Александр Дюма - Кавалер Красного замка
«Кой черт, — молвил про себя Морис, — я, видно, во сне видел все это. Могла ли эта помойка хоть на мгновение стать убежищем для моей обворожительной волшебницы этой ночи!»
В этом суровом республиканце было более истинной поэзии, нежели в его друге, анакреоническом певце; ибо он возвратился домой, сроднившись с этой мыслью, чтобы не омрачить ослепительную красоту незнакомки. Правда, он возвратился в отчаянии.
— Прости, — сказал он, — таинственная красавица! Ты поступила со мною, как с глупцом и ребенком. В самом деле, пришла бы она сюда со мной, если бы точно жила здесь? Нет! Она только проскользнула, как лебедь, по смрадному болоту, и неприметен след ее, как полет птицы в воздухе.
VI. Тампль
В тот же день, в тот же час, когда Морис, разочарованный, мрачный, возвращался по Турельскому мосту, несколько муниципалов, предводимые Сантером, начальником Парижской национальной гвардии, делали строгий обыск в громадной башне Тампля, превращенной в тюрьму с 15 октября 1792 года.
Этот осмотр с особой тщательностью проводился на третьем этаже, состоявшем из трех комнат и передней.
В одной из комнат находились две женщины, одна девица и ребенок лет девяти — все в траурной одежде.
Старшей из женщин могло быть лет тридцать шесть-тридцать семь. Она сидела у стола и читала.
Вторая занималась рукодельем — ей было двадцать восемь или двадцать девять лет.
Девочке было лет четырнадцать. Она стояла около ребенка, который лежал больной, с закрытыми глазами, как будто спал, хотя вряд ли можно было заснуть при шуме, производимом муниципалами.
Одни двигали кровати, другие ворошили белье, иные, наконец, окончившие обыск, устремляли наглые взгляды на несчастных невольниц, упорно потупивших глаза — одна в книгу, другая в свою работу, третья на брата.
Старшая из женщин была высокого роста, бледна, но прекрасна. Она, казалось, полностью углубилась в чтение, хотя не вникала в смысл строк, лишь пробегала их глазами.
Тогда один из муниципалов подошел к ней, грубо вырвал книгу из ее рук и швырнул на середину комнаты.
Узница протянула руку к столу, взяла другой том и продолжала читать.
Монтаньяр так же яростно вырвал и этот том. Это движение заставило вздрогнуть сидевшую за шитьем у окна, а девушка подбежала к пленнице, обняла руками ее голову и, рыдая, прошептала:
— О, бедная, несчастная мама! — и поцеловала ее.
Тогда узница коснулась устами уха девушки, будто желая ее поцеловать, и шепнула:
— Мария, в печи есть записка, убери ее.
— Ну, ну, — сказал муниципал, оттащив девушку, — долго ли вам целоваться?
— Милостивый государь, — отвечала Мария, — разве Конвент воспрещает ласки детей и их родителей?
— Нет, но он предписывает наказывать изменников и аристократов; вот почему мы здесь допрашиваем вас. Ну-ка, Антуанетта, отвечай!
Та, к которой относились эти слова, даже не взглянула на муниципала. Она отвернулась, и легкий румянец скользнул по ее бледным щекам, поблекшим от горя, изборожденным слезами.
— Быть не может — продолжал этот человек, — чтобы ты не знала о покушении нынешней ночью. Откуда оно?
Узница ничего не ответила.
— Говори, Антуанетта, — сказал, приблизившись к ней, Сантер, не заметив ужаса, охватившего и девушку при виде того самого человека, который 21 января утром пришел за Людовиком XVI, чтобы из Тампля увести его на эшафот. — Отвечайте. Нынешней ночью был заговор против республики; целью этого заговора было выкрасть всех вас из плена, пока злодеяние ваше еще не наказано волей народа. Скажите, знали ли вы об этом?
Мария вздрогнула от этого голоса, от которого, казалось, она удалялась, отодвигая стул свой, сколько могла. Но и она ничего не отвечала ни на этот, ни на прежние вопросы Сантера и прочих муниципалов.
— Так вы не хотите отвечать? — сказал Сантер, топнув ногой.
Пленница взяла со стола третий том.
Сантер повернулся. Зверская власть человека, под начальством которого находилось 80 тысяч солдат, который одним движением заставил грохотом барабанов заглушить голос умирающего Людовика XVI, пасовала тут перед величием несчастной пленницы. Он мог и ее отправить на эшафот, но не в силах был заставить склониться перед ним.
— А ты, Елизавета, — обратился он к другой женщине, которая оставила на время работу и сложила руки, чтобы молить не этих людей, а бога, — будешь ли ты отвечать?
— Я не знаю, о чем вы спрашиваете, и поэтому не могу отвечать.
— Э, черт возьми! Гражданка Капет, — сказал нетерпеливо Сантер, — я, кажется, довольно ясно выразился. Я говорю, что вчера была попытка выпустить вас всех отсюда и что вы должны знать виновников.
— Мы ни с кем за стенами тюрьмы не связаны, сударь, и поэтому не можем знать, что делается для нас, как и того, что делается против нас.
— Ладно, — сказал муниципал, — посмотрим, что скажет твой племянник.
И он подошел к постели юного дофина.
При этой угрозе Мария-Антуанетта вдруг встала.
— Мой сын болен и спит, сударь, — сказала она… — Не будите его.
— Так отвечай!
— Я ничего не знаю.
Муниципал подошел к постели юного принца, который притворился, как мы сказали, спящим.
— Ну, ну, вставай, Капет, — сказал он, грубо тряхнув его.
Ребенок открыл глаза и улыбнулся.
Тогда муниципалы откружили его кровать.
Королева, объятая страданием и страхом, подала знак своей дочери, которая, воспользовавшись этой минутой, скользнула в соседнюю комнату, отворила заслонку, вынула из печки записку, и сожгла ее, затем вернулась в комнату и взглядом успокоила свою мать.
— Чего вы хотите от меня? — спросил ребенок.
— Узнать, не слыхал ли ты чего ночью?
— Ничего, я спал.
— Ты очень любишь спать, кажется?
— Да, когда я сплю, мне снится.
— А что тебе снится?
— Я вижу отца моего, которого вы убили.
— Так ты ничего не слыхал? — живо произнес Сантер.
— Ничего.
— Эти волчата удивительно согласны с волчицей, — сказал негодующе муниципал. — Как вы хотите, а заговор есть.
Королева улыбнулась.
— Она еще смеется над нами, австриячка! — вскричал муниципал. — Постой же! Раз так, исполним со всей точностью приказ Коммуны. Вставай, Капет!
— Что вы хотите делать? — в самозабвении вскрикнула королева. — Разве вы не видите, что сын мой болен, что у него лихорадка? Вы хотите его уморить?
— Твой сын, — сказал муниципал, — есть непрестанный предмет тревоги Тампльского совета. Он цель всех заговорщиков. Всех вас надеются спасти. Пусть попробуют. Тизон!.. Пошлите сюда Тизона!
Тизон был сторож, отвечавший за все хозяйство тюрьмы. Он явился.
Это был человек лет сорока, смугловатый. В лице его было что-то грубое и дикое. У него были черные кудрявые волосы, нависшие на брови.
— Тизон, — сказал Сантер, — кто приносил вчера пищу заключенным?
Тизон произнес какое-то имя.
— А кто приносил им белье?
— Моя дочь.
— Стало быть, твоя дочь прачка?
— Разумеется.
— И ты ей предоставил работу на арестантов?
— Почему бы и нет? Пусть лучше ей достается плата за работу, чем другим. Теперь деньги идут от нации, потому что за них платит нация.
— Тебе приказано осматривать белье как можно строже.
— Ну и что? Разве я не исполняю свои обязанности? Вчера на одном из платков было завязано два узла; я в ту же минуту доложил об этом совету, который приказал моей жене развязать узлы, разгладить платок и отдать его мадам Капет, ни слова не говоря о том.
При упоминании о двух узлах, сделанных на одном из платков, королева вздрогнула, зрачки ее расширились, и она обменялась взглядом с принцессой Елизаветой.
— Тизон, — сказал Сантер, — твоя дочь такая гражданка, которую никто не подозревает в измене, но с этого дня ей запрещается входить в Тампльскую тюрьму.
— Боже мой, — воскликнул испуганный Тизон, — что это вы говорите! Как! Я только во время отлучек из Тампля смогу видеть мою дочь!
— Ты вовсе не будешь выходить, — сказал Сантер.
Тизон повел вокруг себя мутным взглядом, не останавливая его ни на одном предмете, и вдруг:
— Я не выйду! — вскрикнул он. — Коли так, увольте меня совсем! Я подаю в отставку. Я не изменник, не аристократ, чтобы меня насильно держали в тюрьме! Я вам говорю, что хочу выйти!
— Гражданин, — сказал Сантер, — повинуйся приказаниям Коммуны — и ни слова; или худо тебе будет, я тебе говорю. Оставайся здесь и смотри за всем, что происходит. Предупреждаю тебя, что следят и за твоими поступками.
Между тем королева, полагая, что о ней забыли, мало-помалу пришла в себя и стала поудобнее укладывать своего сына в кровати.
— Позови-ка свою жену, — сказал муниципал, обращаясь к Тизону.
Последний повиновался беспрекословно. Угрозы Сантера обратили его в ягненка.
