Дилан Томас - Приключения со сменой кожи
– Послушай этих старых птичек, – сказала она, а он увидел, что горячая вода льется через край купели.
«Я, наверное, импотент», – подумал он.
– Почему он перерезал себе горло, Полли? Из-за любви? Если бы я страдал от любви, я бы напивался бренди, виски и мятным ликером и этой штукой, которую делают с яйцом.
– Мистер Шоу сделал это не из-за несчастной любви. Я не знаю, из-за чего. Миссис Бентли говорила, что кровь была повсюду, повсюду, часы были залиты кровью. На полке он оставил маленькую записку, где говорилось только, что он собирался сделать это с октября. Смотри, вода сейчас протечет прямо на кухню.
Он завернул кран. Птицы сразу замолчали.
– Может, он правда любил. Может, он любил тебя, Полли, но не признался в этом. Любил на расстоянии.
– Бог с тобой, он был хромой. Профессор кислых щей. Сколько тебе лет?
– Двадцать.
– Неправда.
– Ну почти.
– Неправда.
Потом они молча посидели еще какое-то время, его рука покоилась на ее коленях. Свою бледную руку она опустила в воду. Птицы снова запели.
– «Бледные руки, что я люблю…»
– Это «Неподалеку от Шалимара».[3] Правда, Сэм? Ты любишь мои руки? Это очень интересно. – Она уныло посмотрела на длинную плавучую водоросль и устроила волну, – Здесь кажется, что уже вечер.
– Вечер в деревне. Птицы поют, и вода. А мы сидим на берегу реки.
– Устраиваем пикник.
– А потом мы снимем одежду и искупаемся. Ну и замерзнем же! Ты услышишь всех рыбок, которые плещутся вокруг.
– Еще я слышу сорок седьмой автобус. Люди едут домой пить чай. А без одежды холодно, да? Потрогай мою руку, она как снег, только не такая белая. «Бледные руки, что я люблю», – начала она петь. – Любишь ли ты меня всю?
– Не знаю. Я никогда ничего такого не чувствовал. Я вообще никогда ничего не чувствую, пока все не кончится и не станет слишком поздно.
– Сейчас еще не поздно. Еще не поздно, Сэм. Мы одни. Полли и Сэм. Я поплаваю с тобой, если хочешь. В старой грязной речке с уткой.
– Ты когда-нибудь улыбаешься, Полли? Я ни разу не видел твоей улыбки.
– Ты знаешь меня всего двадцать минут. Я не люблю много улыбаться, мне кажется, серьезной, как теперь, я выгляжу лучше. – Она сделала печальными глаза и рот. – Я трагическая актриса. Я плачу, потому что мой возлюбленный мертв. – Ее глаза медленно наполнились слезами. – Его звали Сэм, и у него были зеленые глаза и каштановые волосы. Он был невысокого роста. Милый, милый, милый Сэм, он умер. – Слезы покатились по щекам.
– Не плачь, Полли. Пожалуйста, не плачь. Не растравляй себя. – (Но она была безутешна.) – Не надо, Полли, красотка Полли. – Он обнял ее за плечи. И поцеловал в щеку. Щека была теплая и мокрая. – Никто не умер, Полли, милая.
Она плакала, со стоном произнося его имя, отдаваясь придуманной утрате, пытаясь разорвать глубокий вырез платья, откидывала волосы и поднимала мокрые глаза к клеткам с птицами и потрескавшимся небесам потолка.
– У тебя отлично получается, – сказал он, в отчаянии тряся ее за плечи. – Никогда не видел, чтобы так хорошо плакали. Остановись, Полли, пожалуйста, пока ты еще можешь остановиться.
«Человеческое тело на девяносто восемь процентов состоит из воды», – подумал он. Полли Дейси состояла из соленой воды на все сто. Она сидела рядом с ним, как наводнение в переднике.
– Я сделаю все, что ты захочешь, если только ты перестанешь. Ты же себя потопишь.
Она вытерла глаза рукой:
– Я же не на самом деле умирала от горя, дурачок. Я это только изображала. Так что ты собирался сделать? Все что угодно? Я могу изобразить, что я счастлива, потому что на самом деле мой возлюбленный не умер. Военное ведомство допустило ошибку.
– Все что угодно. Я хотел бы, чтоб ты была счастлива, завтра. Нельзя же делать такие переходы.
– Мне это ничего не стоит. Я могу делать все по очереди. Я могу рожать ребенка и при этом быть худой, или…
– Побудь тихой. Тихой леди, сидящей у водоема, Полли.
– Ладно, если ты со мной искупаешься. Ты обещал.
Она поправила прическу.
– Где?
– Прямо здесь. Ты первый, давай. Ты же не можешь нарушить обещание.
«Джордж Ринг, – прошептал он, – мчись сюда и скажи ей какую-нибудь гадость через дверь. Она хочет, чтобы я в костюме и с бутылкой на пальце сел в грязную воду в полутемной ванной с издевающимися надо мной птицами».
– У меня новый костюм, – сказал он.
– Так сними его, дурачок. Я не хочу, чтобы ты купался в одежде. Слушай, я закрою чем-нибудь окно, и ты сможешь раздеться в темноте. Потом я тоже разденусь. И искупаюсь с тобой. Сэм, ты боишься?
– Не знаю. Может, просто снимем одежду, а в воду не полезем? Ну, то есть если мы, конечно, вообще собираемся раздеваться. Здесь жутко холодно, Полли. Жутко холодно.
– Ты боишься. Боишься лежать со мной в воде. Ты не успеешь замерзнуть.
– Какой в этом смысл. Я не хочу никуда лезть. Давай посидим здесь, и ты побудешь немного счастливой, Полли.
Он не мог пошевелить рукой, Полли зажала бутылку ногами.
– Ты не будешь бояться. Мы с тобой одного возраста. – Она приблизила свой рот к его уху. – Как только ты залезешь в воду, я сразу же прыгну туда за тобой. Можешь представить себе, что я та, кого ты любишь, если я тебе не очень нравлюсь. Можешь называть меня любым именем. – Она впилась ногтями в его руку. – Дай мне твое пальто. Я занавешу им окно.
– Темно, как в полночь, – сказала она, повесив пальто, и в зеленом свете, пробивавшемся сквозь занавески, ее лицо стало русалочьим. Затем зелень исчезла, и он услышал, как она возится.
«Я не хочу утонуть. Я не хочу утонуть на углу Сьюэлл и Серк-стрит», – прошептал он, задыхаясь.
– Ты раздеваешься? Я не слышу. Скорее, скорее, Сэм.
Он снял пиджак и стащил через голову рубашку. «Разгляди меня получше в темноте, Мортимер-стрит, посмотри, чем я занимаюсь в Лондоне».
– Мне холодно, – сказал он.
– Сейчас я тебя согрею, тебе будет очень тепло, Сэм. – (Он не смог бы сказать, где она, но слышал, как она двигается в темноте и звенит стаканом.) – Я дам тебе бренди. Тут в аптечке есть бренди. Я дам тебе большой стакан. Только пей залпом.
Голый, он перекинул ногу через край купели и дотронулся до ледяной воды.
«Приходите посмотреть на Самюэля Беннета, импотента с Мортимер-стрит, угол Стенлиз-Гроув, трясущегося от страха умереть в холодной воде, в темноте, у Паддингтонского вокзала. Я потерялся в столице, вместе с резиновой уткой и невидимой девушкой, наливающей бренди в стаканчик от зубных щеток. Птицы свихнутся в такой темноте. Недолгий выдался у них денек, Полли».
– Я уже плаваю.
– Я тоже раздеваюсь. Ты слышишь? – мягко спросила она. – Это шуршит мое платье. Теперь я снимаю нижнюю юбку. Все, я разделась. – Холодная рука дотронулась до его лица. – Это бренди, Сэм. Сэм, дорогой, пей скорее, и я заберусь к тебе. Я буду любить тебя, Сэм, я буду любить тебя. Пей – и дотронешься до меня.
Он ощутил стакан в своей руке, поднял его и выпил содержимое.
– Черт! – сказал он отчетливым, спокойным голосом. – Черт побери!
И тут к нему слетели птицы и ударили его копытами в голову, осторожно – между глаз, и грубо – в каждый висок, и он опрокинулся на спину. И только птицы пели под водой, и море кишело перьями, которые лезли ему в нос и рот. Утка, огромная как корабль, плыла по капле воды размером с дом и ловила его дыхание, хлеставшее из разбитых кровоточащих губ, как пламя или водяной смерч. Накатила волна бренди с птицами, и мистер Эллингем, голенький как младенец, ехал на гребне, а родимое пятно было радугой, и Джордж Ринг вплывал брассом в открытую дверь, и три миссис Дейси скользили высоко над залитой землей.
Темнота утонула в ослепительном шаре, и птицы наконец замолчали.
4
Голоса доносились до него откуда-то издалека, они бродили по туалетам в скоростных поездах, мчащихся по жидким рельсам, ныряли с неимоверно высокого потолка в холодное море в гигантской купели.
– Все видят то же, что и я? – Этот голос принадлежал человеку по имени Эллингем, который спал под грудой мебели. – Он, похоже, купается.
– Не заставляй меня смотреть, Дональд, он же совершенно голый.
«Я знаю его, – подумал Самюэль. – Это Джордж Ринг, конь».
– Счастливый Сэм. Он пьян, Джордж. Так-так-так, и он так и не снял бутылку с пальца. Где Полли?
– Посмотрите сюда, – сказала миссис Дейси. – Сюда, на полку. Он выпил весь одеколон.
– Видно, пить хотел.
Ни к чему не приделанные руки протянулись к нему и вытянули на поверхность.
– Он эксцентричный, – сказал мистер Эллингем, когда они положили его на пол, – и больше я ничего не имею в виду. Я не утверждаю это. Я не осуждаю. Я только хотел сказать, что другие люди напиваются в более подходящих местах.
Птицы снова запели в электрических сумерках, и Самюэль тихо уснул.
III. Четыре заблудшие души
1
Он еще раз погрузился в зеленую воду и всплыл, голый, опираясь руками на двух женщин, – облепленный водорослями рот набит обломками ракушек, – и увидел всю свою несчастную жизнь, она стояла перед ним, содрогаясь, невредимая и непотопляемая, в коричневых волнах бренди. Она была похожа на журнальный столик.
