Ивлин Во - Черная беда
- А сам узурпатор сдался?
- Да, Сеид сдался, куда ж он денется. Но, понимаете, Сет, надеюсь, вы не будете в претензии... Сеид сдался и...
- ...бежал - вы это хотите сказать?
- Нет, вовсе нет. Видите ли, он сдался туземцам из племени ванда... а они... вы же сами знаете, что они собой представляют.
- Вы имеете в виду, что его...
- Да, увы... Я бы этого, естественно, никогда не допустил, но мне сообщили слишком поздно.
- Как же они посмели съесть его?! Ведь он как-никак мой отец... Это такое... такое варварство.
- Я знал, Сет, что вы будете недовольны. Мне очень жаль. Вожди племени наказаны: я посадил их в танк на двенадцать часов.
- Я вижу, туземцев еще совершенно не коснулась современная цивилизация. Им необходимо образование. Со временем мы должны будем, когда жизнь войдет в нормальную колею, открыть для них школы и университет.
- То-то и оно, Сет. Туземцы не виноваты. Им просто не хватает культуры. В этом все дело.
- Возможно, имеет смысл обучать их по программе Монтессори, задумчиво проговорил Сет. - Да, они не виноваты... - Он вновь воодушевился: - Коннолли, я сделаю вас герцогом.
- Спасибо, Сет. Мне-то это без разницы, а вот моя Черномазая с ума от счастья сойдет.
- Коннолли?
- Да?
- Не кажется ли вам, что герцогине стоило бы подыскать другое имя? Видите ли, на мою коронацию, по всей вероятности, из Европы съедутся многие знаменитости. Нам бы хотелось покончить с расизмом - насколько это возможно, разумеется. Имя, которое вы дали миссис Коннолли, вполне приемлемо, когда вы остаетесь с ней наедине, однако на людях оно выглядит... несколько неестественно, тем самым вы как бы даете понять, что у вас с женой разный цвет кожи...
- Что ж, вы правы, Сет. Буду стараться в обществе так ее больше не называть. Хотя для меня она все равно остается Черномазой, тут уж ничего не попишешь. Да, кстати, что случилось с Али?
- С Али? А, вспомнил. Вчера вечером он был убит майором Джоавом. Не забыть бы заказать себе новую корону.
Глава 2
- Котик-ротик-обормотик.
- Это ты не сама придумала.
- Верно. Как ты догадался?
- Это же из книжки. Я ее тоже читал. Ее все в посольстве читали.
- Подумаешь, уж и процитировать нельзя - надоело говорить одно и то же. Хочется чего-то нового.
Теперь Уильям и Пруденс лежали рядом, на спине, в надвинутых на глаза одинаковых соломенных шляпах - тропическое солнце пекло нещадно. Они забрались на самую вершину подымавшихся над Дебра-Довой гор; здесь, на высоте восьми тысяч футов, было немного прохладнее. У них за спиной, за живой изгородью из высоких кактусов, находился несторианский храм с соломенной крышей. У дверей храма, подставив обжигающим солнечным лучам голый живот, безмятежно глядя в небеса и не обращая ни малейшего внимания на мух, которые облепили ему все личико, лежал младший сын священника. Под ними, среди синеющих внизу эвкалиптов, виднелись железные крыши Дебра-Довы. Поодаль посольский конюх сторожил пони.
- Уильям, любимый, у тебя на шее какая-то гадость. Ой, это муха, нет, целых две.
- Сгони их, я тебе разрешаю.
- Боюсь - а вдруг укусят: здешние мухи ужасно больно кусаются.
- Черт!
- Все, улетели. Надо же, две сразу.
- Никуда они не улетели, я чувствую, как они по мне ходят.
- Это не мухи, милый, это я. Я тебя ласкаю, а ты даже не посмотришь в мою сторону. Я придумала новый способ целоваться. Ресницами.
- Открыла Америку! Я этот способ давно знаю. Называется "поцелуй бабочки".
- Не хочешь - не надо. Я думала, тебе приятно будет.
- Мне очень приятно, дорогая, разве я что-нибудь говорю? Просто я сказал, что этот способ отнюдь не нов.
- А по-моему, тебе не понравилось.
- Да нет, просто мне показалось, что меня укусила муха.
- Господи, как обидно, что кроме-тебя, здесь не с кем больше заниматься любовью.
- Какой у тебя неестественный голос.
- Это я пластинке подражаю. Неестественный голос - совсем другое. Вот послушай.
- Ты почему-то заговорила с американским акцентом.
- А хочешь, изображу тебе "голос, дрожащий от страсти"?
- Нет.
- О Боже, как с вами, мужчинами, скучно. - Пруденс села и закурила. - И вообще, ты какой-то изнеженный. В тебе нет ничего мужского. Не люблю тебя.
- Просто ты еще слишком молода и не способна вызывать сильные чувства. Дай и мне сигарету.
- Так и знала, что попросишь. Между прочим, эта сигарета последняя. Причем не только у меня, но и во всей Дебра-Дове. Сегодня утром я стащила ее из спальни Неполномочного.
- Черт, когда же наконец кончится эта идиотская война? Посылок не было уже полтора месяца. Шампунь кончился, новых детективов нет, и вот теперь сигареты. Оставишь докурить?
- Без шампуня ты у меня совсем облысеешь. Ладно, так и быть, оставлю.
- Какая ты лапочка, Пруденс. А я уж думал, пожалеешь.
- Вот такая я лапочка.
- Дай я тебя поцелую.
- Нет, попробуй новым способом - ресницами.
- Так?
- Изумительно. Еще...
Через некоторое время они опять сели на пони и поехали обратно в посольство.
- Боюсь, у меня теперь будет подергиваться веко, - прервал молчание Уильям.
- Из-за чего, любимый?
- Из-за "поцелуя бабочки". Я встречал таких людей. Жуткое зрелище. Теперь я понимаю, откуда это у них. Знаешь историю про человека, которого судили за то, что он подмигивал девицам на улице? Вызывают его в суд, а он и судье подмигивает - это, мол, болезнь у меня такая. Судья поверил и его отпустил, а он с тех пор так и подмигивает, остановиться не может.
- Одного у тебя не отнимешь, Уильям, - сказала Пруденс. - Анекдотов ты знаешь много. За что я тебя и люблю.
Официальные отношения с Дебра-Довой поддерживали три великие державы: Великобритания, Франция и Соединенные Штаты. В дипломатической иерархии пост посла в Азании котировался невысоко. Американский посол мистер Шонбаум, дуайен дипломатического корпуса, сделал карьеру сравнительно недавно. Впрочем, он и гражданином страны, которую теперь представлял, стал лишь в зрелом возрасте, в связи с падением валютного курса в странах Центральной Европы. С десяти до сорока лет он вел весьма активную жизнь, подвизаясь то журналистом, то инженером-электриком, то агентом по продаже недвижимости; служил Шонбаум и в акционерном обществе, был и управляющим отеля, и судовым маклером, и театральным антрепренером. Когда же началась мировая война, он ретировался сначала в Соединенные Штаты, а затем, когда Америка тоже вступила в войну, переехал в Мексику. Вскоре после заключения мира Шонбаум получил американское гражданство и надумал, разнообразия ради, попробовать себя в политике, а поскольку он был одним из тех, кто субсидировал с успехом закончившуюся президентскую кампанию, новая администрация предложила ему на выбор несколько весьма престижных государственных постов, среди которых назначение послом в Дебра-Дову было, безусловно, наименее почетным и прибыльным. Однако для него, человека с европейскими корнями профессия дипломата обладала каким-то особым очарованием, которое не смогли развеять ни годы, ни богатый жизненный опыт; к тому же в деньгах он уже не нуждался, климат в Дебра-Дове считался здоровым, а окружающая обстановка экзотической. В результате мистер Шонбаум принял предложение стать американским послом в Азании и не пожалел об этом - последние восемь лет он пользовался популярностью и уважением, которых бы вряд ли достиг на родине.
Французский посол мсье Байон был франкмасоном.
По общему мнению, дипломатическая карьера сэра Самсона Кортни, чрезвычайного и полномочного посла его величества, человека исключительного личного обаяния и широкого кругозора, не задалась не с столько из-за его бездарности, сколько из-за нерадивости. Совсем еще с молодым человеком он подавал большие надежды: учился блестяще, а имел связи, и немалые, в министерстве иностранных дел. Однако с самого начала стало ясно, что возложенных на него надежд сэр Самсон а не оправдает. Поехав в Пекин третьим секретарем посольства, Кортни почему-то вдруг с увлечением принялся, забросив дела, мастерить из картона модель Летнего дворца; будучи переведенным в Вашингтон, он столь же неожиданно увлекся велосипедным спортом, целыми днями где-то пропадал и возвращался грязный, но совершенно счастливый оттого, что побил какой-нибудь рекорд скорости или расстояния; вызванный этим увлечением скандал достиг своей кульминации, когда имя сэра Самсона обнаружилось в списке участников международных соревнований по велосипедным гонкам на длинные дистанции. Тогда родственники из министерства иностранных дел, не теряя зря времени, перевели его в Копенгаген, а пока молодой человек, по пути из Америки в Данию, находился в Лондоне, подыскали ему выгодную партию и женили на дочке министра, видного либерала. Решающий удар по его карьере был нанесен позже, в Швеции; присутствующие на званых обедах и раньше обращали внимание на то, что Кортни не принимает участия в беседе, если она ведется на иностранных языках; теперь же вдруг открылась страшная правда: оказалось, что даже по-французски он не в состоянии связать и двух слов; в отличие от дипломатов старой школы, которые, забыв иностранное слово, умели незаметно повернуть разговор в нужное им русло, сэр Самсон пускался в рискованную импровизацию или же, чтобы его поняли, сбивался на "пиджин-инглиш". Надо отдать должное его родственникам - они поддержали его и тут: отозвали в Лондон и устроили работать в министерство иностранных дел. Наконец, когда самому сэру Самсону стукнуло пятьдесят, а его дочери - тринадцать, он был возведен в звание кавалера ордена Святого Михаила и Святого Георгия и направлен послом в Азанию. Назначение это привело его в совершеннейший восторг; сэр Самсон был бы искренне удивлен, если б узнал, что в дипломатических кругах считается неудачником и за глаза зовется "неполномочным послом" или для краткости "Неполномочным".
