Арчибалд Кронин - Памятник крестоносцу
— Боже! — воскликнул он. — Уже половина седьмого! Через семь минут уходит мой поезд в Фолкстон. Надо бежать. До свидания, старина. Очень рад был повидать тебя. Спасибо за угощение. — И, еще больше сдвинув котелок на ухо, он пожал Стефену руку, кивнул барменше и, покачивая черным чемоданчиком с образцами, вразвалку направился к двери.
Стефен машинально расплатился и в наступившей темноте вышел на набережную. Эта случайная встреча воскресила в его памяти первые годы жизни во Франции и, несмотря на свою мимолетность, заставив его лишь острее почувствовать все преимущества своей нынешней жизни, показала, какими людьми он был окружен тогда. После дешевого фанфаронства Честера так приятно было вспомнить о веселом скромном уюте теплой кухоньки в доме № 49. Он перестал колебаться и с внезапной решимостью поднялся на крыльцо.
На кухне он обнаружил Эрни, сидевшего у стола, и Дженни, которая хлопотала у плиты.
— Слава богу! — радостно приветствовала она Стефена. — Я все не снимаю с плиты ваш ужин и боюсь, что он перестоится. Мы уже добрых полчаса как поужинали.
Эта радушная встреча, яркий огонь, пылавший в непритязательной комнатке, показались Стефену сущим благословением. Он сел рядом с Эрни, старательно изучавшим еженедельный журнал под названием «Блестки юмора».
Приоткрыв ногой дверцу духовки, Дженни взяла посудное полотенце, вынула глубокую сковородку, на которой подогревался картофельный пирог с мясом, и поставила на стол, лишь до половины застланный скатертью.
— Осторожнее, он горячий. Отодвинься-ка, Эрни, вместе со своей премудростью.
Стефен сел и принялся за еду — пирог был свежий и ароматный, с толстой рыжеватой корочкой из зажаренного картофеля, — а Дженни, усевшись напротив, не могла нарадоваться его аппетиту.
— Вы работали?
— Пытался… потом бродил по гавани.
— И это идет вам на пользу. Вы здесь очень поздоровели.
— Я стал совсем другим человеком, Дженни. И все благодаря вам.
— Прямо уж! Попробуйте этот маринованный лук. Флорри, наконец, получила разрешение. Этот тупица советник все-таки сдался.
— Рад слышать.
— Она вернулась в четыре. И отпустила меня из лавки на весь вечер. Потому-то я и смогла подняться наверх и испечь вам пирог. Нравится?
Вместо ответа он протянул тарелку, чтобы она положила еще кусок.
— Я помогу вам потом вымыть посуду.
— А там и мыть-то нечего. Одна ваша тарелка. Минутное дело.
Пока Дженни убирала со стола, Стефен прошел к себе, умылся и вернулся на кухню. Дженни только что кончила вытирать посуду — от рук ее еще шел пар — и вешала выжатое полотенце на край плиты. Взгляд ее упал на хихикавшего Эрни.
— У тебя ум за разум зайдет, Эрни, если ты будешь так много читать. А что сегодня пишут про Растяпу Вилли?
— Просто живот можно надорвать от смеха. Я читаю нарочно медленно, чтобы наподольше хватило.
— А мне казалось, что ты хотел пойти в кинематограф.
— Я? И не думал. На этой неделе нет ковбойских фильмов.
Наступила пауза. Стефена, сидевшего, засунув руки в карманы, на краю кухонного стола, вдруг осенило:
— А вы бы не хотели пойти в кино, Дженни?
Она улыбнулась, но отрицательно покачала головой.
— Ну пойдемте!
— Я, право, не очень-то люблю кинематограф. Да еще в такой чудесный вечер. — Она глянула в окно. — Посмотрите, какая красота. Небо такое ясное и тепло.
Проследив за ее взглядом, он увидел круглую серебряную луну, встававшую над гаванью. Настроение Дженни передалось ему, и он сказал:
— В таком случае давайте пройдемся.
Она просияла: видно было, что предложение пришлось ей по душе.
— Вот это неплохо — прогуляться после целого дни взаперти. Я мигом — только пальто накину.
Он прождал ее не больше минуты. Затем, попросив Эрни, который едва ли услышал хоть слово из того, что она сказала, присмотреть за печкой и передать тетушке Флорри, что они вернутся через полчасика, Дженни в сопровождении Стефена спустилась по лестнице, и они пошли по набережной к бульвару. Ночь была великолепная — теплая и ясная; луна ярко сияла среди мерцающих звезд, и Млечный путь переливался серебром. Когда они проходили мимо «Дельфина», Стефен вопросительно взглянул на Дженни:
— Не хотите перекусить?
Она снова отрицательно покачала головой:
— Нипочем не могла бы сейчас ни пить, ни есть. Слишком уж хорошо на дворе. Такая луна… и звезды.
И в самим деле, когда они подошли к бульвару, цепочка фонарей казалась лишь бледным подобием алмазной россыпи звезд. На скамейках, держась за руки, неподвижно сидели парочки, будто ослепленные и зачарованные этим волшебным светом. Море переливалось мириадами блесток — словно огромная змея свивала и развивала свои кольца. Стефену казалось, что они слишком быстро дошли до конца эспланады, а ему так не хотелось обрывать эти чудесные мгновения, и он нерешительно предложил:
— Сейчас совсем светло, может быть, прогуляемся по пляжу?
Дженни не возражала, и, когда они спустились на песчаный пляж, ставший еще шире из-за отлива, Стефен заметил, как бы думая вслух:
— А знаете, Дженни, ведь мы с вами впервые гуляем вдвоем.
— Чудно! — Она несколько смущенно рассмеялась. — Да что поделаешь. Так уж получалось.
— И все же у меня такое ощущение, будто я знал вас всю жизнь.
Наконец он произнес эти слова — признался, что ему хорошо с ней! Она ничего на это не сказала. И они молча долго шли по гладкому твердому песку, в котором, словно упавшие звезды, поблескивали наполовину зарытые в песок белые раковины. Позади них город отступал все дальше, окутанный призрачным светом; они были совсем одни на пустынном берегу.
Но вот Стефен почувствовал, что надо поворачивать назад: слишком далеко они ушли. А так не хотелось возвращаться! И он предложил:
— Давайте посидим немного и полюбуемся на луну.
Они нашли небольшую выемку в дюнах, укрытую от ветра и поросшую жесткой травой, — отсюда хорошо был виден весь сверкающий небосвод и глухо вздыхающее море.
— Надо было вам взять пальто, — сказала Дженни. — Здесь может быть сыро. Садитесь на мое. — И, расстегнув пальто, она заботливо разостлала полу, чтобы он мог сесть.
— Как обидно, что послезавтра надо уезжать, — через некоторое время со вздохом заметила она. — В Маргете так хорошо в это время года.
— Мне здесь очень понравилось.
Оба помолчали.
— Вы, наверное, уже решили, что будете делать дальше?
— М-м… в известной мере.
Она не смотрела на него — взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.
— Мне не хотелось бы показаться назойливой, сэр, и вы понимаете, что говорю я так не из-за денег, но я надеюсь, вы еще немного поживете у меня. Вы ведь собирались рисовать реку. А у меня как-то на душе спокойнее, когда в доме такие жильцы, ну вот вы да капитан Тэпли.
— Мне и самому хотелось бы пожить у вас, но пора снова в путь.
— И как только вы живете! Страшно подумать: один-одинешенек, кочуете с места на место, некому и присмотреть-то за вами. — В голосе ее звучала неподдельная грусть. — Неужто вам в самом деле надо ехать?
Он не ответил. Она сидела совсем рядом — живая и теплая, — и ощущение ее близости сводило его с ума. Волна страсти захлестнула его. Не в силах больше противиться желанию, он просунул руку под пальто Дженни и обнял ее за талию. Она сразу умолкла, и он почувствовал, как напряглось ее тело.
— Не надо, сэр, — очень тихо сказала она.
— Ради всего святого, не зови ты меня сэром, Дженни. — Он с трудом произнес эти слова. И вдруг поцеловал ее — порывисто и крепко. Губы у нее были мягкие и сухие, слегка обветренные и теплые, как слива на солнце. От неожиданности Дженни подалась назад, потеряла равновесие и опрокинулась на спину. Она лежала на песке и казалась в эту минуту такой беззащитной. Она смотрела в небо, и в глазах ее отражалась луна.
Сердце у Стефена отчаянно колотилось — никогда еще он не испытывал такого неудержимого влечения. Все, что он знал до сих пор — мимолетное чувство к Клэр, непонятная тяга к Эмми, — меркло перед этим сладостным томлением. Он считал себя странным, противоестественным существом, для которого навеки заказана радость разделенной любви. Все это была ложь. Он лег рядом с Дженни и, осторожно просунув руку в низкий вырез ее платья, почувствовал под ладонью мягкую грудь. От буйного тока крови она была еще жарче, чем ее губы, и трепетала под его пальцами, словно пойманная птица. Он нежно ласкал ее; но вот от движений его руки пуговицы на лифе Дженни расстегнулись, и он с судорожным вздохом прильнул щекою к гладкой белой коже, как бы моля утешить его и приласкать. «О, боже, — подумал он, — вот то, чего я так жаждал и искал, к чему я так стремился! Вот оно — исцеление, вечная Лета: положить голову на мягкую женскую грудь и забыться в объятиях подруги».
