Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)
— Долго же вы беседовали.
— Не так-то легко было найти благовидный предлог… Едва от неё отделалась.
— Хорошо, об этом после поговорим…
— Садитесь, — пропустив вперёд Юкико, Таэко уселась в машину.
От дома Сатико до станции было недалеко. Когда, как сегодня, нужно было спешить, сёстры пользовались автомобилем, обычно же ходили пешком, чтобы заодно и прогуляться.
Люди невольно останавливались, провожая взглядом трёх нарядно одетых сестёр. Хозяева лавочек знали их в лицо и любили о них посудачить, но мало кто мог бы точно сказать, сколько лет каждой из них. Сатико, например, давали лет двадцать восемь, да и то потому лишь, что многим случалось встречать её с дочерью. Незамужней Юкико, считали в округе, двадцать два, от силы двадцать три года. А Таэко многие принимали за восемнадцатилетнюю девушку.
Юкико достигла той поры, когда было уже не вполне уместно обращаться к ней как к молоденькой девушке, и всё же всем казалось вполне естественным называть её «барышней» или «дочкой».
Кроме того, сёстры предпочитали одежду ярких тонов, и не потому, что хотели выглядеть моложе, — иная одежда им попросту не шла.
В прошлом году Тэйноскэ пригласил жену с дочерью и обеими свояченицами полюбоваться цветами сакуры с моста Кинтайкё.
Он выстроил сестёр на мосту, чтобы сделать памятный снимок, и посвятил им следующее пятистишие:
Три красавицы
друг подле друга стоят,
три сестры на мосту Кинтайкё —
«Парчовый пояс».
Получится снимок прелестный.
Сходство между сёстрами не было скучным подобием, каждая обладала особыми, лишь ей присущими чертами, и вместе они контрастно оттеняли друг друга. Но в то же время в их облике безошибочно угадывалось нечто общее — то самое, что заставляло при взгляде на них подумать: какие очаровательные сёстры!
Самой высокой была Сатико, Юкико — чуть пониже, а Таэко примерно на столько же ниже Юкико уже одно это радовало глаз при виде сестры, когда им случалось идти рядом. Что же касается одежды, украшений и внешности, то Юкико больше всех тяготела к японскому стилю, Таэко — к европейскому, а Сатико занимала как бы промежуточное положение между ними. У Таэко было круглое лицо с хорошо прорисованными чертами, которому как нельзя лучше соответствовала её плотная, крепко сбитая фигурка. У Юкико, напротив, лицо удлинённое, а сама она — тонкая и хрупкая. Сатико же, казалось, сочетала в своей внешности лучшие черты их обеих. Таэко, как правило, носила европейскую одежду. Юкико всегда одевалась по-японски, а Сатико в летнюю пору отдавала предпочтение европейской одежде, в остальное же время носила кимоно. У Сатико и Таэко, похожих на отца, лицо было отмечено печатью весёлого оживления. Иное дело Юкико. Она всегда казалась грустной, задумчивой, но при этом, как ни странно, ей шли яркие узорчатые кимоно, модная же в Токио одежда из полосатой ткани приглушённых тонов на ней вовсе не смотрелась.
Всякий раз, собираясь на концерт, сёстры тщательно наряжались, сегодня же, поскольку концерт давали для избранного общества, они оделись с особой изысканностью. Не было человека, который не поглядел бы им вслед, когда, выйдя из машины, они взбегали на перрон, залитый лучами яркого осеннего солнца. Как всегда в это время по воскресеньям, поезд, идущий в Кобэ, был почти пуст. Когда они одна за другой, в порядке старшинства, заняли облюбованные ими места в вагоне, Юкико заметила, что сидевший напротив подросток-гимназист густо покраснел и смущённо потупился.
8
Как только Эцуко наскучило её игрушечная посуда, она послала служанку О-Хану на второй этаж за тетрадкой и села писать сочинение.
Дом Сатико был, в основном, выдержан в японском стиле, за исключением сообщавшихся между собой двух комнат — столовой и гостиной. Эти комнаты, обставленные по-европейски, служили для приёма гостей, но и в обычные дни семья проводим там большую часть времени. И гостиной стояло пианино, были там радиоприёмник и патефон, а зимой уютно потрескивали поленья в камине, поэтому в холодное время года эта комната служила прибежищем для всех домочадцев. Царящее здесь оживление привлекало Эцуко, и, если в доме не было гостей и она не хворала, девочка тоже постоянно находилась в гостиной. Расположенная на втором этаже комната Эцуко была на японский манер устлана соломенными циновками, но обставлена по-европейски и предназначалась для сна и для занятий. Но девочка предпочитала заниматься и играть в гостиной, поэтому там повсюду валялись книжки, тетрадки, игрушки, и, если приходил нежданный посетитель, комнату спешно приводили в порядок.
* * *Когда вечером раздался звонок у входной двери, Эцуко отложила карандаш и поспешила навстречу Юкико, вернувшейся с обещанным подарком.
— Ой, не смотри, пожалуйста! — Вбежав вслед за Юкико в гостиную, девочка торопливо перевернула тетрадь исписанной стороной вниз. — Покажи скорее подарок.
Эцуко выхватила свёрток и разложила его содержимое на кушетке.
— Спасибо большое!
— Это то, что ты хотела?
— Да, спасибо тебе.
— Ты уже написала сочинение?
— Не смотри, не смотри! — Схватив тетрадку, Эцуко прижала её к груди и отскочила к стене. — Я не хочу, что бы ты читала.
— Но почему?
Эцуко засмеялась.
— Потому что я написала про тебя.
— Ну и что же? Покажи.
— Потом. Потом покажу. А сейчас нельзя.
Эцуко рассказала, что сочинение её называется ухо кролика и что в нём есть немножко про Юкико. Ей будет неловко, если та станет читать при ней. Пусть Юкико внимательно прочтёт сочинение и поправит ошибки, когда она уже будет спать. А завтра она встанет пораньше и, прежде чем отправиться в школу, перепишет всё набело.
Прикинув, что сёстры после ужина зайдут в кино или ещё куда-нибудь и вернутся домой поздно, Юкико поужинала с племянницей, потом выкупалась с ней вместе и около половины девятого повела её наверх. Эцуко, несмотря на детский возраст, обычно засыпала не сразу и перед сном двадцать, а то и тридцать минут оживлённо щебетала.
Уложить её спать было делом нелёгким, поэтому Юкико приходилось тоже ложиться в постель и слушать разговоры племянницы. Иногда она засыпала сама и уже не вставала до утра, а иногда, убедившись, что девочка спит, потихоньку поднималась с постели и, набросив, на плечи хаори,[15] шла в гостиную, чтобы выпить чаю с сёстрами или отведать белого вина с сыром в компании с Тэйноскэ.
Сегодня Юкико не уснула, потому что у неё затекло плечо, как это нередко с ней случалось. К тому же до возвращения сестёр и зятя ещё оставалось время, и Юкико решила прочитать сочинение Эцуко. Удостоверясь, что ребёнок крепко спит, Юкико взяла тетрадь, лежавшую рядом с ночником, и погрузилась в чтение.
Ухи кролика
У меня есть кролик. Мне подарил его один человек. Он сказал: «Это для маленькой барышни».
В доме у нас есть ещё собака и кошка, и мы поселили кролика отдельно, в прихожей. Каждое утро перед уходом в школу я обязательно беру кролика на руки и глажу.
В прошлый четверг, уходя в школу, я вышла в прихожую и увидела, что одно ухо у кролика стоит прямо, а другое свесилось набок. «Какой смешной! Выпрями скорее второе ухо», — сказала я, но кролик меня не послушал. «Хорошо, давай я тебе помогу», — сказала я и выпрямила ему ухо, но, как только я отняла руку, оно снова повалилось. Я сказала Юкико: «Юкико, выпрями, пожалуйста, кролику ухо». Юкико приподняла его ухо ногой. Но когда она убрала ногу, оно снова упало. Юкико засмеялась и сказала: «Какое смешное ухо».
Во фразе «Юкико приподняла его ухо ногой» Юкико поспешно вычеркнула карандашом слово «ногой».
Эцуко неплохо справлялась со школьными сочинениями, и это тоже было написано сносно. Юкико исправила лишь две или три орфографические ошибки. Грамматических ошибок как будто бы не было. Оставалось решить, что делать со словом «ногой». Проще всего было исправить его на «рукой», но, поскольку дело обстояло именно так, как описала Эцуко, это было бы неправдой, и Юкико решила вовсе вычеркнуть злополучное слово. Фраза становилась несколько расплывчатой, но это всё же лучше, чем если бы учитель прочёл сочинение в первоначальном виде. При одной мысли об этом у Юкико похолодело внутри. И всё-таки, хотя сочинение Эцуко представляло её не в самом выгодном свете, Юкико невольно улыбнулась, вспомнив описанный племянницей эпизод. Предыстория его была такова.
По соседству с домом Сатико, вернее, позади него находился дом, в котором полгода назад поселилась немецкая семья по фамилии Штольц. Участки разделяла редкая проволочная сетка, и Эцуко сразу же познакомилась с детьми Штольцев. Поначалу дети лишь переглядывались через сетку, точно зверьки. Но вскоре стали свободно перелезать через неё с участка на участок. Старшего из соседских детей звали Петером, его сестрёнку — Роземари, а младшего братишку — Фрицем. Петеру на вид было лет десять или одиннадцать, а Роземари казалась сверстницей Эцуко, поскольку европейские дети, как правило, крупнее японских, на самом же деле ей было на год или на два меньше. Эцуко подружилась с ними, особенно с Роземари, и каждый день, вернувшись из школы, приглашала её поиграть у себя в саду. Поначалу Роземари обращалась к подруге на европейский манер: «Эцуко, Эцуко!» — но потом, видимо, кто-то объяснил ей, что по-японски это звучит невежливо,[16] и она стала говорить: «Эцуко-сан». А Эцуко звала Роземари так же, как её звали дома: «Руми».
