Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах т.4
* Из письма моего знакомого, пересланного с подкупленным санитаром.
Мой знакомый, хоть и был он в совершеннейшем ужасе и смятении всех чувств, хотел было благородно отстранить пса от всего этого дела, с тем чтобы взять на себя как на человека официально невменяемого собачью неумышленную вину. У него уж и версия вполне приличная обмозговывалась в голове насчет «подлинно свободного падения тел в условиях развитого социализма, находящегося в пер-вой фазе коммунистической формации»*.
Все, разумеется, происходило гораздо быстрей, чем я излагаю. Алкаш от какого-то там неведомого изумления не оповестил, как обычно, весь мир восторженным лаем: «Свершилось!» – но рвался понять происшедшее. И если бы он был столь же узок в плечах, как борзая – практически плоская собака, – то и шлепнулся бы наверняка следом за своими «бомбешками» на чью-нибудь невезучую голову.
Мой знакомый начал выдергивать пса с балкона, но то ли к голове его, застрявшей промеж прутьев, прилила от этого самого изумления кровь, что иногда делает голову намного крупнее, а уши растопыреннее, то ли он намеренно упирался каучуковыми подушечками лап в бетонное покрытие – выдернуть его никак не удавалось. Чувствовалось, что всеобщее изумление, породившее на какое-то время мертвую тишину, вот-вот разорвут первые звуки жуткого скандала. Мой знакомый схватил пса двумя руками за обрубок хвоста, но тот вилял им так сильно и самозабвенно, что знакомого моего просто начало мотать, словно тряпку, из стороны в сторону. В этот миг, полностью соответствуя положению истории своей болезни о «периодически наступающих потерях чувства реальности», он завопил: «Па-а-апа!..» Ответа не было…
Гознак Иваныч, – прошло всего-навсего несколько секунд после прямого попадания, – все еще свесившись вниз, тоже пребывал в некотором изумлении и даже благодушно подумывал, что гость начал шутливо пошаливать. Ватага дружков за спиною Гознака Иваныча задыхалась уже от первого спазма беззвучного хохота. Подумывал он: «Какая же бестия, лярва, понимаешь, печеночным паштетом меня поцеловала?» Но приблизительно знакомый запах враз заставил его мотануть бычиным загривком – сшибить к чертям какую-то дрянь. Супруга Гознака Иваныча успела на этот раз увернуться от попадания, и до нее до первой дошел наконец смысл случившегося…
* Из того же письма.
Вопля ее, бросившего в ужас всех его услышавших, описать невозможно. Было ясно, что если бы на голову ей внезапно свалился с балкона сам Гознак Иваныч, то вопль был бы иным, более интеллигентным, что ли, менее утробным и не таким допотопно-зверским. Вопль этот мгновенно перемалывал на мелкие кусочки слова, вылетавшие с ним одновременно из начальственной глотки Ниины Орденовны. Названа она была так по-раннесоветски в честь НИИ, в ко-тором работал ее отец, Орден Трофимович, за большую взятку и из карьеристских соображений переменивший себе имя в тридцатые годы – годы великих перемен.
Перу моему не под силу описать сколько-нибудь реалистически, а тем более поэтически, картину всеобщего дворового и домового скандала со всеми трагикомическими сценами, невообразимыми репликами и фантастической логикой поведения участников… Не под силу…
Скажу только, что первым делом, задолго еще до принятия очистительного душа и орошения загривка бутылкой французского одеколона «Арамис», Гознак Иваныч начал отчаянно мудохать свою Ниину зонтиком, рыча при этом: «С ним ты не могла пойти?.. С ним ты не могла пойти, сукоедина?»
В строго философском смысле, как впоследствии считал мой знакомый, Гознак Иваныч был прав, потому что зонтик, вернее, желание Ниины Орденовны во что бы то ни стало возвратить его с улицы прямо в квартиру могло сойти за первопричину случившегося. И, мудохая супругу зонтиком, Гознак Иваныч, подобно многим людям, из среды которых выходят историки, начисто лишенные чувства трагического, спецы по советскому праву, профессиональные демагоги ЦК КПСС, туповатые учителя, дубовые околоточные и – нелишне будет заметить – «просвещенно» философствующие юдофобы, а также безумцы вроде моего знакомого, ожесточенно думал о том, что было бы, если бы зонтика этого проклятого не было?
Все же его как-то уняли. Всех гостей вместе с супругой он сразу повыгонял, гоняясь за ними по квартире с почетным серебряным топором, полученным из рук Микояна за внедрение в торговлю прогрессивного метода пересортицы мяса, благодаря которому обыватель ничего не терял в смысле веса, а правительство и мясники получали сверхприбыль.
Разогнав гостей, – подлый их хохот Гознак Иваныч поклялся не забыть вовек, – он собрал в фужер смердевшие еще на балконе вещественные доказательства, подхватил почетный топор и направился было к лифту. Спохватившись, вернулся, вылакал из горла полбутылки «Двина», сказал с бесконечным сарказмом: «Первое мая, блядь», – и тогда только поднялся на лифте к квартире моего знакомого.
Намерение у Гознака Иваныча было простое и твердое. В предвкушении справедливой мести он думал: «Сначала разрубаю вдоль, потом – поперек… мы не в царской России… у меня, понимаешь, Галина отоваривается прямо в кабинете… а субпродукты я этому шизику вокруг шеи намотаю…»
Но мы тут не будем думать, подобно вышезаклейменным типам людей, что было бы, если бы Гознак Иваныч завалился в квартиру моего знакомого пятью минутами раньше?.. Кровь леденеет в жилах… Слава богу – этого не произошло.
В квартире уже шумели маршал, тетя Нюся и пара маршальских дружков. Все они пытались высвободить Алкаша. Тот начинал выть от боли и ужаса, когда его дергали за ноги и пробовали сплющить хоть немного с боков.
Маршал имел неосторожность заметить при этом, что с решетками в нашей стране не все еще обстоит благополучно, ни на мизиничный ноготок не углубляя подтекста. Мой знакомый, однако, вмиг встрепенулся, позабыв о причинах происшествия, и набросился на маршала с воплем: «Вот где окопалось инакомыслие… вы отрицаете наши достижения… как вам не стыдно было сражаться за Родину?..»
Тетя Нюся успела шепнуть маршалу: «Не связывайся, Никиша. У него первая группа», – и в этот момент, вышибив дверь плечом, в квартиру ворвался Гознак Иваныч с почетным серебряным топором, занесенным над головою.
Увидев маршала, хоть тот был всего лишь в наполовину парадной форме, то есть при всех орденах, медалях и позументах, но в выцветших ситцевых шароварах, яростно обиженный мясник слегка растерялся, изменил направление и дал понять, что собирался попугать не собаку, а «шизика».
Оба маршальских дружка, бывшие в штатском, воспользовались его растерянностью и вытащили из карманов трофейные еще «вальтеры», из которых они любили палить в небеса во время различных праздничных салютов.
– Сдать холодное оружие! – немедленно приказал один из дружков.
– К ноге! – скомандовал другой. – Я тебе, мерзавец, покажу партизанщину.
– А вы, если б вам на голову сверху насрали, улыбались бы вы, что ли, товарищи? – возопил обиженный.
– Если б да кабы, не нужны были б генеральные штабы, – по-кутузовски отбрил его маршал, преградив дорогу к вывшему Алкашу.
– Нам, господин, не дерьмо собачье некогда валилось на головы, а кое-что посерьезней. А вот – выжили и Роди-ну спасли, – сурово сказал дружок маршала.
– И улыбались при этом, не пряча головы в кальсоны, как некоторые нынешние «величайшие полководцы», – осмелившись на глубоко антиправительственный намек, добавил второй дружок маршала.
– Тебя что – контузило? – пошел в наступление маршал. – Распустил вас тут комиссар. С серебряными топорами разгуливаете?
– У меня, между прочим, Галина отоваривается, – вякнул по тупости Гознак Иваныч, до которого, хоть и был он грубой дубиной, дошли оппозиционные намеки отставных сталинских военачальников.
– Блядь… блядь… блядь твоя Галина, – взорвался маршал, – ей давно пора из жопы ноги повыдергать. Бриллиантщица… покупает за валюту наших парней призывного возраста… тыловая блядь… семеечка эта вот-вот у нас доиграется…
Тетя Нюся во время этого разговора до того додергала бедную собаку за ноги, что у Алкаша сил больше не было выть. Он только горестно поскуливал и задерживал иногда дыхание, чтобы только не воспринимать ненавистного сивушного запашища.
Мой знакомый совершенно очумел вдруг от такого количества инакомыслия в своей квартире, да и вообще напор всего случившегося в тот праздничный день слишком уж был тяжел для его стебанутого как-никак мозга. Окончательно поехав, он перестал дрожать от вполне нормального страха, подошел к Гознаку Иванычу и сказал:
– Нелепо инкриминировать животному того, чего оно априори не могло совершить. Невозможно представить, не сдав позиций субъективному идеализму, опережения причины следствия. Как, позволительно спросить у господ эмпириокритицистов, собака могла собъектировать вниз экскременты, если задняя ее часть находится не над землею? – Все присутствующие враз бурно отдались процессу осмысления сказанного, уставившись псу под хвост, и свет понимания озарил их угрюмые лица. – Нонсенс, – продолжал мой знакомый, – торжествующий нонсенс!
