Элизабет Гаскелл - Север и Юг
— Разве ты не понимаешь, кем будешь? Ты будешь штрейкбрехером. Ты будешь получать меньше, чем другие рабочие, — и все ради детей другого человека. Вспомни, как жестоко вы обошлись с беднягой, который тоже хотел заработать деньги ради собственных детей. Это вы, с вашим союзом, довели его до такого состояния. Нет! Нет! Если только вспомнить, как вы обошлись с бедными ирландцами… Я отвечаю «нет!». Я не дам тебе работы. Я не буду говорить, что не верю тебе. Мне ничего об этом не известно. Может, это правда, может, нет. Во всяком случае, это маловероятно. Разговор окончен. Я не дам работы. Вот и весь ответ.
— Да, сэр, я понял. Я бы никогда не побеспокоил вас, но меня попросила прийти та, которая думала, что вы способны к состраданию. Она ошибалась, и я заблуждался. Но я не первый мужчина, которого ввела в заблуждение женщина.
— В следующий раз, вместо того чтобы тратить твое и мое время, скажи ей, чтобы она не лезла не в свое дело. Я убежден, что женщины — это корень всех зол в этом мире. Убирайся!
— Я признателен вам за вашу доброту, хозяин, и больше всего за ваше вежливое «прощайте».
Мистер Торнтон не удостоил его ответом. Но, выглянув в окно минуту спустя, он был поражен худой, сгорбленной фигурой, выходившей со двора фабрики. Она разительно отличалась от прямой и твердой осанки человека, говорившего с ним. Мистер Торнтон прошел в сторожку привратника:
— Долго этот человек, Хиггинс, ждал меня, чтобы поговорить?
— Он уже стоял за воротами, когда еще не было восьми, сэр. По-моему, с того самого времени он так и стоял там.
— А сейчас?..
— Как раз час, сэр.
«Пять часов, — подумал мистер Торнтон, — это нестерпимо долго для человека, вынужденного ждать с надеждой и страхом».
ГЛАВА XXXIX
ЗАРОЖДЕНИЕ ДРУЖБЫ
Грядет разлука. Пусть прощальным станет
Наш поцелуй! — О нет, я не твоя
Отныне. Горькой правды не тая,
Скажу, я рада — несвобода канет.
Покинув миссис Торнтон, Маргарет закрылась в своей спальне. Находясь в сильном волнении, она по привычке стала расхаживать по комнате. Но, вспомнив, что в этом доме тонкие стены и каждый ее шаг слышен в соседней комнате, она села и не вставала, пока не услышала, что миссис Торнтон ушла. Маргарет повторила про себя весь их разговор, слово в слово, а потом сказала себе с тяжелым вздохом: «По крайней мере, ее слова не ранили меня. Они не причинили мне боли, потому что я невиновна и у меня вовсе не было тех побуждений, что она приписала мне. Но все же горько думать, что любой человек… любая женщина… может так легко поверить в это. Как это тяжело и грустно! Она не обвиняла меня в том, что я солгала, — она не знает об этом. Он никогда не расскажет ей: я могла бы догадаться, что он не скажет!»
Маргарет вскинула голову, как будто гордилась деликатным участием, которое проявил по отношению к ней мистер Торнтон. Но тут же новая мысль пришла ей на ум и заставила в волнении стиснуть руки: «Он тоже, должно быть, принял бедного Фредерика за моего возлюбленного. — Маргарет покраснела при одной мысли об этом. — Теперь я поняла это. Он не только знает о моей лжи, но и верит в то, что кто-то еще любит меня. И что я… О боже!.. О боже! Что мне делать? О чем я думаю? Почему меня так волнует, что он думает, когда я уже потеряла его уважение из-за того, что сказала неправду? Я не знаю почему. Но мне так грустно! О, какой несчастный год! Я будто шагнула из детства сразу в старость. У меня не было юности… и не будет зрелости. И нет надежды стать зрелой женщиной — я никогда не выйду замуж. Меня ожидают только заботы и печали, как будто я старуха с ужасным характером. Я устала постоянно делиться своей силой. Я могу вынести все для папы, потому что иначе быть не может. Это моя святая обязанность. И я думаю, я смогу это вынести вопреки всему, во всяком случае, я смогла найти силы возразить на несправедливые, нелепые подозрения миссис Торнтон. Но так тяжело сознавать, что он совершенно не понял меня. Что произошло, отчего мне сегодня так тоскливо? Я не знаю. Знаю только, что ничего не могу изменить. Наверное, я должна иногда уступать. Нет уж, я не уступлю… — сказала она себе, вставая. — Я не буду… я не стану думать о себе и своем положении. Я не стану разбираться в своих чувствах. От этого сейчас не будет толку. Когда-нибудь, если доживу до старости, я буду сидеть у огня и, глядя на тлеющие угли, мечтать о жизни, которая у меня могла бы быть».
Все это время Маргарет поспешно одевалась, останавливаясь время от времени, чтобы нетерпеливым жестом смахнуть слезы — они выступали на глазах, несмотря на всю ее отвагу.
«Наверняка многие женщины совершают такие же печальные ошибки, как и я, и обнаруживают их слишком поздно. И как гордо и дерзко я говорила с ним в тот день! Но тогда я этого не понимала. Это пришло ко мне постепенно, и я не знаю, когда все началось. Но я не сдамся. Пусть мне будет трудно вести себя с ним по-прежнему, сознавая, что теперь все изменилось. Но я буду очень спокойной и сдержанной, я буду мало говорить. Да я и не встречусь с ним — он явно избегает нас. Это было бы хуже всего. Однако неудивительно, что он избегает меня, поверив в то, что увидел».
Маргарет вышла из дому и быстро зашагала к окраине города, пытаясь отогнать воспоминания.
Когда она вернулась домой, отец сказал ей:
— Умница! Ты была у миссис Баучер. Я бы навестил ее, если бы до обеда у меня было свободное время.
— Нет, папа, я не была у нее, — ответила Маргарет, краснея. — Я даже не думала о ней. Но я пойду сразу после обеда. Я схожу, пока ты будешь отдыхать.
И Маргарет сдержала обещание. Миссис Баучер была очень больна — серьезно больна, а не просто хандрила. Добрая и рассудительная соседка, которая приходила на днях, взяла все дела по дому в свои руки. Детей отправили к соседям. После обеда Мэри Хиггинс забрала троих самых младших к себе, а Николас отправился за врачом. Он все еще не вернулся. Миссис Баучер становилось все хуже, и ожидание становилось все более тягостным. Маргарет подумала, что ей стоит пойти и навестить Хиггинсов. Тогда она, возможно, узнает, удалось ли Николасу обратиться с просьбой к мистеру Торнтону.
Николас был занят тем, что вращал монетку на буфете, развлекая трех маленьких детей, которые обступили его со всех сторон. Он так же, как и они, улыбался, если монетке удавалось вращаться подольше. Маргарет подумала было, что довольное выражение его лица и увлеченность своим занятием были хорошим знаком. Когда монетка упала, крошка Джонни заплакал.
— Иди ко мне, — сказала Маргарет, снимая малыша с буфета.
Она приложила свои часы к его ушку и спросила Николаса, виделся ли он с мистером Торнтоном.
Выражение его лица тут же изменилось.
— Да! — ответил он. — Я виделся с ним и много чего выслушал от него.
— Он отказал вам? — с грустью спросила Маргарет.
— Конечно. Я знал, что так и будет. Не стоит ждать милости из рук хозяев. Вы здесь чужая и, похоже, не знаете их обычаев, но я-то знал.
— Мне жаль, что я спросила вас. Он разозлился? Он не говорил с вами так же грубо, как Хэмпер, не правда ли?
— Ну, он был не очень-то вежлив! — ответил Хиггинс, снова вращая монетку больше для собственного развлечения, чем для забавы детей. — Не беспокойтесь, я остался при своем. Завтра я пойду искать работу. Я выложил ему все, что мог. Я сказал ему, что пришел к нему второй раз не потому, что я хорошего мнения о нем, а потому, что вы посоветовали мне прийти, а я был вам обязан.
— Вы сказали ему, что это я послала вас?
— Я не называл вашего имени. Помню, что не называл. Я сказал: женщина, которой не пришло в голову ничего более умного, посоветовала мне прийти и посмотреть, правда ли, что ваше сердце не из камня.
— И он?.. — спросила Маргарет.
— Сказал, чтобы я передал вам его совет не совать нос в чужие дела… только посмотрите, как она крутится, ребятки!.. И прибавил несколько весьма любезных слов. Но не беспокойтесь. Мы остались при своем. Я лучше пойду дробить камни на дороге, чем позволю этим крошкам умереть от голода.
Маргарет посадила вырывавшегося из ее рук Джонни обратно на буфет.
— Мне жаль, что я попросила вас пойти к мистеру Торнтону. Я разочарована в нем.
Позади них послышался легкий шум. Она и Николас обернулись одновременно — на пороге стоял мистер Торнтон с выражением недовольства и удивления на лице. В смятении Маргарет быстро прошла мимо него, не сказав ни слова, только низко поклонившись, чтобы скрыть внезапную бледность лица. Он так же низко поклонился в ответ, а затем закрыл за ней дверь. Торопясь к миссис Баучер, она услышала стук закрывшейся двери, и ей показалось, что он стал последней каплей, переполнившей чашу ее унижения. Мистер Торнтон был тоже раздосадован, встретив Маргарет в доме Хиггинса. У него было доброе сердце — отнюдь «не из камня», как выразился Николас. Но гордость не позволяла ему открыто проявлять доброту. Он не хотел прослыть мягкосердечным, но желал, чтобы его признавали справедливым. Он понял, что был несправедлив, презрительно разговаривая с тем, кто смиренно и терпеливо прождал его пять часов у ворот фабрики. Этот человек дерзко разговаривал с ним, но и он сам ответил на дерзость грубостью. За это «смутьян» даже понравился ему — мистер Торнтон, осознав собственную раздражительность, решил, что они с Хиггинсом, возможно, стоят друг друга. Кроме того, мистер Торнтон не мог забыть те пять часов ожидания, что Хиггинс провел под его окнами. У него самого не было свободных пяти часов, и все же он отвлекся на час или два от своих нелегких раздумий и других обязанностей, чтобы собрать более точные сведения о Хиггинсе, его характере и образе жизни. Он вскоре убедился, что все, что сказал Хиггинс, — правда. И эта правда, словно волшебное заклинание, пробила броню и проникла до самого сердца. Терпение этого человека, благородство его побуждений заставили мистера Торнтона забыть отвлеченные рассуждения о справедливости и прислушаться к голосу сердца. Он пришел к Хиггинсу сказать, что примет его на работу. Его больше раздосадовало присутствие там Маргарет, нежели ее последние слова, поскольку он понял, что она и была той самой женщиной, которая побудила Хиггинса прийти к нему. Он боялся позволить себе думать о ней, считая, что поступает так просто потому, что ему это кажется правильным.
