Ясунари Кавабата - Озеро
— Ты говоришь, этот Мидзуно был с подружкой?
— Да, хотя ей всего пятнадцать… Кстати, в зоопарке ко мне опять-таки прицепился мужчина. Он гулял там с женой и детьми, но бросил их и пошел вслед за мною…
— Почему ты допускаешь такое? — рассердился Арита.
— Допускаю?! Разве в этом моя вина? Я просто шла и с завистью глядела на Мидзуно и его подружку. И так вдруг тоскливо стало на душе…
— Нет, именно ты виновата в том, что привлекаешь к себе мужчин. Тебе это доставляет удовольствие.
— Зачем вы так говорите? Уверяю вас, никакого удовольствия я от этого не испытываю. Накануне я потеряла сумку. Я страшно испугалась мужчины, который шел за мной следом, и ударила его сумкой, а может, кинула ему ее в лицо. Точно не помню — так он меня напугал! А в сумке было много денег. Я как раз возвращалась из банка, где сняла со счета крупную сумму. Мать заняла деньги у знакомых и вручила кому надо, иначе бы брата не приняли в университет. А я хотела отдать их матери, чтобы она возвратила долг.
— Сколько же там было?
— Сто тысяч. — Мияко почему-то назвала половину суммы и, затаив дыхание, ожидала, что на это ответит Арита.
— Н-да, деньги немалые. И этот человек украл их?
Мияко кивнула. Арита почувствовал, как в темноте ее тело содрогается от беззвучных рыданий.
Почему она назвала лишь половину суммы? Из чувства стыда или из опасения, что больше старик не даст? Арита ласково погладил ее. Теперь она знала: половина потерянной суммы будет возмещена, и слезы по-прежнему текли по ее щекам.
— Не расстраивайся. Но учти: если будешь и дальше так вести себя с мужчинами, ты когда-нибудь попадешь в неприятную историю, — мягко упрекнул ее Арита.
Старик уснул, прижавшись щекой к ее ладони. Но к Мияко сон не шел. В крышу стучал ранний летний дождик. Мияко лежала рядом со стариком и думала, что по ровному дыханию спящего никто бы, наверно, не смог правильно определить его возраст. Свободной рукой она приподняла его голову и выпростала из-под нее руку. Он не проснулся. Она глядела на лежащего рядом женоненавистника — он сам себя так называл, — который сладко спал, полностью доверившись ей, и думала, сколь его слова противоречат поступкам. Эта мысль вызвала у нее отвращение к самой себе. Она знала, как Арита ненавидит женщин. Ему было всего тридцать лет, когда жена, приревновав его, наложила на себя руки. С тех пор страх перед женской ревностью настолько глубоко укоренился в его душе, что при малейшем ее проявлении он готов был бежать за тридевять земель. Гордость, как и понимание безысходности ее положения, не позволяла Мияко ревновать к кому-либо Ариту, но ведь она была женщиной, и иногда ревнивые слова внезапно срывались у нее с губ; однако, заметив, какая недовольная гримаса появлялась при этом на лице старика, она мгновенно умолкала, упрекая себя за допущенную слабость. Впрочем, Арита ненавидел женщин не только из-за ревности, которую они проявляли. И не потому, что он был уже слишком стар, чтобы интересоваться ими. Мияко не понимала, как можно ревновать старика, да еще закоренелого женоненавистника. Глупо даже произносить такие слова, как «любит или не любит женщин», когда речь идет об Арите, размышляла Мияко, сравнивая его возраст со своим. Она с завистью подумала о Мидзуно и его подружке. Брат и раньше рассказывал ей, что у Мидзуно есть возлюбленная Матиэ, но Мияко впервые познакомилась с ней лишь в тот день, когда они праздновали поступление Кэйсукэ в университет.
— Никогда не встречал такой чистой и порядочной девочки, — проговорился однажды Кэйсукэ.
— По-видимому, она не по годам развита, если в свои пятнадцать лет уже имеет возлюбленного, — ответила Мияко. — Подумать только, теперь у пятнадцатилетних девушек уже есть дружки. Счастливые! А ты, Кэйсукэ, в самом деле можешь понять, в чем чистота женщины? Ее ведь разглядеть не так просто.
— Могу!
— Скажи мне тогда: в чем она?
— Разве это объяснишь словами…
— Она кажется тебе чистой, потому что ты так о ней думаешь.
— Уверен, ты и сама бы все поняла, когда бы ее увидела.
— Женщины жестоки. У них не такой мягкий характер, как у тебя, Кэйсукэ.
Он запомнил эти слова и, должно быть, потому краснел от смущения и чувствовал себя даже более неловко, чем Мидзуно, когда Мияко пригласила их и впервые познакомилась с Матиэ. Позвать друзей брата к себе Мияко не посчитала возможным и предложила встретиться в доме у матери.
— Она наверняка мне тоже понравится, — сказала Мияко, помогая брату облачиться в новую студенческую форму.
— Ты так считаешь? Погоди, я забыл надеть носки. — Кэйсукэ опустился на пол. Мияко присела напротив него, аккуратно расправив голубую плиссированную юбку. — Не забудь поздравить Мидзуно. Кстати, я попросил его привести Матиэ.
— Конечно, поздравлю.
Кажется, Матиэ нравится брату. Мияко с сочувствием поглядела на него.
— Родственники Мидзуно против того, чтобы они встречались. Они написали Матиэ домой и, по мнению ее родителей, допустили в письме грубые и бестактные выражения. Те рассердились и запретили ей встречаться с Мидзуно. Поэтому она придет сюда тайно, — взволнованно сказал Кэйсукэ.
Матиэ была в форменной матроске, какие носят школьницы. Она принесла букетик душистого горошка, чтобы поздравить Кэйсукэ. Цветы поставили в стеклянную вазу на его столе.
Мияко пригласила своих гостей в китайский ресторан в парке Уэно, чтобы заодно поглядеть на цветущие вишни, но там было так много народа, что даже деревья утомленно опустили усыпанные цветами ветви.
И все же они вдоволь налюбовались розовыми цветами при свете фонарей.
То ли Матиэ была от природы молчалива, то ли стеснялась Мияко, но говорила она мало. Правда, пока они бродили по парку, Матиэ рассказала, как приятно поутру глядеть у них в саду на лепестки вишни, осыпавшиеся на кусты азалий. Упомянула и о том, что по дороге к дому Кэйсукэ смотрела на солнце, плывшее между деревьями аллеи, которая протянулась вдоль рва. Солнце было похоже на желток яйца, сваренного всмятку…
На каменной лестнице близ храма Киёмидзу было темно и малолюдно. Они начали спускаться по ступеням.
— Помню, когда мне было три не то четыре года, мать привела меня сюда, и я повесила на дерево у храма бумажных журавликов. Это чтобы отец поскорее выздоровел, — сказала Мияко.
Матиэ промолчала, но вместе с Мияко остановилась посередине лестницы и долго глядела на Киёмидзу.
По дороге к музею нескончаемой вереницей шли люди, и Матиэ предложила пойти в другую сторону, к зоопарку. Вдоль ступеней, ведущих к храму Тосёгу, жгли костры. Сбоку тянулись каменные фонари, темными силуэтами выделявшиеся на фоне костров. Над фонарями простерли свои ветви цветущие вишни. Те, кто пришел любоваться цветами, садились позади фонарей в кружок на траву, выпивали и закусывали. В центре каждого кружка горели свечи.
Если кто-нибудь из подвыпивших подходил к ним слишком близко, Мидзуно загораживал спиной Матиэ, а Кэйсукэ становился между ними и пьяницей, как бы защищая обоих. Ухватив брата за руку и стараясь обойти нахального пьяницу, Мияко с удивлением думала: ишь какой смельчак ее Кэйсукэ!
При свете костров лицо Матиэ казалось прекрасным. Взгляд у нее был серьезный, губы плотно сжаты, а цвет лица рисовал в воображении послушницу, молящуюся при свечах.
— Ой! — неожиданно вскрикнула Матиэ и спряталась за спину Мияко.
— Что случилось?
— Там моя школьная подруга… Их дом совсем рядом с нашим.
— Но почему вы должны от нее прятаться? — удивилась Мияко. Она невольно взяла ее за руку и чуть не вскрикнула от восторга, ощутив, какая мягкая и ласковая рука у Матиэ. Ее потрясла необыкновенная красота девушки.
— Матиэ, вы счастливы? — спросила она, пытаясь этими словами выразить свои чувства.
Девушка покачала головой.
— Почему? — удивилась Мияко и заглянула ей в глаза.
В зрачках девушки отражались огни костров.
— Разве такая, как вы, может быть несчастлива?
Матиэ молчала. Рука, которую держала Мияко, безвольно опустилась. Сколько же лет минуло с тех пор, когда она в последний раз гуляла вот так, рука об руку с подругой, подумала Мияко.
Чем дольше она глядела на девушку, тем сильнее ее охватывала невыразимая тоска. Хотелось остаться одной и уйти далеко-далеко. Встретив Матиэ на улице, Мияко, наверное, обернулась бы и долго глядела ей вслед. Неужели мужчины идут по пятам за ней, за Мияко, под влиянием того же самого, а может, и значительно более сильного чувства?..
Звук упавшей на кухне посуды вернул Мияко к действительности. Должно быть, нынче там снова разгуливают мыши. Хорошо, если одна, а может, их там целых три, подумала Мияко, не решаясь встать с постели и пойти на кухню. Представив их мокрые от дождя тельца, она невольно дотронулась ладонью до своих недавно вымытых волос и ощутила их прохладу.
