Ивлин Во - Черная беда
- Черт, - вырвалось у Коннолли, - поскорей бы сбыть с рук всю эту команду! Неужели его люди действительно дали деру? В этой проклятой стране все возможно.
На улицах не было ни души. Только испуганные глаза наблюдали в щели между ставнями, как медленно растекается по городу армия победителей. На главной площади генерал остановил гвардейцев, а также тех туземцев, которые еще подчинялись дисциплине; и когда те, жуя сахарный тростник, с хрустом грызя орехи и полируя зубы короткими щепками, уселись на корточки, он, не слезая с мула и перекрывая шум пировавшей на соседней улице солдатни, обратился к своим доблестным воинам с традиционной речью:
- Гвардейцы! Вожди и туземцы Азанийской империи! Выслушайте меня. Вы - герои. Вы отважно сражались за своего императора. Бойня удалась на славу. За это вас будут чтить ваши дети и дети ваших детей. В лагере прошел слух, что император уплыл на большую землю. Я не знаю, правда ли это, но если он действительно уехал, то только для того, чтобы привезти вам с большой земли награду. Но что может быть лучшей наградой для солдата, чем смерть его врага?!
- Гвардейцы! Вожди и туземцы Азанийской империи! Война окончена, и теперь вы имеете право на отдых и развлечение. Вы можете делать все что хотите, кроме двух вещей: во-первых, вам нельзя трогать белых людей, грабить их дома, брать их скот, добро и женщин; и, во-вторых, - разжигать огонь на улицах и в домах. Тот, кто нарушит эти приказы, будет убит. У меня все. Да здравствует император!
- Гуляйте, ребята, - добавил он по-английски. - Сегодня ваш день. Развлекайтесь вволю. А мне первым делом надо бы почистить перышки да заморить червячка.
Генерал подъехал к отелю "Азания". Здание было погружено во мрак, ставни наглухо закрыты, двери заколочены. Двум денщикам главнокомандующего объединенными усилиями удалось взломать дверь, и Коннолли проник внутрь. Даже в лучшие времена, когда в Матоди из Европы дважды в месяц приплывал пароход и европейские туристы веселой гурьбой бродили по городу, у "Азании" был угрюмый, неприветливый вид. Сегодня же генерал Коннолли, который в одиночестве прошелся по пустым, нежилым комнатам, почувствовал себя здесь заживо погребенным. За прошедшую ночь все, что только можно было вынести из комнат и снять со стен, было снято, вынесено и тщательно куда-то припрятано. По счастью, единственная имевшаяся в наличии ванна сохранилась, и Коннолли решил незамедлительно ею воспользоваться, приказав своим денщикам накачать воды и распаковать чемоданы. Спустя час генерал вышел из ванной в весьма мрачном настроении, однако чистый, бритый и вполне прилично одетый. Из отеля Коннолли отправился в форт, где на башне в неподвижном воздухе тряпкой повис императорский флаг. Жители домов, расположенных за крепостной стеной, также не подавали никаких признаков жизни: никто его не приветствовал, никто не оказывал сопротивления. По улицам, прижимаясь к стенам, крались мародеры, а прямо перед ним из сточной канавы внезапно выпрыгнул какой-то перепуганный индиец и, точно заяц, перебежав дорогу, скрылся. Только в доме миссионера генералу удалось кое-что разузнать про императора. Когда Коннолли подъехал к миссии "белых отцов", он увидел в дверях канадского священника, здоровенного детину с окладистой бородой малинового цвета, в белой сутане и широкополой соломенной шляпе, который, схватив за волосы бригадного старшину императорской гвардии, тряс его изо всех сил. Заметив приближение генерала, преподобный отец, продолжая одной рукой крепко держать старшину за черные вихры, а другой вынув изо рта манильскую сигару, радушно помахал Коннолли и сказал:
- Привет, генерал. С победой вас. Заставили вы нас тут поволноваться, ничего не скажешь. Этот тип случаем не из вашей армии?
- Да, вроде бы. Что он натворил?
- И не спрашивайте. Возвращаюсь после мессы, а этот мерзавец уплетает мой завтрак. - Последовал страшный удар, и бригадный старшина приземлился на другой стороне улицы. - Еще раз увижу, что-то-то из ваших ребят околачивается возле миссии, - шкуру спущу. Когда войска входят в город, всегда творится черт знает что. Помню, во время восстания герцога Джапета эти негодяи забрались в инфекционную больницу и насмерть перепугали медсестер.
- Скажите, преподобный отец, правда ли, что император сбежал?
- Не знаю. Во всяком случае, люди его сбежали. Вчера вечером ко мне приходил армянский архиепископ. Этот старый жулик пытался уговорить меня уплыть вместе с ним на материк на моторной лодке. Я сказал ему: пусть лучше мне перережут горло на суше, но по морю на этой посудине плыть отказываюсь. Держу пари, что, пока он доплыл до места, его вывернуло наизнанку.
- А где может быть сейчас император, не в курсе?
- В форте, где ж еще. На днях, по крайней мере, был там. Этот мальчишка по дурости воззвания писал - по всему городу висят. Мне до вашего Сета дела нет, у меня своих забот хватает. А вашим людоедам передайте, чтобы они к миссии на пушечный выстрел не подходили, а то они у меня попляшут! У меня здесь много наших людей прячется, и я их в обиду не дам, учтите. Всего наилучшего, генерал.
Коннолли двинулся дальше. У крепостных ворот часового не было. Двор был пуст, если не считать лежавшего ничком на земле Али. Веревка, на которой он был повешен, по-прежнему плотно облегала его шею. Коннолли поддел труп носком сапога, перевернул его на спину, но лицо секретаря так распухло и посинело, что он его не узнал.
- Выходит, его императорское величество все-таки смылся под покровом ночи!
Заглянув на опустевшую гауптвахту и в комнаты нижнего этажа, генерал по винтовой каменной лестнице поднялся в комнату Сета, где, раскинувшись на походной койке, в шелковой пижаме в горошек, совсем недавно приобретенной на площади Вандом, крепко спал, совершенно измучившись после злоключений предыдущей ночи, юный император Азании.
Лежа в постели, Сет не пожелал выслушивать подробный отчет о победоносной кампании; он довольствовался лишь сообщением о том, что победа одержана, после чего главнокомандующий был отпущен, а сам император, выдержке которого можно было позавидовать, тщательным образом совершил свой туалет и только тогда, облачившись в безупречно отутюженный мундир Императорского конногвардейского полка, сбежал вниз и, не скрывая своей радости, крепко пожал генералу руку.
- Вот видите, Коннолли, - вскричал он, - я оказался прав, я же знал, что поражение нам не грозит.
- Не скажите, пару раз мы были чертовски близки к нему, - отозвался Коннолли.
- Вздор, голубчик. Ведь мы - это Прогресс и Новая эра. Наше дело правое, как вы не понимаете? Мир принадлежит нам, это наш мир, ибо мы с вами - люди сегодняшнего дня. А Сеид с его бандой головорезов - люди вчерашнего дня. Вандалы. Темные варвары. Паутина на чердаке, гнилое полено, еле слышный шепот на дне глубокого колодца - вот что они такое! А мы - это Свет, Скорость, Сила, Сталь и Пар, Молодость; мы - это настоящее и будущее человечества. Неужели непонятно? Наша нынешняя победа была одержана пять столетий назад, совсем на других полях сражений. - Молодой человек совершенно преобразился: сверкая глазами и откинув назад голову, он упивался собственными словами. Что же касается генерала, то он, в отличие от чернокожего императора, долгое время хранил молчание, а затем, постучав трубкой о подошву своего кавалерийского сапога, полез в карман за кисетом.
- Не знаю, Сет, может, вы и правы, только я свою победу одержал не пять столетий назад, а позавчера и пользовался при этом самым допотопным оружием: ложью и острым копьем.
- А как же мой Танк? Разве победой мы обязаны не ему?
- Танку?! Этой консервной банке Маркса?! Не смешите меня. Этот ваш танк ни к черту не годится. Я же говорил, что вы бросаете деньги на ветер, а вы меня не слушали. Его бы в Дебра-Дове в качестве военного мемориала на площади поставить - там ему самое место, только ведь он туда не доедет. Поймите, в такой машине в тропическую жару невозможно находиться. Через пять миль танк раскаляется докрасна. Двое греков чуть заживо в нем, бедняги, не сгорели. В конце концов, правда, мы нашли этому танку применение - устроили в нем камеру пыток. Ничем другим этих черномазых ублюдков не проймешь. Хорошо вам рассуждать о Прогрессе да о Новой эре, когда война уже кончилась и все самое худшее позади, но, если хотите знать, на той неделе вы были на волосок от гибели. Знаете, что этот пройдоха Сеид придумал? Раздобыл где-то вашу оксфордскую фотографию, где вы в шапочке и в мантии, размножил ее и раздал гвардейцам из миссионерской школы, заявив, что с англиканской церковью вы порвали и подались в ислам. Ну, а гвардейцы уши развесили и стали каждую ночь сотнями переходить на сторону противника. Тут даже я приуныл, вижу, дело - табак. И тут приходит мне в голову идея. Вы же знаете, что значит Амурат для этих туземцев. Созвал я вождей сакуйю и ванда на совет и сообщил им, что Амурат вовсе не умер (они, впрочем, в этом и не сомневались), а уплыл за море пообщаться с духами своих предков и назад вернулся в вашем обличье. Вожди так и обомлели, когда услышали. Видели бы вы их рожи. После этого они начали Сеида ругать на чем свет стоит, рвались даже с ним расправиться, я их насилу удержал. Вскоре эта история распространилась в лагере противника, и через два дня на нашу сторону перешло несколько тысяч сеидовских ребят - вдвое больше, чем мы потеряли на истории с фотографиями, да вдобавок - настоящие бойцы, не чета этим разодетым миссионерским выкормышам. Три дня я их с трудом удерживал - так они в бой рвались. Мы стояли в горах, на самом верху, а Сеид разбойничал в долине, жег деревни, думая нас дымом с гор выкурить. Массовое дезертирство его, конечно, беспокоило. На третий день посылаю я вниз полроты своих гвардейцев с духовым оркестром и целым стадом мулов и приказываю солдатам, чтобы они, когда дойдут до перевала Укака, погромче шумели. Гвардейцы, сами понимаете, рады стараться. Сеид, как я и предполагал, попался на эту удочку: решил, что вся моя армия перешла в наступление, и стал ее окружать. Тут-то я и бросил ему в тыл туземцев. Господи! Такой резни я в жизни не видал. Мои ребята, благослови их Бог, порезвились вволю. Некоторые, кстати, еще до сих пор с гор не спустились - охотятся за этими бедолагами.
