Кальман Миксат - Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра
Ах, мадам Крисбай, я прекрасно понимаю, что теперь вам следовало бы упасть в обморок, ибо, во-первых, так и полагается хрупкой, изысканной даме, внезапно услышавшей о событии, а во-вторых, ведь вы попали к таким неосновательным людям! Но флакон с одеколоном спрятан очень глубоко в Barnes, чемодане, и поэтому лучше все же не падать в обморок, а ограничиться внутренним возмущением.
Дерево, конечно, весьма подходит для флирта и любовных излияний при лунном свете, но для предложения, для обручения (особенно в романах) желателен красиво меблированный салон. Девушка выбегает за дверь, если она стыдлива, а если она не очень стыдлива, падает на колени перед родителями или перед опекуном, прося благословения, — но как стать на колени под деревом?
Ужасно! Под деревом!! О незаконных сожителях обычно говорят: «Они под кустом венчались». Какой позор! Что станут об этом говорить? Ведь они если и не венчались, то обручились-то под деревом! Отрицать это будет невозможно!
Но все это занимало лишь мадам Крисбай, а никак не Веронку. Напротив, девушка думала о том, что как-нибудь днем в хорошую погоду она придет сюда с альбомом эскизов и увековечит старое дерево.
А между тем коляска тихонько катилась. Кучер в ней не поместился, и Дюри велел ему слезть и идти пешком. Он сам взял вожжи, и Веронке пришлось сесть рядом с ним на козлы, как обычно делают пренебрегающие условностями девицы. Господи, господи, что скажут в деревне, если их так увидят!
Выкарабкавшись из расколотой «маковой головки», где густо чередовались ущелья и рыхлые впадины, внизу, в долине, соскакивая с камня на камень, снова появилась Бела Вода, теперь она, не отклоняясь, бежала рядом с коляской, как цыганенок. По хорошей дороге бричка катилась скорее, весело бормотали колеса, и Дюри, ослабив вожжи, предался мечтам о случившемся… Не сон ли все это? Нет, нет, ведь рядом сидит Веронка, а сзади преподобный отец Янош Бейи беседует с мадам Крисбай, коверкая язык галлов. Да, все это — сама действительность. То, о чем он знает, — перед его глазами. Более невероятно, чем в романе, и все же действительность! Мог ли он еще вчера поверить, что не успеет дважды зайти солнце, как он найдет наследство, да в придачу и жену?.. Всего за одни сутки! Вчера в это же время он вообще не знал о существовании Веронки Бейи. Странно! Затем он стал припоминать, как выглядел мир без Веронки. Непостижимо, вчера в эти часы ему не казалось, будто чего-то не хватает. Как это возможно? Но дурацкие колеса так бешено гремели, что он был не в состоянии представить свое вчерашнее «я»… Чудеса! Одна легенда — в зонте — рассеялась, но другая заняла ее место. Небо и земля превратились в его адвокатов, чтобы помочь ему в деле с наследством. Небо послало сон, земная расселина — покровителя.
Сердце Дюри стучало, кипело, сладко замирало, переполненное великим счастьем: «Эх, знала б ты, девушка, какому богачу отдаешь свою руку!»
Эта мысль баюкала, поднимала, щекотала его, он тайком улыбался, словно король, одетый в маскарадный костюм: «Вот когда малютка узнает!..»
За горным отрогом Копаниц, словно ширма выдающимся в долину, вдруг, откуда ни возьмись, вынырнула Глогова со своими маленькими домишками.
— Вот мы и дома, — сказала Веронка.
— А где церковный дом?
— На другом конце села.
— Скажите, где надо повернуть — направо или налево.
— Хорошо, хорошо, господин кучер. А теперь правьте прямо.
Запах лаванды разнесся по дороге. Показались знакомые садики с оградами из лициний, долговязыми подсолнухами, крынками на кольях, развешанным на веревках бельем. Перед воротами, плетенными из лозы, ребятишки в рубашонках играли в лошадки отломанными ручками от горшков, а внутри во дворе, гарцевал жеребенок с колокольчиком на шее.
Село казалось безлюдным: все, кто мог шевелить руками работали на полях, а женщины варили еду и относили ее хозяевам. Только перед школой на лужайке кипела жизнь, но дети уже не выглядели такими одинаковыми, как в молодые годы учителя Майзика; блондины и шатены, рослые и коренастые они по-венгерски выкрикивали хвалу господу богу, повернувшись к бричке.
Из мужчин бездельничали дома лишь «магнаты». С крыльца красивого, крытого черепицей дома махал шляпой господин Гонгой: он страшно разжирел, отрастив такое брюхо, будто десять лет просидел в кандалах.[33]
У кузни сидел Клинчок, тихонько попыхивая трубочкой в ожидании, пока кузнец натянет ему на колесо обруч.
— Куда, куда? — весело воскликнул он, руками и ногами приветствуя преподобного. — А мы уж было другого священника подобрали! (Как видно, отсутствие Яноша Бейи возбудило в деревне много толков.)
Ах ты, скажи пожалуйста, как же расцвела эта Глогова! Наверху, на холме, за домом Крияшеков, белеет изображение Голгофы со всеми двенадцатью апостолами. А какую красивую да стройную колокольню с жестяной крышей построили на церкви! До самого Лошонца нет ей подобной. Только вот на лошонцкой еще петух имеется. *
Посреди села высится ресторанчик под названием «Святой зонт», а за ним, на старом фундаменте Михая Стрельника, — поразительно красивый домик с колоннами, обвитыми диким виноградом, весь белый, словно из сахара вырезан; позади него сад, перед оградой стройные молодые тополя стоят гордо, словно гренадеры на часах.
— Чей это дом? — спрашивает Дюри, обернувшись назад.
— А вот на козлах сидит его хозяйка.
— Ах так! Это ваш, Веронка?
Она молча, застенчиво кивает головой.
— Есть у нас еще и землицы немного, правда не очень хорошей, — добавляет священник с благородной хвастливостью.
Дюри скорчил пренебрежительную мину.
— Мы, конечно, ее не возьмем, пусть остается у брата. Правда, Веронка?
Затем он снова оборачивается назад и говорит священнику:
— Есть у Веронки большое приданое, да такое, что и графине впору, но об этом не сказал ни преподобный отец, ни она сама.
Над этой таинственной фразой священник и Веронка так задумались, что не заметили, как прибыли домой. Дюри погонял бы лошадей и дальше, если бы пес Висла не бросился к ним с радостным визгом и если бы старая Адамец, всхлипывавшая у ворот, не завопила во весь голос:
— Святая дева Мария, ты услыхала смиренную просьбу рабы твоей!
— Тпру-у! Стой! Мы дома! Открывайте ворота, Адамец. Старушка вытерла слезы, опустила на грудь четки и пошла открывать ворота.
— Готов обед, Адамец? — жадно спросил преподобный отец.
— Ай, нету, нету! Для кого мне было варить-то? Мы уж думали, совсем пропал преподобный отец. Ей-богу, даже плиты сегодня не разжигала. Да и к чему? Все равно залила бы огонь своими слезами!
— Хорошо, хорошо, добрая Адамец. Я знаю, что вы горевали из-за меня, знаю ваше доброе сердце, но теперь подите-ка поглядите, нет ли чего пообедать. Только быстро, моя старушка, ведь все мы умираем с голоду.
Слова старой служанки навеяли на Веронку подозрения, она подвергла брата допросу, а под конец расплакалась, разобидевшись уже и на Дюри за то, что от нее что-то скрывают. В конце концов пришлось ей все рассказать, и сердечко ее чуть не разорвалось, когда она представила себе, в какой опасности находился брат.
А между тем на кухне в великой суете варился обед: хватило дела двум прислугам да судомойке.
— Ну-ка, побыстрее, взбей белки, Ханка! Принеси-ка немного соли, Борбала! Что, гуся ощипали? Эй вы, лодыри короля Матяша! Шевелитесь, поворачивайтесь — раз-два-три! Андраш, поскорее нарви в саду немного петрушки. Ох, господи, какую же тощую воспитательницу привезла барышня! Видали ее? (Ну, Адамец, — сказала она себе, — хватит тебе работенки, чтоб этакую жердь откормить!) Вынь-ка, противень, да не тот, а другой! А ты, Борбала, натри немножко сухарей. Интересно, где они подобрали этого молодого господина, красавчика, который с ними приехал? И для чего подобрали, ума не приложу. Ты что сказала? И ты не понимаешь? Ослица! Ну что можешь знать ты, цыпленок, коли даже я не знаю! Однако это, уж, как хотите, пусть останется между нами, только есть что-то странное в глазах барышни. Что-то там случилось! Пусть меня скрючит, коли нет! Только не могу я в ее глазах прочитать.
Много плела старая Адамец и хорошего и плохого, но готовила она всегда только превосходно и вскоре подала на стол такой обед, что даже влюбленные поели с аппетитом.
После обеда Дюри нанял человека, чтобы он верхом отвез письмо председателю суда Столарику в Бестерце. Он писал:
«Дорогой опекун!
Вкратце сообщаю вам о великих событиях, все подробности — устно. Я нашел наследство отца, вернее, зонт, отчасти благодаря старой Мюнц, отчасти благодаря слепому случаю. В настоящее время я нахожусь в Глогове у пастора, сестре которого, Веронке, я сделал предложение. Она очень хорошенькая девушка, но, кроме того, я могу получить наследство лишь в том случае, если женюсь на ней. Имеются особые обстоятельства. Прошу вас, пошлите с этим человеком два золотых кольца из лавки золотых дел мастера Шамуэля Хусака и мое свидетельство о крещении, которое находится в ваших опекунских бумагах. Мне бы хотелось, чтобы первое оглашение сделали уже послезавтра. Остаюсь и т. д.».
