Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие
— Еще чего! Да, а какую?
— «Светские сплетни».
— О, Господи! Это же черт знает что. Девицы, слухи всякие. При чем тут ты?
— Ни при чем. Я ее ненавижу. Но я не для того звоню. Давай увидимся.
— Давай! Тут такое случилось! С ума сойдешь. Мой крестный…
— Потом расскажешь. Ты можешь зайти часов в пять?
— Могу. А куда?
— Хэлси-корт, 3. От тебя — за угол.
— Приду, жди. А почему ты сейчас не хочешь?
— Работать надо.
Бифф содрогнулся; он работы избегал. Содрогнувшись, он повесил трубку и вернулся к джему.
2Когда Джерри, входя в квартиру, увидел там Биффа, он собирался поговорить с ним построже; мало того, еще днем, на службе, он выдумал немало фраз, которые вызвали бы краску стыда и на этих закосневших щеках. Но Бифф поднял руку.
— Знаю, старик, знаю. Но у нас нет времени. Считай, что все рассказал — и к делу. Вот, погляди. — Он протянул телеграмму.
Джерри ее прочитал, глубоко вздохнул, прочитал снова и вздохнул снова.
— Однако! — сказал он наконец.
— Вот именно.
— Чтоб мне треснуть!
— Золотые слова.
— А кто это умер?
— Мой крестный.
— Много оставил?
— Миллионы.
— И все тебе?
— До последнего цента.
— Красота!
— Да, неплохо.
— Приятно быть миллионером?
Бифф заглянул в свое сердце.
— Как-то странно. Вроде едешь в скоростном лифте, а внутренности остались на третьем этаже. Понимаешь, трудно представить, что деньги — не проблема.
— Да, положеньице.
— Так и хочется всем помочь, будто после второй бутылки. Швырять им кошельки, что ли?..
— Что ж, швыряй.
— Вот, возьмем тебя. Ведешь мерзопакостную газетку, а что впереди? Смерть в канаве.
— Ты думаешь?
— Конечно. В канаве. А почему? Нет денег. Я и за собой замечал — мыслей много, денег нет. То есть раньше, теперь не то. Так вот, тебе нужен кошелек с золотом. Тысяч десять, для начала.
— Что?!
— Прости, оговорился. Двадцать.
— Ты предлагаешь мне двадцать тысяч?
— Для начала. Мы ведь друзья. Джерри покачал головой.
— Нет, Бифф, спасибо. Помоги кому-нибудь другому. Я — сам по себе.
— В каком смысле?
— Ну, я хочу быть твоим единственным знакомым, который ничего не клянчит. Много у тебя приятелей?
— Хватает.
— Все захотят поживиться.
— Кроме тебя.
— Кроме меня. Они помолчали.
— Не уступишь? — проверил Бифф.
— Нет.
— Ни за что?
— Да.
— Двадцать тысяч — это немного.
— Для меня — очень много. Знаешь, мы вот что сделаем. Когда я умру в канаве, оплати похороны.
— Ладно. Но ты мне скажи, если все будут так упираться, как я с деньгами разделаюсь?
— Не будут, — успокоил его Джерри. — Встанут в очередь, протянут ручки, как служащие отеля, когда уезжает богатый гость. Скоро получишь?
— Сам не знаю. В телеграмме не сказано. Кстати, Джерри, ты не заметил — она вообще какая-то мрачная? Ну, в конце.
— Что ты наследуешь деньги «согласно распоряжениям опеки»? Да, помню. Интересно, что это значит?
— И мне интересно. Какая опека? Нет, какая опека? Подозрительно! Подробности, видишь ли, письмом. Ладно, дождемся, но как-то мне не по себе. Бывают такие завещания, с условиями — например, надо покрасить волосы в лиловый цвет или прокатить носом орех по Пиккадилли.
— А крестный шутил в этом духе?
— По-моему, нет. Я как раз говорил одному тут дядечке, что он был очень суровый. Родился в Англии, но стал настоящей американской акулой — глаза холодные, челюсть торчит. Эдмунд Биффен Пайк, это вам не шуточки! Правда, я его три года не видел, мог измениться. Бывает с акулами на покое. Делать нечего — и пожалуйста: треуголка, рука за пазуху, я — Наполеон. Или, скажем, я докажу, что Шекспира написала Елизавета.
— Он тебя любил?
— Не знаю, не выказывал. Помнишь, меня часто хватала полиция? Как он орал! Библейский пророк, и тот потише. Говорил: «Лопну, а тебя от этих штук отучу». Прямо мания какая-то.
— Странно.
— Да, странно.
— Ну, дай Бог, обойдется.
— Непременно обойдется, я любое условие выполню. Катить носом орех? Со всем удовольствием.
— Молодец. И вообще, может, это значит, что лет до сорока, до пятидесяти будут только проценты.
— И то хлеб. Предположим, четыре процента с миллиона. Мне хватит! Одно плохо — если проценты, их нескоро начислят. А в этом «Баррибо» очень дорого.
— Зачем ты тут поселился?
— Да так, захотелось. Кошелек — как на диете, но я надеюсь продать одну картину, она в Париже. Ты разбираешься, в живописи?
— Нет.
— Она дорогая, такой, знаешь, Будэн.[49] Позвоню сестре, пусть пришлет. Я тебе не говорил, у меня сестра есть. Ну, в общем, продам картину, смогу подождать, пока начислят.
— Пока что ты бы ко мне переехал.
— А ты примешь?
— Еще бы! Только там очень бедно.
Хэлси-корт, хотя и расположен в центре, не отличается роскошью. Собственно, это — тупичок, где главенствуют кошки, газеты и шкурки от бананов. Издательство «Мамонт» мало платит сотрудникам. Словом, квартирка была бедная, но Биффу и не то бы понравилось.
— Я думаю, там очень уютно, — сказал он. — Видел бы ты мое парижское жилье, особенно — после вечеринки! Спасибо, старик. До ночи перееду. Спасибо.
— Не за что.
— Сейчас и рассчитаюсь. Да, объясни мне одну тайну. Ты мне сюда звонил. Откуда ты знал, где я?
— Кэй сказала.
— Одумайся! Если ты шутишь — не шути. Она сказать не могла. Ты — здесь, Кэй — в Париже.
— Я вчера оттуда.
— Ну, ладно. Но ты мне объясни, где ты взял Кэй? Ты ж ее и узнать не можешь, вы никогда не виделись!
— Виделись. Мы вместе плыли из Нью-Йорка. А позавчера встретились в полиции.
— И до нее добрались?
Джерри возмутился. Влюбленных часто возмущают братья.
— Ничего подобного! Я потерял бумажник, она — тебя. Очень волновалась. Ужасно.
Казалось бы, куда уж строже, но Бифф раскаяния не выказал.
— Вот как? А я волнуюсь о ней. Вряд ли она тебе сказала, но сил никаких нет, что она вытворяет. Что, что?
— Да так, — отвечал Джерри, дрожа от такого кощунства.
— Обручилась с каким-то типом. Англичанин поганый… Прости, забыл. Ты — тоже из них.
— Ладно, чего уж там! Значит, поганый англичанин…
— Некий Блейк-Сомерсет, из посольства. Ты не знаешь.
— Знаю. Мало того, я у него ночевал, ел его джем. Потерял ключи, Кэй пристроила. Видимо, доволен он не был.
— Это уж точно. Зануда, а?
— Еще какая!
— Что она в нем нашла?
— Никак не пойму.
— То-то и оно! Странные люди женщины. Вот, скажем, Линда. Ты знаешь племянницу Тилбери, Линду Ром?
— Нет. Кэй что-то говорила, но мы не знакомы.
— Я хотел на ней жениться.
— Это я знаю.
— Зато не знаешь, что я никого не любил, кроме нее. Казалось бы, брюнетка — а вот, любил! Чего там. обожал. Когда она меня бросила, я, можно сказать, умер.
— Не заметно.
— Ношу личину. А так — умер. Перед тобой ходячий труп, которому нечем жить.
— Кроме этих миллионов.
Бифф презрительно махнул рукой и немного помолчал.
— Джерри, старик! — начал он уже веселее.
— Да?
— Я тут подумал и решил, что Линда может вернуться. Миллионы, все-таки, не кот начхал!
— Это верно.
— Ты изучал женщин?
— Не очень.
— А я изучал и прямо скажу: они уважают деньги. Как, по-твоему, она меня простит?
— Наверное, если ты не сделал чего-нибудь особенного. Почему она с тобой рассталась?
— Блондинки, старик, все они. Не одобряла. Ты же ее знаешь.
— Нет. Мы не знакомы.
— Да, забыл. Тихая такая, спокойная, а если что — взрыв! Увидала меня в ресторане с этой… как ее, Мэйбл… Год назад. Это много. Могла измениться.
— Могла.
— Особенно если я скажу, что блондинок нет и не будет. Сейчас и скажу. А как? Жила она в Чэлси, но переехала. Телефона в книжке нету. Нанять, что ли, сыщика с собакой?
— Зачем? Она — племянница Тилбери. Его и спроси. Бифф почесал подбородок.
— Понимаешь, старик, я б не хотел с ним встречаться.
— Тогда спроси его секретаршу.
— Ну, голова! Сейчас пойду. А ты позвони Кэй и сообщи ей новости. И про картину на забудь! Вот номер. Пойдем потом, закусим?
— Не могу. Я обедаю с дядей.
— Прихвати меня.
— Тебе будет скучно. Он юрист — знаешь, «Шусмит, Шусмит, Шусмит и Шусмит». Очень хороший человек, но не в твоем вкусе. А ты поспеши, секретарша уйдет.
— Иду, иду. Где это издательство?
— На Флит-стрит.
— Как ты думаешь, Тилбери там?
— Давно ушел. Почему ты его боишься?
— Заметил ты одну штуку? На всех не угодишь. Вот Эдмунд Биффен Пайк меня, можно сказать, осчастливил, а собственного брата — нет. Тилбери — урожденный Пайк. Если он уже знает, ему неприятно меня видеть. Еще удар хватит… Вообще-то у него куча денег, продержится как-нибудь. Не все так плохо. — И на этой философской ноте Бифф исчез.
