Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика)
Съ печальнымъ видомъ отвѣчалъ я: «да, да».
— Но вы не хотѣли предостеречься, полагая, что я не то хотѣла сказать. Не такъ ли?
— Я былъ увѣренъ, что вы не могли быть искренны. Вы, столь молоды, неопытны и прекрасны, Эстелла! Право, это не возможно въ природѣ.
— Однако, это въ моей природѣ, отвѣчала она, и потомъ прибавила, съ удареніемъ на словахъ: — это въ природѣ, созданной во мнѣ. Говоря это вамъ, я дѣлаю большую разницу между другими людьми и вами. Я болѣе не могу сдѣлать.
— Правда ли, спросилъ я: — что Бентлей Друммель здѣсь въ городѣ, чтобъ ухаживать за вами?
— Совершенная правда, отвѣчала она, съ равнодушіемъ, выражавшимъ совершенное презрѣніе.
— Правда ли, что вы обнадеживаете его, ѣздите съ нимъ верхомъ, и, что даже, онъ сегодня у васъ обѣдаетъ?
Она, казалось, удивлена была моими свѣдѣніями, но опять отвѣчала:
— Совершенная правда.
— Вы не можете любить его, Эстелла!
Пальцы ея въ первый разъ остановились, и она съ сердцемъ отвѣчала.
— Что жь я вамъ говорила? Вы все-таки полагаете, что я не то думаю, что говорю?
— Вы не выйдете замужъ за него, Эстелла?
Она взглянула на миссъ Гавишамъ и, держа работу въ рукахъ, съ минуту подумала и сказала:
— Зачѣмъ не сказать вамъ правды, я выхожу за него замужъ.
Я схватился руками за голову, но по немногу совладалъ съ собою, хотя меня эти слова очень-сильно поразили. Когда я опять поднялъ голову, миссъ Гавишамъ смотрѣла такимъ призракомъ, что даже тронула меня, несмотря на мое собственное горе.
— Эстелла, милая, милая Эстелла, не допустите миссъ Гавишамъ увлечь васъ. Киньте меня, вы, я знаю, уже сдѣлали это; но подарите собою человѣка болѣе достойнаго, чѣмъ Друммель. Миссъ Гавишамъ выдаетъ васъ за него въ знакъ пренебреженія и величайшаго оскорбленія многимъ лучшимъ людямъ, обижающимъ васъ и не многимъ истинно любящимъ васъ. Въ числѣ послѣднихъ находится одинъ человѣкъ, который столько же васъ любитъ, хотя и не такъ долго, какъ я. Выйдите, за него я снесу это ради вашего счастія!
Моя искренность удивила ее и, вѣроятно, вызвала бы сожалѣніе ко мнѣ, еслибъ она могла меня понять.
— Я выхожу за него замужъ, повторила она, болѣе-мягкимъ тономъ. — Приготовленія къ свадьбѣ дѣлаются и я скоро съ нимъ обвѣнчаюсь. Зачѣмъ вы съ укоромъ упоминаете имя моей воспитательницы. Это собственнный мой выборъ.
— Вашъ собственный выборъ, отдать себя олуху, Эстелла?
— Кому же мнѣ отдать себя, улыбаясь, отвѣчала она. — Развѣ человѣку, который скоро замѣтитъ, что я никакихъ нѣжныхъ чувствъ къ нему не питаю? Уже дѣло кончено. Съ мужемъ мы поладимъ. Что жь касается миссъ Гавишамъ, то она, не только не побуждала меня къ этому шагу, но даже уговаривала не выходить теперь замужъ, а обождать немного. Но мнѣ надоѣла жизнь, которую я до-сихъ-поръ вела. Она имѣла слишкомъ-мало прелести для меня и потому я согласна промѣнять на новую. Не говорите болѣе. Мы никогда не поймемъ другъ друга.
— Отдать себя такому глупому и низкому олуху! повторилъ я съ отчаяніемъ.
— Не бойтесь, чтобъ я составила для него счастье, сказала Эстелла:- вотъ вамъ моя рука. Не-уже-ли мы на этомъ разстанемся, идеальный мальчикъ, или юноша?
— О, Эстелла! воскликнулъ я, проливая горькія слезы на ея руку, какъ я не старался ихъ удержать: — даже еслибъ я остался въ Англіи и могъ бы стоять наряду съ другими, могъ ли бы я видѣть васъ женою Друммеля?
— Пустое! возразила она. — Пустое! Это скоро пройдетъ.
— Никогда, Эстелла!
— Вы меня забудете чрезъ недѣлю.
— Забуду! Вы часть моего существованія, часть меня самого, вы были въ каждой строкѣ, которую я когда-либо читалъ, съ-тѣхъ-поръ, что въ первый разъ прибылъ сюда грубымъ мальчикомъ, сердцемъ котораго вы тогда еще овладѣли. Вашъ образъ всюду рисовался передо мною — на рѣкѣ, на парусахъ кораблей, на болотѣ, на морѣ, на улицахъ. Вы были изображеніемъ всякой изящной мысли, которая только поражала меня, и вліяніе ваше надо мною всегда было и будетъ безгранично, Эстелла! До послѣдняго моего часа, вы невольно, будете частью моего существованія, частью не многаго добра и зла во мнѣ. Но при разставаніи съ вами я помню одно добро оказанное мнѣ вами, несмотря на всю горечь настоящей минуты. Да благословитъ васъ Богъ! Да проститъ онъ вамъ!
Не знаю, какимъ образомъ вырвались эти слова изъ устъ моихъ, при моемъ отчаяніи. Эти мысли скопилась во мнѣ, какъ кровь въ сокрытой ранѣ и вдругъ нашли себѣ истокъ. Я продержалъ нѣсколько краткихъ мгновеній ея руку у моихъ устъ и удалился. Но всегда впослѣдствіи вспоминалъ, что, пока Эстелла смотрѣла на меня съ недовѣрчивымъ удивленіемъ, призрачный образъ миссъ Гавишамъ, державшей все время руку на сердцѣ, ясно обнаруживалъ жалость и раскаяніе. Теперь все было кончено! Когда я вышелъ изъ воротъ, дневной свѣтъ показался мнѣ темнѣе, чѣмъ когда я вошелъ. Сначала я блуждалъ по маленькимъ тропинкамъ, а потомъ пустился по дорогѣ въ Лондонъ. Въ это время, я на столько пришелъ въ себя, что обсудилъ невозможность вернуться въ гостиницу и встрѣтиться тамъ съ Друммелемъ. Я чувствовалъ, что не могъ бы сидѣть въ дилижансѣ и разговаривать съ сосѣдомъ; я полагалъ лучше всего утомитъ себя до изнеможенія. Было уже за полночь, когда я прошелъ Лондонскій Мостъ. Миновавъ узкія улицы ведущія на западъ, близь Миддельсекской Набережной, ближайшій мой путь въ Темпль былъ чрезъ Уайтфрайерсъ. Меня не ожидали раньше слѣдующаго дня, но я взялъ съ собою ключи и, еслибъ даже Гербертъ спалъ, я легко могъ бы пройти въ спальню, не разбудивъ его.
Мнѣ рѣдко случалось проходить Уайтфрайерскія ворота послѣ того, какъ ужь запирали Темпль. Грязный и уставшій съ дороги, я не обидѣлся, когда ночной сторожъ, осмотрѣвъ меня съ большимъ вниманіемъ, только слегка отворилъ мнѣ ворота; чтобъ помочь его памяти я назвалъ себя.
— Я такъ и полагалъ, сударь, но не былъ вполнѣ увѣренъ. Вотъ письмо къ вамъ. Человѣкъ, принесшій его, просилъ сказать вамъ, чтобъ вы потрудились прочесть его при свѣтѣ моего фонаря.
Очень-удивленный этой просьбою, я взялъ записку. Адресована она была Филиппу Пипу, эсквайеру, и надъ адресомъ было написано: «Пожалуйста, прочтите это здѣсь же». Я раскрылъ ее и прочелъ слѣдующія слова, написанныя рукою Уемика:
«Не ходите домой».
XLV
Прочтя предостереженіе Уемика, я тотчасъ повернулъ отъ воротъ Темпля, поспѣшилъ въ Флитъ-Стритъ, нанялъ тамъ экипажъ, и отправился въ Ковэн-Гарденъ къ гостиницѣ Гуммумсъ. Въ тѣ времена во всякое время ночи можно было найдти тамъ постель, и лакей впустивъ меня въ открытую калитку, зажегъ первую, стоявшую въ ряду, свѣчу и провелъ меня въ первую комнату, стоявшую у него на листу. То была маленькая комнатка со сводомъ, съ громадною двухспальною кроватью, деспотически завладѣвшею всѣмъ помѣщеніемъ, такъ-что одна изъ ея ножекъ была почти въ каминѣ, другая въ дверяхъ, а щедушный умывальный столикъ былъ совершенно придушенъ ею.
Я спросилъ свѣчу и лакей принесъ мнѣ старинный ночникъ, употреблявшійся въ тѣ добродѣтельныя времена. Онъ былъ заключенъ въ высокой жестяной башнѣ съ круглыми дирочками въ бокахъ; слабый мерцающій свѣтъ его, пробиваясь чрезъ эти дирочки, рисовалъ затѣйливые узоры, въ видѣ уродливыхъ глазъ, на всѣхъ стѣнахъ. Улегшись въ постель, усталый, измученный, и съ болью въ ногахъ, я вскорѣ увидѣлъ, что былъ также не въ состояніи сомкнуть свои собственные глаза, какъ и глаза этого безсмысленнаго ночника Аргуса. Итакъ во мракѣ глухой ночи, мы пристально глядѣли другъ на друга.
Что это была за ночь! Какъ безпокойна, страшна и длинна показалась она мнѣ. Въ комнатѣ моей царствовалъ какой-то не-гостепріимный запахъ дыма и пыли. Я взглянулъ на верхъ въ углы полога и мнѣ пришло въ голову, сколько мухъ изъ мясныхъ лавокъ и оводовъ съ рынка покоятся тамъ въ ожиданіи лѣта. Я начиналъ раздумывать, не станутъ ли они валиться на меня сверху, и уже чувствовалъ, будто что-то легкое упало мнѣ на лицо. Потомъ мысли мои принимали другой оборотъ, мнѣ казалось, что-то еще болѣе-непріятное прогуливается по моей спинѣ. Пролежавъ такимъ-образомъ нѣсколько времени, я начиналъ совершенно ясно слышать тѣ странные звуки, которыхъ порождаетъ мертвая тишина. Чуланчикъ свистѣлъ, каминъ вздыхалъ, умывальный столикъ кряхтѣлъ и какая-то гитарная струна дребезжала, отъ времени до времени въ комодѣ. Около того же времени и всѣ глаза на стѣнахъ приняли новое выраженіе, всѣ они, вяжется, хотѣли сказать: Не ходите домой!
Какова бы ни была игра ночной фантазіи, каковы бы ни были эти ночные звуки, вездѣ и во всемъ, я только видѣлъ и слышалъ: Не ходите домой. Эта мысль не давала мнѣ покою, точно не-отвязчивая физическая боль. На дняхъ я прочелъ въ газетахъ, что какой-то неизвѣстный господинъ пріѣхалъ разъ ночью въ гостиницу Гуммумсъ, легъ въ постель и зарѣзался, такъ-что утромъ его нашли плавающимъ въ крови. Мнѣ пришло въ голову, что онъ непремѣнно долженъ былъ остановиться подъ этимъ самымъ сводомъ; я всталъ, чтобъ удостовѣриться, нѣтъ ли гдѣ слѣдовъ крови, потомъ заглянулъ въ корридоръ, и очень-обрадовался, увидавъ на концѣ его огонёкъ, я зналъ, что близь него дремлетъ лакей. Но во все это время вопросы: зачѣмъ мнѣ не ходить домой, и что случилось дома, и когда же я отправлюсь домой и находится ли Провисъ внѣ опасности, такъ наполняли мою голову, что, кажется, должны были бы исключить всякую другую мысль. Даже, когда я думалъ объ Эстеллѣ и о томъ, какъ мы на вѣки разстались съ нею, когда я припоминалъ всѣ обстоятельства нашего прощанія, ея голосъ и взгляды, движеніе ея пальцевъ, перебиравшихъ вязальныя иглы, даже и тогда, предостереженіе: не ходите домой, не переставало меня преслѣдовать. Наконецъ, физически и нравственно истомленный я задремалъ, но и во снѣ эти слова превратились въ какой-то чудовищный глаголъ, который мнѣ приходилось спрягать. Повелительное наклоненіе: не ходи домой, пустъ онъ не пойдетъ домой, не пойдемъ домой, не ходите домой, пусть они не пойдутъ домой. Далѣе условные, безличныя формы: мнѣ бы не должно, не хотѣлось, не слѣдовало, мнѣ нельзя идти домой; и тутъ я чувствовалъ, что начинаю путаться, скатывался съ подушки и, снова принимался разглядывать свѣтлые кружки, смотрѣвшіе на меня со стѣны.
