Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня
— Ну, это не мешает вам спать и в экипаже, — сказал Нип. — Клянусь моим подшейником! Помните, как вы легли в упряжке на прошлой неделе, когда ожидали своего хозяина на площади?
— Глупости! Упряжки я не попортил. Она была достаточно прочна, а лег я осторожно. Мне пришлось ждать почти час, прежде чем пуститься в путь. А они чуть не катались по земле от смеха.
— Поступай-ка в цирк, — сказал Мульдон, — и ходи на задних ногах. Все лошади, которые знают слишком много для того, чтобы работать, поступают в цирк.
— Я ничего не говорю против труда, — сказал рыжий конь, — труд — самое прекрасное дело на свете.
— По-видимому, слишком прекрасное для некоторых из нас, — фыркнула Тедда.
— Я только требую, чтобы каждая лошадь работала для себя и наслаждалась выгодами своего труда.
Пусть она работает как разумное существо, а не как машина.
— Нет иного способа работать, как в одиночку или парой. Меня никогда не запрягали в машину, и я не ходил под седлом.
— Чепуха! — сказал Нип. — Мы говорим так же, как едим траву, — все топчемся на одном месте. Род, мы еще ничего не слышали от тебя, а ты знаешь больше всякого другого коня.
Род стоял все время, приподняв ногу, словно усталая корова, только по дрожанию века можно было по временам видеть, что он обращает внимание на спор. Он свернул челюсть набок, как делал, когда тянул экипаж, и переступал с ноги на ногу. Голос у него был жесткий и грубый, а уши плотно прилегали к большой некрасивой голове, свойственной хембльтонской породе.
— Сколько вам лет? — спросил он рыжего коня.
— Я думаю, около тринадцати.
— Плохой возраст, да, дурной возраст, я сам приближаюсь к нему. Как давно вы переворачиваете эту засохшую подстилку?
— Если вы говорите о моих принципах, то я держусь их с тех пор, как мне исполнилось три года.
— И это плохой возраст, много бывает хлопот с зубами. На некоторое время жеребенок сходит с ума. По-видимому, это состояние осталось у вас. А много вы разговариваете с вашими соседями?
— Я высказываю свои взгляды везде, где бываю на пастбище.
— Вероятно, сделали много добра?
— Горжусь тем, что преподал некоторым из моих товарищей принципы независимости и свободы.
— Это значит, что они убегали или лягались, когда представлялся удобный случай?
— Я говорил абстрактно, а не конкретно. Мое учение воспитывало их.
— То, что лошадь, в особенности молодая лошадь, слышит как абстрактное, она применяет на деле. Вас, вероятно, поздно начали объезжать?
— В четыре года, на пятом.
— Вот отчего и произошло все. Вероятно, вами правила женщина, не так ли?
— Не долго, — сказал рыжий конь, щелкнув зубами.
— Вы зашибли ее?
— Я слышал, что она никогда более не правила.
— А детей?
— Целые телеги.
— И мужчин?
— В свое время я скидывал и мужчин.
— Лягались? Становились на дыбы?
— Как придется. Упасть на спину через щит у экипажа также бывает недурно.
— Должно быть, вас очень боятся в городе?
— Меня прислали сюда, чтобы отделаться. Думаю, что там проводят время за разговорами о моих подвигах.
— Хотелось бы мне послушать это!
— Да, сэр. Ну, теперь вы все, джентльмены, спрашивали меня, что я могу делать. Сейчас покажу вам. Видите, вон там, у кабриолета, лежат два человека?
— Да, одному из них я принадлежу, другой объезжал меня, — сказал Род.
— Заставьте их выйти сюда, на открытое место, и я покажу вам кое-что. Прикройте меня так, чтобы они не видели, что я собираюсь делать.
— То есть убить их? — протянул Род.
Дрожь ужаса пробежала между остальными, но рыжий конь ничего не заметил.
Рыжий конь очень ловко спрятался за группой остальных лошадей и, низко наклонив голову к земле, мотал ею движением, похожим на взмах косы, поглядывая вбок своими злыми глазами. Нельзя ошибиться, когда именно лошадь готовится сбить человека с ног.
— Видите? — сказал мой товарищ, поворачиваясь на сосновых иглах. — Недурно было бы, если бы женщина прошла тут, не правда ли?
— Заставьте их выйти! — крикнул рыжий конь, выгибая свою острую спину. — Неудобно среди этих высоких деревьев. Заставьте выйти… Ух!..
Удары Мульдона справа и слева. Я не представлял себе, чтобы старая лошадь могла так быстро поднять ногу. Оба удара попали прямо в ребра рыжего коня и заставили его задохнуться.
— За что это? — сердито сказал он, когда пришел в себя, но я заметил, что он не подошел к Мульдону ближе, чем нужно.
Мульдон ничего не ответил, но разговаривал сам с собой, ворча, как тогда, когда спускался с горы с тяжелым грузом. Мы называем это его пением, но, боюсь, что в действительности это нечто похуже. Рыжий конь пошумел и повизжал немного и наконец сказал, что, если Мульдон поступил так, потому что его укусил слепень, он примет его извинения.
— И получите, — сказал Мульдон, — в свое время любые извинения, в каких вы нуждаетесь. Простите, что я перебил вас, мистер Род, но я похож на Туиззи — у меня сильное дерганье в задних ногах.
— Ну, теперь я прошу внимания к моим словам, и вы узнаете кое-что, — продолжал Род. — Эта рыжая кляча приходит на наше пастбище…
— Не заплатив за свое содержание, — вставила Тедда.
— Не заслужив своего содержания, и красноречиво рассказывает нам о журчащих ручейках и колеблющейся траве и о своем чистом, возвышенном, лошадином душевном настроении, которое не мешает ему сбрасывать женщин и детей. Вы слышали его речь, и некоторым из вас она показалась удивительно хорошей.
У Тэкк был виноватый вид, но она ничего не сказала.
— Мало-помалу он идет все дальше, как вы слышали.
— Я говорил абстрактно, — сказал рыжий конь изменившимся голосом.
— Хорошенько бы отхлестать эту абстрактность! Как я уже говорил, эта ваша абстрактность стремится нарушить мир и покой, абстрактно или не абстрактно, он ползет вперед, пока не доходит прямо до убийства — убийства тех, которые не сделали ему никакого вреда, только за то, что они владеют лошадьми.
— И знают, как управлять ими, — сказала Тедда. — Это еще хуже.
— Ну, во всяком случае, он не убил их, — сказал Марк. — Его избили бы до полусмерти, если бы он попробовал сделать это.
— Все равно, — ответил Род. — Он собирался сделать это, а если и нет, то все же, послушайся мы его совета, мы превратили бы это единственное место нашего отдыха в арену для дрессировки лошадей. Тогда вышло бы, что мы желаем, чтобы наши люди разгуливали здесь с уздами, и трубками, и хлыстами, и с руками, наполненными камнями, чтобы бросать их в нас, словно мы свиньи. Кроме того, за исключением Тедды, — и то, я думаю, дело в ее рте, а не в манерах — почти все лошади на этой ферме принадлежат женщинам, и все мы гордимся этим. А этот канзасский подсолнечник с наколенным грибом расхаживает себе по стране и хвастается, что сбрасывал женщин и детей. Не стану спорить, что женщина в кабриолете глупа. Соглашаюсь, что она отчаянно глупа, а дети еще того хуже — они шалят, встают, кричат, но, во всяком случае, скажу, что не наше дело опрокидывать их на дорогу.
— Мы не делаем этого, — сказал Дикон.
— Малютка пробовал вырвать у меня на память волос из хвоста осенью, когда я стоял в доме, и я не брыкался. Нам не стоит слушать этого, Бонн. Мы ведь не жеребята, — сказал Дикон.
— Вы так думаете? Может быть, когда-нибудь вы попадете в давку в день выборов или на ярмарку в город, вам будет жарко, вы покроетесь пеной, мухи будут надоедать вам, вам захочется пить и надоест лавировать между экипажами. В это время кто-то шепнет вам за наглазниками, напомнит весь разговор о рабстве, неоспоримых правах и тому подобное, а вдруг начнут стрелять из пушки или вы заденете колесами и… ну и станете одной из тех лошадей, на которых нельзя положиться. Много раз бывал я там. Ребята, ведь я видел, как вас всех покупали или объезжали, клянусь моей репутацией, что ничего не выдумываю. Я рассказываю то, что испытал, а мне доводилось возить тяжести, каких и не пробовал никто из вас. Я родился с шишкой величиной с грецкий орех на передней ноге и с отвратительным нравом — хембльтонским, благодаря которому становишься угрюмым и кислым, как свернувшееся молоко. Даже маленький Рик не знает, чего мне стоило держаться спокойно, я сдерживал мой нрав и в конюшне, и в упряжке, и при переходах, и на пастбище, пока пот не струился с моих подков; тогда они подумали, что я болен, и дали мне слабительного.
— Когда я захворал, — кротко сказал Туиззи, — я чуть было не потерял мои прекрасные манеры. Позвольте мне выразить вам свое участие, сэр.
Рик ничего не сказал, но с любопытством посмотрел на Рода. Рик — веселенький ребенок, ни к кому не питавший злобы, я думаю, не вполне понимал слова Рода. У него характер матери, как это и должно быть у лошади.
