Шарль Костер - Легенда об Уленшпигеле
— ’Т is van te beven de klinkaert! ’T is van te beven de klinkaert! — повторяли семеро и Ламме, постукивая по столу черепками горшков и осколками бокалов.
— Вы возьмете с собой старуху Стевен, Жиллину и еще трех девок, — сказал Уленшпигель. — Если кто-нибудь из них попробует улизнуть, зашейте беглянку в мешок — и в воду.
— Он меня не убил! — выскочив из своего угла, воскликнула Жиллина и, размахивая виолой, запела:
Мучений, крови, гнева
Мечта моя полна.
Мне мать — нагая Ева,
Отец мне — сатана.
Старуха Стевен и три девки чуть не плакали.
— Не бойтесь, красотки, — сказал девкам Уленшпигель. — Вы такие славненькие и хорошенькие, что все вас будут целовать, миловать, ласкать. Вам выделят часть всего, что удастся захватить у неприятеля.
— Мне-то уж ничего не дадут, — я стара, — захныкала старуха Стевен.
— Грош в день положат тебе, крокодил, — сказал Уленшпигель, — и будешь ты прислуживать этим четырем прелестным девушкам: будешь стирать им юбки, простыни и сорочки.
— Это я-то? О господи! — простонала старуха.
— Ты долго ими помыкала, — осадил ее Уленшпигель. — Они торговали своей красотой, а денежки ты забирала себе да еще держала девушек в черном теле. Можешь хныкать и реветь сколько душе угодно — все будет так, как я сказал.
Тут четыре девки давай хохотать, давай над старухой Стевен глумиться и показывать ей язык.
— Всему на свете бывает конец, — говорили они. — Кто бы мог подумать, что выжигу Стевен ожидает такая участь? Она будет работать на нас, как рабыня. Дай бог здоровья сеньору Уленшпигелю!
А Уленшпигель приказал мясникам и Ламме:
— Очистите винный погреб и заберите деньги — это пойдет на содержание старухи Стевен и четырех девиц.
— Старая жадюга зубами скрежещет, — говорили девицы. — Ты нас не жалела, и мы тебя не пожалеем. Дай бог здоровья сеньору Уленшпигелю!
Затем три девицы обратились к Жиллине:
— Ты была ей дочерью и добытчицей, ты делилась с ней деньгами, которые тебе платили за твое подлое наушничанье. Хоть ты и в парчовом платье, а посмей-ка нас теперь бить и оскорблять! Ты нас презирала, потому что на нас бумазейные платья. Но ведь все твои наряды — это кровь твоих жертв. Давайте стащим с нее платье — между ней и нами не должно быть никакого различия.
— Этого я вам не позволю, — объявил Уленшпигель.
Тут Жиллина бросилась ему на шею.
— Дай бог тебе здоровья! — сказала она. — Ты не только не убил меня — ты не хочешь, чтобы я ходила замарашкой!
Девицы ревниво поглядывали на Уленшпигеля и говорили между собой:
— Он, как и все, без ума от нее.
А Жиллина запела под звуки виолы.
Семеро двинулись по берегу Лиса в Петегем, уводя с собой сыщиков и девиц. Дорогой они напевали:
— ’Т is van te beven de klinkaert! ’T is van te beven de klinkaert!
На рассвете они приблизились к лагерю и запели жаворонком, а в ответ им раздался боевой клич петуха. Над девицами и сыщиками был учрежден строгий надзор. Со всем тем на третий день Жиллину нашли мертвой — кто-то воткнул ей в сердце длинную булавку. Три девицы заподозрили старуху Стевен, и она предстала перед военным судом, состоявшим из капитана, взводных и сержантов. На суде она добровольно созналась, что убила Жиллину из зависти к ее красоте и за то, что Жиллина обходилась с ней как со своей рабыней. И старуху Стевен повесили, а потом закопали в лесу.
А прекрасное тело Жиллины предали земле лишь после того, как над ней были прочтены заупокойные молитвы.
Между тем два сыщика, подученные Уленшпигелем, явились к куртрейскому кастеляну, ибо дело о шуме, гаме и погроме в заведении старухи Стевен должен был разбирать не кто иной, как помянутый кастелян, поелику дом старухи Стевен находился в черте его кастелянства и, следственно, весь этот ночной переполох городским властям был неподсуден. Рассказав сеньору кастеляну все по порядку, сыщики заговорили в высшей степени уверенным, естественным и в то же время смиренным тоном:
— Уленшпигель и его верный и близкий друг Ламме Гудзак, заходившие в Радугу отдохнуть, никакого касательства к убийству проповедников не имеют. У них даже есть пропуски, подписанные самим герцогом, — мы их собственными глазами видели. Убили проповедников вовсе не они, а два гентских купца: один — тощий, а другой — во какой толстый. Купцы всё как есть у старухи Стевен разнесли и дернули во Францию да еще четырех девок угнали для забавы. Мы совсем уж было их сцапали, да за них заступились семеро мясников, самых здоровенных во всем городе. Они связали нас и увели, а отпустили уже во Франции. Вот и рубцы от веревок. Еще четыре сыщика следуют за ними по пятам и только ждут подмоги, чтобы схватить их.
Кастелян за верную службу пожаловал им по два каролю и велел выдать им новую одежу.
Затем он поставил в известность Фландрский совет, Куртрейский суд старшин и другие суды о том, что настоящие убийцы обнаружены.
Сообщил он об этом во всех подробностях.
Члены Фландрского совета, а равно и других судов, были ошеломлены.
И все превозносили кастеляна до небес за его прозорливость.
А тем временем Уленшпигель и Ламме в мире и согласии двигались по берегу Лиса в Гент, и оба мечтали попасть в Брюгге, где Ламме надеялся найти жену, и в Дамме, куда не чаял как добраться Уленшпигель, все мысли которого были теперь с Неле, страдавшей за свою безумную мать.
36В Дамме и его окрестностях с некоторых пор чинились неслыханные злодейства. Если было заранее известно, что какой-нибудь паренек, девушка или же старик собираются в Брюгге, в Гент, в любой другой фландрский город, в любое селение и берут с собой деньги, то их неукоснительно находили потом убитыми и раздетыми догола, со следами чьих-то длинных и острых зубов, перегрызших им шейные позвонки.
Лекари и цирюльники определили, что это зубы крупного волка. «Загрызал волк, а грабили потом, конечно, воры», — говорили они.
Сколько ни искали воров — так и не нашли. Про волка скоро забыли.
Именитые граждане, самонадеянно пускавшиеся в путь без охраны, исчезали бесследно, и все же бывали случаи, когда хлебопашец, ранним утром выходивший работать в поле, обнаруживал волчьи следы, а затем его собака, разрывая лапами землю, откапывала мертвое тело с отпечатком волчьих зубов на затылке, за ухом, иногда на ноге, причем непременно сзади, с раздробленными шейными позвонками, с раздробленной костью на ноге.
Крестьянин в ужасе бежал к коронному судье, а тот вместе с секретарем суда, двумя старшинами и двумя лекарями немедленно выезжал на место происшествия. Тщательно и внимательно осмотрев мертвое тело, а если лицо еще не было изъедено червями, то и установив звание убитого, как его имя и какого он роду-племени, они всякий раз невольно дивились тому, что волк, обыкновенно загрызающий свою жертву с голодухи, тут не польстился на мясо.
Жители Дамме были до того напуганы, что никто из них не решался выйти ночью без охраны.
И вот наконец на волка устроили облаву: нескольким храбрым солдатам был дан приказ искать его днем и ночью среди дюн, вдоль морского побережья.
Однажды они обследовали большие дюны недалеко от Хейста. Спустилась ночь. Один из них, понадеявшись на свою силу, отделился от товарищей и пошел с аркебузой на волка один. Товарищи не стали его отговаривать — они были уверены, что он, человек бесстрашный и хорошо вооруженный, наверняка убьет волка, если тот где-нибудь объявится.
Как скоро товарищ ушел, солдаты развели огонь и, прикладываясь к фляжкам с водкой, стали играть в кости.
Время от времени они покрикивали:
— Эй, приятель, вернись! Волк тебя испугался. Иди лучше выпей!
Но товарищ не откликался.
Вдруг до них долетел страшный, как бы предсмертный вопль, и они стремглав пустились бежать в ту сторону, откуда он доносился.
— Держись! Мы бежим на помощь! — кричали они.
Но они долго не могли найти своего приятеля — одни говорили, что вопль доносится с поля, а другие — что с самой высокой дюны.
Наконец, оглядев с фонарем дюну и поле, они обнаружили тело товарища: он был укушен сзади в руку и в ногу, и шейные позвонки у него были сломаны, как и у других жертв.
Он лежал навзничь и в судорожно сжатой руке держал шпагу. На песке валялась аркебуза. Поодаль лежали три отрубленных пальца, но это были не его пальцы; солдаты подобрали их. Сумка была похищена.
Солдаты взвалили тело товарища себе на плечи, взяли его верную шпагу и доблестную аркебузу и, исполненные гнева и скорби, двинулись по направлению к окружному суду и застали там судью, секретаря, двух старшин и двух лекарей.
Осмотр отрубленных пальцев показал, что это пальцы старика, никогда не занимавшегося ручным трудом, ибо пальцы у него были тонкие, а ногти длинные, как у судейского или же как у духовной особы.
