Хулио Кортасар - Счастливчики
— А пуля, которую я всадил одному на корме, это что? Из него кровь хлестала, как из недорезанного поросенка! Жаль, что не в брюхо ему попал, а то, глядишь, и у меня бы тиф обнаружился!
— Не надрывайся, Атилио, — сказал Рауль. — История уже написана.
— Чхал я на их истории… — сказал Мохнатый.
Рауль пожал плечами.
Инспектор ждал, зная, что найдутся ораторы покрасноречивее него. Сначала говорил доктор Рестелли, образец скромности и здравомыслия; за ним последовал сеньор Трехо, страстный защитник справедливости и порядка; дон Гало ограничился тем, что дополнил предыдущие выступления с присущим ему мастерством словоговорения. Поначалу Лопес, поддержанный возмущенными восклицаниями Атилио и меткими колкостями Рауля, порывался возражать, упрекая их в трусости. Но потом ему стало так противно, что пропало желание даже возражать; он повернулся к ним спиной и отошел в угол. Смутьяны сбились в молчаливую группу, а полицейские не спускали с них глаз. Партия мира подбивала итоги, поощряемая одобрительными взглядами дам и меланхолической улыбкой инспектора.
XLVС высоты «Малькольм» казался спичкой в тазу с водой. Фелипе поспешил занять место у окна и посмотрел вниз, на судно, совершенно равнодушно. Море уже не выглядело огромным, изборожденным волнами пространством, а лежало внизу мутной и непрозрачной пластиной. Он закурил сигарету и поглядел вокруг; спинки кресел были на удивление низкими. Слева другой гидроплан, казалось, завис совершено неподвижно. Багаж пассажиров летел в том гидроплане, и там же, наверное… Поднимаясь в самолет, Фелипе шарил взглядом по закоулкам салона, думая увидеть нечто, завернутое в простыню или в брезент, вероятнее всего, в брезент. А не увидев ничего похожего, решил, что его погрузили в другой самолет.
— Ну вот, — сказала Беба, усаживаясь между матерью и Фелипе. — Можно было сразу догадаться, что кончится плохо. Мне все это не понравилось с первого же момента.
— А могло быть и замечательно, — сказала сеньора Трехо. — Если бы не тиф и… и не тиф.
— Какая чепуха получилась, — сказала Беба. — Теперь придется всем подругам объяснять, представляешь.
— Ничего страшного, детка, объяснишь, и все. Ты знаешь, что говорить.
— Если ты думаешь, что Мариа-Луиса и Мерче проглотят эту чушь…
Сеньора Трехо посмотрела на Бебу и перевела взгляд на супруга, сидевшего напротив, где было всего два места. Сеньор Трехо слышал разговор и сделал ей знак успокоиться. В Буэнос-Айресе они, не спеша, внушат детям, что не следует распространять выдумки; а может, лучше отправить их на месячишко в Кордову к тетушке Флорите. Дети быстро забывают, к тому же они несовершеннолетние, их слова юридической силы не имеют. Право же, не стоит расстраиваться понапрасну.
Фелипе все смотрел на «Малькольм», пока он не пропал внизу под самолетом и осталась одна бесконечная, скучная вода — на все четыре часа до Буэнос-Айреса. Лететь-то было неплохо, как-никак он первый раз летел на самолете, так что будет о чем рассказать приятелям. А какое лицо было у матери, когда самолет оторвался от земли, и как пыталась скрыть жуткий страх Беба… С ума сойти с этими женщинами, пугаются каждой чепуховины. Да, че, что поделаешь, такая заварушка получилась, что в конце концов всех запихнули в самолет — и домой, с приветом. Одного вообще убили, так что… Нет, ему не поверят, Ордоньес посмотрит на него, как иногда — сверху вниз. Это стало бы известно, старик, для чего существуют газеты. Да, лучше об этом и не рассказывать. Но ведь Ордоньес, а может, и Алфиери наверняка спросят, как прошло плавание. Ну, это проще простого: бассейн, рыжуля в бикини, умелый бросок, а она ломается, мол, как бы не узнали, то да се, я стесняюсь, да что ты, глупенькая, кто тут узнает, ну-ка, иди сюда, дай-ка. Сперва она не хотела, боялась, но, сам знаешь, как это бывает, стоило чуть ее пощупать, она глаза закатила и дала себя раздеть на постели. Какая телка, старик, нет слов…
Прикрыв глаза, он сполз пониже в кресле. Рассказать — не поверишь. Целый день, че, все не отпускала меня, словом, присосалась, не знал, как отделаться… Рыжая, да, но внизу-то — блондинистые. Ну конечно, мне тоже интересно было, и, говорю тебе, внизу — блондинистые.
Дверь кабины пилота отворилась, и показался инспектор, довольный и почти помолодевший.
— Погода — великолепная, сеньоры. Через три с половиной часа прибудем в Пуэрто-Нуэво. Управление полагает, что, как только вы проделаете то, о чем мы с вами говорили, без сомнения, вы захотите сразу же отправиться по домам. Во избежание потери времени для всех приготовлены такси, а багаж вам выдадут тотчас же по прибытии.
Он сел на первое сиденье, рядом с шофером дона Гало, который читал журнал «Рохо и Негро». Нора, забившаяся поглубже в кресло у окошка, вздохнула.
— Просто не верится, — сказала она. — Знаешь, ничего не могу с собой поделать. Вчера еще все было так хорошо, и вот, пожалуйста…
— Да уж, — пробормотал Лусио.
— Чего не понимаю: тебя ведь тоже вначале эта корма беспокоила… Но почему они из-за нее так разнервничались, скажи? Не понимаю, такие вроде приличные сеньоры, симпатичные.
— Смутьяны они, — сказал Лусио. — Остальных я не знал, но Медрано меня просто поразил. Ты не забывай, какая обстановка в Буэнос-Айресе, эта история может нам всем здорово повредить. Представь только, кто-то сообщит моему начальству — меня могут понизить, а то и хуже. Все-таки это была государственная лотерея и официальные выигрышные билеты, об этом почему-то все забыли. Им одно надо было — устроить скандал, чтобы выставиться.
— Не знаю, — сказала Нора, поглядев на него и тут же опустив глаза. — Ты, конечно, прав, но когда заболел мальчик у этой сеньоры…
— Ну и что? Не видишь — вон он сидит, сосет леденцы? Какая-такая особенная болезнь, скажи на милость? Но этим смутьянам надо было устроить заварушку, чтобы выйти в герои. Я ведь понял это с самого начала и хотел остановить их. А они — сразу за револьверы, корчат из себя невесть что… Говорю тебе, Нора, если об этом узнают в Буэнос-Айресе…
— Я думаю, не узнают, — сказала Нора робко.
— Будем надеяться. К счастью, есть люди, которые думают, как я, и нас большинство.
— Наверное, надо подписать это заявление.
— Конечно, надо подписать. Инспектор все уладит. Может, я зря беспокоюсь, в конце концов, кто поверит их россказням.
— Но сеньор Лопес и Пресутти так разгневались…
— Надо же до конца свою роль доиграть, — сказал Лусио. — Но, помяни мое слово, в Буэнос-Айресе мы о них больше и не услышим. Что ты на меня так посмотрела?
— Я?
— Да, ты.
— Лусио, я на тебя просто посмотрела, и все.
— Ты посмотрела так, как будто я вру или что-нибудь такое.
— Да нет же, Лусио.
— Нет да. Очень странно посмотрела. Но ты разве не понимаешь, что я прав?
— Конечно, понимаю, — сказала Нора, стараясь не смотреть ему в глаза. Конечно, Лусио прав. Он так сердится, что не может быть неправ. Лусио всегда такой веселый, она должна сделать все возможное, чтобы эти дни забылись и он опять стал бы веселым. Ужасно, если он и дальше будет не в духе и если в Буэнос-Айресе вдруг что-то решит, она не знала, что именно он решит и что сделает, например, перестанет ее любить, бросит ее, хотя, конечно, глупо даже думать, что Лусио может бросить ее именно теперь, после того, как она дала ему самое большое доказательство своей любви, после того, как согрешила ради него. Не верилось, что через три часа они уже будут в центре города, и ей надо сейчас спросить у Лусио, что он думает делать, ведь если она вернется домой, Муча-то, конечно, ее поймет, но мама… Она представила, как открывает дверь столовой, и мама смотрит на нее и становится белая-белая… Где она была эти три дня? «Пропащая, — скажет мама. — Это так тебя воспитали в монастыре, пропащая, проститутка, проходимка». Муча наверняка станет защищать ее, но как объяснить эти три дня. Нет, домой возвращаться нельзя, лучше она позвонит Муче и договорится, что они с Лусио встретятся с нею где-нибудь. Да, но Лусио такой сердитый… А если он не захочет жениться сразу же, если начнет тянуть со свадьбой, снова выйдет на работу, а там, в конторе, девушки, особенно эта Бетти, и если снова начнет гулять с приятелями…
Лусио смотрел на море через плечо Норы. И казалось, ждал, что она ему что-то скажет. Нора повернулась к нему, поцеловала его в щеку, в нос, в губы. Лусио не ответил на поцелуй, но Нора почувствовала, что он улыбался, когда она снова поцеловала его в щеку.
— Красуля мой, — сказала Нора, вкладывая всю душу, чтобы то, что она говорила, прозвучало так, как должно было прозвучать. — Как я тебя люблю. Я так счастлива с тобой и чувствую себя так уверенно, знаешь, как за каменной стеной.
Она целовала его, все время следя за его лицом, и видела, что Лусио продолжает улыбаться. И она собрала все силы, какие были, чтобы начать разговор о Буэнос-Айресе.
