Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие
— Я не знал адреса.
— И я вашего не знала.
— А какой он?
— Рю Жакоб, 16. Загляните как-нибудь.
— Завтра лечу в Лондон.
— Вот уж корабли в ночи! Когда приедете?
— Через год, не раньше.
— Жаль. Ну ладно, расскажите о себе. Все в порядке?
— Да. То есть, нет.
— Так да или нет?
— Сейчас — в порядке, а пока вас не было — синяя жуть.
— Вы и сам какой-то синий. Видимо, от этой лампы. Пойдем выпьем кофе, а? Чего тут стоять!
Джерри вздохнул.
— Я бы рад, но у меня нет денег.
— Как, вам не вернули бумажник?
— Если бы вы знали сержанта, вы бы не спросили. Мухоловка, а не человек! А вы что, слышали?
— Когда я сидела у секретаря, ваш сержант к нам зашел.
— А, так вы его знаете! Это хорошо, иначе бы вы не поняли. Да, бумажник он не вернул. Надо зайти через три дня в бюро находок.
— Что в нем было?
— Все деньги и ключи.
— Значит, вам не войти в квартиру?
— Вот именно.
— Может, консьержка впустит?
— Там нет консьержки. Это, собственно, домик. Если войдешь — очень милый. К несчастью, я не войду. Какой уж тут кофе!
— Ерунда, я заплачу.
Шусмиты горды, и в обычных обстоятельствах Джерри бы отказался. Но после беседы с сержантом надо выпить.
— Да? — сказал он. — А капельку бренди можно?
— Конечно.
— Я отдам, когда вернусь к цивилизации.
— Чепуха какая.
— Спасибо!
— Не за что. Рада служить.
2Бистро на соседней улице было того смиренного типа, который связывается в сознании с цинковой стойкой и столиками под мрамор; там было множество таксистов, выглядевших так, словно они трудились в подземной канализации, но Джерри показалось, что это — именно то, что Кубла Хан[46] назвал бы «услады храмом величавым». Садясь на стул, еще более твердый, чем у сержанта, он трепетал от благодарности к устроительнице пира.
— А вот скажите, — начал он, когда прибыли кофе и, видимо, карболка, оказавшаяся на поверку чем-то вроде бренди, — вы ходили к этому секретарю. В чем дело? Вы что-то потеряли?
— Странный напиток, — заметила Кэй. — Вероятно, им выводят пятна. Но какой-то смысл в нем есть. Потеряла? Еще бы! Я потеряла Биффа.
Джерри удивился.
— Биффа? То есть Биффа? Биффена?
— У меня один Бифф, и то много. Он исчез. Испарился. Его нет третий день.
— Господи! Представляю, как вы волнуетесь.
— Нет, не особенно. Загулял где-то.
— Да, на это он был мастер.
— И остался.
— Париж его не изменил?
— С чего бы?
— Пора бы жениться.
— Если найдется жена, которая с ним справится. Таких бульдожиц мало. Вроде бы в прошлом году нашел, хотя она не из бульдогов — спокойная, порядочная, правда, с железной волей. Зовут Линда Ром. Она бы с ним управилась, но нет, разорвала помолвку.
— Почему?
— Слишком чувствительная. Я очень люблю Биффа, но выдержит его только тюремная надзирательница, которая подрабатывает дрессировкой блох. В общем, жаль. Но поговорим о вас. Хочешь — не хочешь, а подумаешь, что вы попали в переплет. Как вы вернетесь в Лондон, если у вас нет денег?
— Это ничего, у меня билет и паспорт.
— Хорошо, а где вы будете спать? Об этом вы думали?
— Вполне. Видимо, в парке, на скамейке.
— Ну, что вы! Помолчите минутку, я что-нибудь измыслю.
Пока она размышляла. Джерри смотрел на нее поверх чашки, не надеясь — он знал, что проблема неразрешима, — а просто потому, что испытывал в этом поистине духовную потребность. Собственно, он мог бы смотреть на нее вечно.
— Есть! — сказала она.
Чувства буквально затопили его. Рядом шоферы затеяли шумную французскую свару, воздух дрожал от взаимных инвектив, но Джерри ощущал одно: перед ним не только прекраснейшая из всех, кто играл на палубе в теннис или пил одиннадцатичасовой бульон, но и первоклассный мудрец. Словом, тут, за столиком — та, кого он искал всю свою взрослую жизнь. Ее взгляд, завитки волос вокруг шляпки, манера пить кофе — все было таким, что сама мысль об отъезде вызывала дурноту. Он рванулся вперед, разлив немало карболки, и собирался, как выразились бы у него в газете, представить общую картину, когда она сказала:
— Вы заночуете у Генри.
— А кто это?
— Генри Блейк-Сомерсет, из посольства. Это тут, рядом. Если все разлили, идемте.
3Если бы въедливый репортер оторвал Генри Блейк-Сомерсета от виски с содовой, чтобы спросить, чего он особенно не хочет, тот ответил бы: «Непрошенных гостей». Он устал, он был не в духе. Ему выпал именно тот день, какие нередко выпадают молодым дипломатам — все шло вкривь и вкось, и дипломаты постарше вымещали на младших свою горечь, тогда как младшим приходилось страдать в молчании. Тем самым, открывая дверь, он нимало не напоминал добродушного трактирщика из комической оперы. Скорее мы припомнили бы Макбета, открывшего двери двум Банко.
— Привет, — сказала Кэй. — Ты не спал?
— Ложился, — сдержанно ответил Генри.
— Вот и Джерри хочет лечь, — сообщила она. — Он без крова. Да, кстати, мистер Шусмит, мистер Блейк-Сомерсет.
— Очень рад, — сердечно сказал Джерри.
— Очень рад, — сказал Генри менее сердечно.
— Сейчас, — заметила Кэй, — мистер Шусмит скрывается под кличкой Шу-Смит, но мы не виним его, о, не виним! Иначе он не сумеет всучить премьеру секретные документы. Да, что я говорила? А, вот, у него нет денег. Расскажите ему все, Джерри.
Джерри рассказал, но довольно сдержанно, ибо взгляд хозяина вдохновлять не мог. Генри был строен и поразительно красив какой-то холодной красотой. В нем было то, что Джерри однажды назвал «эмалированной элегантностью». Аристократический нос изящно изгибался, губы сжимались в линию, светлые волосы казались еще и легкими, светлые глаза были ярче, чем нужно. Кэй сказала, что он служит в посольстве, и Джерри охотно в это верил. Перед ним был растущий дипломат, который блестяще разбирается в бумагах и поставит на место шпиона одним движением брови.
— Видишь, — дополнила Кэй историю о бумажнике, — бедный Шу-Смит — истинный голубь из ковчега, которому не на что присесть. Если ты его не приютишь, у него, как вы бы сказали, быстро ухудшится ситуация. Можно положить в той комнатке. — И Генри, без какой бы то ни было сердечности, выговорил «Мдэ».
— Можешь, можешь, — повторила для верности Кэй. — Ну, я вас оставлю. Спокойной ночи, Джерри.
После ее ухода они долго молчали. Джерри думал о ней, Генри — о Джерри. Предоставленный самому себе, он допил бы виски, завел часы, почистил зубы, прополоскал горло и лег, чтобы наутро, в посольстве, оказаться бодрым и свежим. И вот, пожалуйста! Мы не скажем, что он глядел на Джерри волком, но взгляд его был бы точно таким, если бы перед ним была дама под вуалью, распространяющая пряный, экзотический запах и крадущая документы.
Однако он был хозяином дома, а потому мрачно спросил:
— Выпить хотите?
— Спасибо, — ответил Джерри и тут же об этом пожалел. Ему не хотелось разговаривать. Он только что влюбился, а в таких случаях надо побыть наедине со своими мыслями.
— Я вас так затрудняю, — прибавил он.
— Ну что вы, — ответил Генри, как бы говоря: «Вот именно!» — Рад помочь.
Мы опять же не скажем, что он цедил сквозь зубы, но что-то похожее он делал.
— Я уже собирался спать в парке, — продолжал Джерри, — но мисс Кристофер буквально спасла меня.
— Вот как? — заметил Генри. — Вы с ней друзья?
— Не то чтоб друзья, — сказал Джерри, мечтая о том, чтоб взгляд у хозяина был потемней и помягче, а если уж это невозможно, не впивался в тебя с такой силой, словно ты — незваный муравей на пикнике. — Мы вместе плыли из Нью-Йорка два года назад. А сейчас встретились в полиции.
— Что она там делала?
— Искала брата. Он куда-то делся.
Если можно презрительно пить виски, Генри этого достиг.
— Кутит где-нибудь.
— Мисс Кристофер тоже так решила.
— И правильно. Типичный бездельник.
— Вообще-то да, но я его люблю.
— Вы знакомы?
— Еще бы!
— Мне кажется, вы говорили, что мало знаете мисс Кристофер.
— Да, мало.
— Но тесно связаны с ее семьей.
— Просто Бифф был в Нью-Йорке репортером, а я — лондонским корреспондентом. Мы часто виделись с ним.
— И с мисс Кристофер?
— Нет, мы даже знакомы не были. А что?
— Да так, ничего. Она называет вас по имени.
— Теперь это принято.
— Не заметил.
— Ну, меня ни одна девушка не называет «мистер Шусмит». Это произнести невозможно. Вот попробуйте, раз десять подряд. Непременно получится «Шустер» какой-нибудь.
Генри Блейк-Сомерсет пробовать не собирался. Он сурово пил виски и молчал так долго, что Джерри стал гадать, не спит ли он.
