Ясунари Кавабата - Озеро
Но это вовсе не было для Тацу мелочью, если учесть ее мизерное жалованье.
— При чем тут жадность, госпожа? Деньги копятся понемногу. Песчинка к песчинке — глядь и гора выросла. Нам приходится копить день за днем, месяц за месяцем… Мы ведь сочувствуем вам, госпожа. Жалко глядеть, как этот старый кровопийца сосет вашу молодую кровь.
Когда приходил Арита, Тацу мгновенно менялась, даже голос у нее становился слащавым, как у торговки, завидевшей покупателя. Это сейчас в разговоре с хозяйкой у нее проскальзывали сердитые нотки. Мияко чувствовала, как в ней поднимается раздражение. Его причиной были даже не трескучий голос и попреки Тацу, а скорее страх. Как проходит жизнь! Как день за днем, месяц за месяцем исчезает молодость! Гораздо быстрее, чем копились деньги.
Мияко воспитывалась совсем в иных условиях, чем Тацу. До того как Япония проиграла войну, родители ей ни в чем не отказывали, и она росла, как говорится, «среди цветов и мотыльков»; поэтому немыслимо было и предполагать, что Мияко согласится присваивать себе даже мизерную часть того, что Арита выдавал для оплаты гостиницы. Но попытки Тацу толкнуть ее на мелкий обман вызывали — и не без оснований — у Мияко подозрение: наверно, сама Тацу не упускает случая кое-что урвать для себя из ее денег. Она давно уже заметила: лекарство от простуды обходилось на пять-десять иен дороже, когда за ним ходила Тацу, а не Сатико. Мияко любопытно было узнать, какая же гора денег накопилась у Тацу на книжке из этих песчинок? Можно бы расспросить Сатико, но Тацу вряд ли показывала дочери сберкнижку: она не давала ей денег даже на карманные расходы. В общем-то Мияко смотрела на это сквозь пальцы, но, с другой стороны, не могла не обратить внимание на удивительную бережливость Тацу, которая с трудолюбием муравья таскала песчинки в свой дом. Так или иначе, Тацу вела, можно сказать, деятельный образ жизни, Мияко же — нет. Мияко отдавала безвозвратно свою юность и красоту, Тацу же не поступалась абсолютно ничем. Поэтому, когда Тацу вспоминала о том, как над ней измывался муж, погибший во время войны, Мияко с тайной радостью и даже с неким вожделением спрашивала:
— И часто он тебя доводил до слез?
— Еще как! Не было дня, чтобы я не ходила с красными, опухшими от слез глазами. Да это бы еще ничего.
Однажды он запустил кочергой в Сатико. У девочки до сих пор шрам на затылке. Разве это не доказательство?
— Доказательство чего?
— Как могу я вам объяснить, барышня!
— Представляю, какой это был ужасный человек, если он имел наглость издеваться даже над тобой, — с наигранной наивностью произнесла Мияко.
— Подумать только, в те годы я была влюблена в него, как кошка. Ни на кого другого и глядеть не хотела. Ну прямо будто лис-оборотень меня очаровал. Но пришло время — чары развеялись, и к лучшему…
Слова Тацу напомнили Мияко о ее юности, когда война отняла у нее первого возлюбленного…
Выросшая в роскоши Мияко была не жадна до денег. Правда, в нынешнем ее положении двести тысяч иен — порядочная сумма, но что поделаешь — потеря. Родители Мияко потеряли во время войны несравненно больше. Само собой, сейчас она даже не представляла, как раздобыть двести тысяч, и была в полной растерянности. Если деньги найдены, то об этом, наверно, сообщат в газете — сумма достаточно велика. А может быть, тот, кто подобрал сумку, доставит ей деньги на дом либо заявит в полицию — ведь ее фамилия и адрес значились в сберегательной книжке. Мияко несколько дней просматривала газеты, надеясь найти в них сообщение о находке. Напрасно! Неужели мужчина, следовавший за ней, украл эти деньги? Странно.
Все это случилось спустя всего неделю после того, как она выиграла пари и заставила Ариту купить ей белый летний костюм. Всю неделю Арита не появлялся в доме Мияко. Пришел он лишь на второй день после пропажи, вечером.
— Добро пожаловать! — Тацу поспешила ему навстречу и приняла мокрый от дождя зонтик. — Изволили идти пешком?
— Да. До чего же противная погода. Должно быть, начался сезон дождей.
— У вас, наверно, и поясница побаливает. Эй, Сатико, куда ты запропастилась?.. Простите великодушно, совсем забыла — она сейчас в ванной, — засуетилась Тацу и кинулась снимать со старика ботинки.
— Если вода согрелась, я и сам бы не прочь принять ванну. Сегодня не по сезону холодно — я даже продрог немножко…
— Это очень опасно для вашего здоровья, господин Арита! — воскликнула Тацу. Ее узенькие бровки нахмурились поверх округлившихся глаз. — Мы не ожидали, что нынче вечером вы изволите нас посетить. Вот я и отправила Сатико в ванную. Что ж теперь делать, что делать?!
— Стоит ли беспокоиться…
— Эй, Сатико! Хватит купаться, выходи! Да вымой после себя ванну, запусти воду и подотри пол. — Тацу метнулась к газовой колонке и зажгла газ, чтобы подогреть воду.
Не снимая плаща, Арита уселся на циновки, вытянул ноги и стал их поглаживать.
— Сатико может вам сделать массаж прямо в ванне. Вы не против?
— А где Мияко?
— Госпожа в кинотеатре. Должно быть, скоро придет — она пошла посмотреть хронику.
— Пригласи массажистку.
— Слушаюсь. Ту, что всегда?
Не дожидаясь ответа, Тацу вышла в соседнюю комнату и принесла ему кимоно.
— Вы сможете переодеться в ванной. Эй, Сатико! — снова позвала она дочь. — Пойду вытащу ее оттуда — наверно, не слышит.
— Может, она еще купается?
— Не беспокойтесь, сейчас она придет и поможет вам переодеться.
Мияко вернулась через час. Старик Арита лежал в спальне. Его массировала специально приглашенная женщина.
— Ломит поясницу, — тихо сказал он. — Зачем ты выходишь из дому в такую ужасную погоду? Прими ванну — согреешься.
— Вы правы. — Мияко села на циновки и прислонилась к платяному шкафу. Она не видела Ариту целую неделю. Он показался ей бледным, осунувшимся и усталым. Заметнее стали коричневые старческие пятна на лице и руках. — Я ходила в кино. Люблю смотреть хронику. Правда, по пути вдруг надумала зайти в косметический кабинет, привести в порядок прическу, но он уже был закрыт.
Она поглядела на волосы старика — по-видимому, ему только что помыли голову.
— От ваших волос пахнет духами.
— Наверно, из-за Сатико — она очень душится.
— От ее тела сильно пахнет.
— Вот оно что…
Мияко спустилась в ванную на первом этаже. Помыла голову. Потом позвала Сатико, чтобы та ей вытерла волосы полотенцем.
Мияко села, упершись локтями в колени, и слегка вытянула вперед голову, чтобы служанке было удобней. Прямо перед глазами она видела маленькие ступни склонившейся над ней Сатико.
— Какие у тебя красивые ноги! — воскликнула Мияко.
Она протянула руку и дотронулась до лодыжки. Сатико вздрогнула, и эта дрожь передалась ее руке. Переняв некоторые отрицательные черты характера своей мамаши, Сатико иногда воровала у Мияко разные мелочи: наполовину использованную помаду, гребни со сломанными зубцами, шпильки, уроненные хозяйкой. Но Мияко не судила ее строго, считая, что служанка совершала эти мелкие кражи из стремления подражать госпоже и из зависти, которую Сатико к ней испытывала.
После купания Мияко надела накидку поверх легкого белого кимоно с узором из листьев осота, вошла в спальню, где отдыхал Арита, и начала растирать ему ноги.
— Вам понравилась массажистка? — спросила она, представляя, как ей придется каждый день растирать старику ноги, если он возьмет ее к себе.
— Нет. Женщина, которая приходит ко мне, делает массаж гораздо лучше — более опытная и старательная.
Мияко подумала о том, что помимо приходящей массажистки, его экономка Умэко тоже делает ему массаж. Мысль эта вызвала в ней неприязненное чувство, и ей расхотелось растирать старику ноги. Арита ухватил ее за палец и потянул к ямке у копчика, но Мияко отстранилась.
— Длинные пальцы, как у меня, для такого массажа не годятся, — сказала она в оправдание.
— Ты так считаешь?.. Ошибаешься. Всякие пальцы годятся — особенно если ими движет любовь молодой женщины.
— Не кажется ли вам, что для этого лучше бы подошли короткие пальцы Сатико? Вы уж позвольте ей попробовать.
Старик не ответил. Мияко вдруг вспомнились строки из романа Радиге «Бес в крови». Сначала она посмотрела кинофильм, а потом прочитала и саму книгу. «Не хочу сделать твою жизнь несчастной. Я плачу, потому что слишком стара для тебя, — сказала Марта. Эти слова любви были по-детски наивны и в то же время возвышенны. Потом мне пришлось испытать немало страстных увлечений, но больше уже никогда я не сталкивался со столь трогательным проявлением чистых чувств, как у этой девятнадцатилетней девушки, страдавшей оттого, что она считала себя старой». Возлюбленному Марты исполнилось только шестнадцать. Сама же Марта была много моложе двадцатипятилетней Мияко, и, прочитав эти строки, Мияко долго не могла прийти в себя, раздумывая о безвозвратно уходящей молодости.
