Кальман Миксат - Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра
Внизу у трактира Янош уже покормил коней, запряженная коляска ожидала пассажиров; молодые люди уселись, ощущая какое-то гнетущее, странное замешательство. Молча сидели они друг против друга, и если один смотрел налево, взгляд другого убегал вправо, куда-нибудь на вершину серо-стальной горы; когда же случайно глаза их все же встречались, они тотчас отводили их. Разговаривая, оба они обращались только к мадам Крисбай, которая наконец учуяла, что между ними что-то произошло. Но что именно? Э-э, да стоит ли об этом говорить. Ведь все это — сущая ерунда, несколько пустячных слов, которые в их детских умах гиперболически разрослись, как разрослась однажды с помощью дьявола тесная келья господина профессора Хатвани, * так что в конце, концов там поместился весь город Дебрецен. Так вот и в эти несколько слов вместилось все, все…
А затем случилось нечто более, гораздо более значительное. Так ли было, нет ли, но, очевидно, потерялась какая-то булавка, потому что Веронка нагнула вдруг головку, желая, вероятно, разыскать потерю, и из ее волос выскользнула желанная гвоздика, упав прямо на колени Дюри. Дюри поднял цветок, чтобы отдать его хозяйке, но Веронка махнула рукой: оставьте, мол, себе.
— Пусть будет вашей, раз уж упала, не захотела остаться в моих волосах.
Неужели действительно не захотела? Дюри размышлял над этим, нюхая гвоздику. Какой восхитительный, сладкий аромат! От чего бы это? От волос. А какой, должно быть, аромат у самих волос без гвоздики!
Бричка между тем все катилась, катилась то вниз, то вверх под горой Брава. Эх, Брана, знаменитая Брана, ты загораживаешь мир, как ворота двор, потому и назвали тебя Браной (воротами). Брана — это вам не что-нибудь. Она вроде вельможи среди гор — даже в хорошую погоду шапку носит: на макушке у нее сидит облако. Но старик еще и потеет: журчащие ручьи и бьющие из расселин скал ключи стекают по его желтой морщинистой спине на луг Кветину, через который яростно стремится по огороженному ивняком каменистому дну большая светлая река.
— Это Бела Вода, — пояснила Веронка мадам Крисбай. — Глоговская река. Мы уже близко!
Надо еще только проехать через лес, и сразу в глубине долины откроется Глогова с ее маленькими белыми домиками. Но дорога эта прямо-таки собачья, извилистая, как душа дьявола; она полна ущелий, скал и местами так узка, что коляска на ней еле помещается, а втулки колес царапают о скалы.
Янош обернулся, почесывая голову.
— В этих местах люшня — король.
Люшня? Но в бричке адвоката нет люшен, — значит, наши путники попали в переделку. Таким вот кружным путем Янош доложил своему хозяину об их положении.
— Осторожнее, Янош, как бы не опрокинуться!
Кучер то и дело слезал, чтобы привязать или отвязать колесо, лошади шли шагом, кое-где дорога вилась по такой теснине, что только небо виднелось.
— Одно слово — птичье царство! — ворчал Янош.
— Тебе что, не нравится этот край?
— Очень уж морда у него конопатая, — бурчал Янош. — Это место не для женитьбы.
Дюри вздрогнул. Уж не заметил ли чего кучер?
— Почему, Янош?
— А потому, что прежний мой хозяин — барон (Янош раньше служил у барона из комитата Шарош), а был он барин умный, всегда говорил сыновьям: «Никогда не ездите жениться туда, где нет комаров, а только хороший воздух да минеральные источники».
Тут уж не только Дюри, но и Веронка рассмеялась.
— Истинно шарошский ход мыслей! Но, видишь, ты разгневал барышню.
— Значит, я должна остаться старой девой? — шутливо посетовала Веронка.
Янош запротестовал руками и ногами:
— Ай, святые угодники, чтоб вы да старой девой. Да ведь если уж…
Он хотел сказать что-то возвышенное, только искал подходящее слово, но господь пожелал, чтоб у него вырвалось крепкое ругательство, потому что в эту минуту они с размаху врезались в какой-то выступ скалы у выбоины и передняя часть коляски отвалилась с сильным треском и скрипом.
— Тю-ю, черт побери! Ваша милость, ось сломалась! Женщины испугались. Дюри спрыгнул, осмотрел ось. Да, большая поломка: ось обломалась слева от дышла.
— Что мы теперь будем делать? — сетовал Янош. — Говорил я, что это птичье царство, — им-то небось ни пешком ходить, ни на телеге ездить не приходится.
— Пустяки, — ответил Дюри, которого теперь ничто не могло вывести из хорошего настроения: ни одна ось, ни сотня осей. — Дай сюда топор. Ты подержи лошадей, а я сейчас срублю жердь для оси.
Под сиденьем кучера лежал топор с короткой ручкой. Янош передал его хозяину, Дюри успокоил дам: сейчас он что-нибудь придумает — нужно хладнокровно относиться к таким неприятностям; затем он перепрыгнул ровик, прошел через кустарник, густо перевитый лианами, и добрался до деревьев. Правда, деревьев здесь было, что волос на черепе у старца: чахлая березка, здоровенный лесной орех, кусты дикого шиповника, потом вообще ничего, потом еще несколько старых одиноких деревьев вразброс, будто лес забыл их тут, убегая. Да и какая она земля, эта красно-бурая глина, нет в ней плодоносной силы! Лишь грибы да ковыль родит она. Крепость на теле земли — вот что такое глоговская гора.
Подходящее дерево для подпорки найти было трудно: то слишком толстое, это чересчур тонкое, — Дюри все шел, забираясь глубже и глубже. Здесь пришлось обойти расселину, там размытую водой канаву. Он зашел так далеко, что коляска исчезла из виду и лишь зонтик Веронки алел, словно мухомор.
Наконец он заметил березу, одиноко росшую на краю пропасти. Она была слишком велика для прута и слишком мала для взрослого дерева — настоящая bakfisch среди деревьев, многообещающая, стройная. Но все равно — смерть тебе, подросточек! Дюри вонзил в березу топор.
Но едва он ударил топором раз-другой, как послышался крик:
— Рета! Рета! (На помощь! На помощь!)
Дюри вздрогнул и обернулся. Кто кричит? Голос, казалось, раздался где-то рядом, но ни поблизости, ни вдали никого не было видно, хотя он мог окинуть взором довольно большое пространство. Снова послышался крик о помощи, дрожащий, глухой, словно он шел из-под земли. Теперь стало ясно: кто-то кричал из глубокой расселины.
Дюри побежал по краю расселины.
— Э-эй! — восклицал он. — Кто ты? Что случилось?
— Я здесь, — ответил из глубокой расселины прежний голос. — Помоги мне, коли ты крещеная душа.
Заглянув в пропасть, Дюри увидел человека в пальто, скорчившегося на дне, но разглядеть его как следует он не мог, потому что ступить на самый край рыхлого грунта было опасно.
— Поразительно! Как вы туда попали?
— Я упал вчера вечером, — простонал человек в пальто.
— Как, еще вчера вечером? И не могли выбраться?
— Это невозможно, здесь не за что ухватиться; когда я цепляюсь за куст, он с корнем вырывается из земли, и я тотчас же падаю обратно.
— Вот беда! Паршивое положение! И никто с тех пор не проходил здесь?
— Сюда никто не ходит. Я уж приготовился к самому худшему, когда вблизи послышался стук топора. О, благодарю тебя, господи! Помогите мне, добрый человек, я отблагодарю вас, кто бы вы ни были.
— О, охотно! С превеликим удовольствием. Я только думаю, как вам помочь. Может быть, опустить длинное деревце, а вы по нему влезете?
— Я очень ослаб от бессонницы и голода, — послышался из глубины слабый, измученный голос.
— Ах, бедняга. Погодите-ка!
Дюри вспомнил о яблоках, которые утром положила ему в карман госпожа Мравучан.
— Послушайте! Осторожнее! Я брошу вам парочку яблок, съешьте, пока я что-нибудь придумаю.
Он вынул яблоки и кинул их в расселину. Вдруг он испугался. Ах, ведь там и Веронкино яблоко! Что, если она рассердится?
— Нашли?
— Да. Спасибо.
— Прошу вас, не ешьте красное яблоко, оно не мое!
— Не съем.
— Вы, очевидно, человек образованный.
— Я глоговский священник.
Пораженный Дюри отшатнулся. Святой бог: глоговский священник! Ничего удивительнее он не мог услышать.
— Подождите немножко, ваше преподобие. Сейчас я вам помогу.
А ну-ка, за дело! Он побежал назад к коляске, что неподвижно стояла внизу, в долине, среди поднимающихся справа и слева бесплодных, изрытых горных склонов. Отсюда весь край выглядел так, словно внутренность расколовшейся маковки. Подходить к коляске не пришлось; услышав голоса, Дюри крикнул Яношу:
— Эй, Янош! А ну-ка, быстро снимай с коней упряжь и неси за мной, а лошадей привяжи к какому-нибудь дереву!
Янош повиновался, ворча, однако, и покачивая головой. Он никак не мог догадаться, что там стряслось, зачем понадобилась упряжь. Когда-то в девичьей он слыхал сказку о том, как дровосек Габор поймал однажды в лесу двух медведей для своей телеги! Не для того же барину нужна упряжь?
Э, все равно! Для чего нужна, для того и нужна. Он взвалил ее на плечи и понес за хозяином к расселине.
Там они связали обе вожжи и, держа валек за ременные постромки, спустили их вниз.
