Харпер Ли - Убить пересмешника
Я чуть было не сунула их сразу в рот, да вспомнила, где я. Побежала домой и уже на веранде осмотрела мою добычу. По виду жвачка была совсем свежая. Понюхала - пахнет вкусно. Я лизнула жвачку и подождала немножко. Осталась жива - и сунула всю её в рот; это была «двойная мятная».
Пришёл из школы Джим и сразу спросил, что это я жую и где столько взяла. Я сказала - нашла.
– Что найдёшь, есть нельзя.
– Так ведь я не на земле нашла, а на дереве.
Джим недоверчиво хмыкнул.
– Нет, правда, - сказала я. - Вон на том дубе, который поближе к школе.
– Выплюнь сейчас же!
Я выплюнула. Всё равно в жвачке почти уже не осталось никакого вкуса.
– Я полдня её жую и ещё не умерла, меня даже не тошнит.
Джим топнул ногой.
– Ты что, не знаешь, что те деревья даже трогать нельзя? Помрешь!
– Ты ведь тогда тронул стену!
– Это другое дело! Иди полощи горло сейчас же! Слышишь?
– Не хочу, тогда весь вкус во рту пройдёт.
– Не станешь полоскать - скажу Кэлпурнии.
Пришлось послушаться Джима - с Кэлпурнией связываться не хотелось. Почему-то с тех пор, как я пошла в школу, наши отношения совсем изменились: Кэлпурния уже не тиранила меня, не придиралась и не мешалась в мои дела, а только потихоньку на меня ворчала. А я иной раз шла на большие жертвы, лишь бы её не сердить.
Близилось лето; мы с Джимом никак не могли его дождаться. Это была наша любимая пора: летом ночуешь на раскладушке на задней веранде, затянутой сеткой от москитов, или даже пробуешь спать в домике на платане; летом столько вкусного в саду, и всё вокруг под жарким солнцем горит тысячами ярких красок; а главное, лето - это Дилл.
В последний день ученья нас отпустили из школы пораньше, и мы с Джимом шли домой вместе.
– Может, завтра приедет Дилл, - сказала я.
– Наверно, послезавтра, - сказал Джим. - У них в штате Миссисипи распускают на день позже.
Когда мы подошли к виргинским дубам на участке Рэдли, я показала пальцем, на то дупло от сучка, сто раз я говорила Джиму, может, он, наконец, поверит, что тут-то я и нашла жевательную резинку, - и вдруг опять увидела блестящую серебрушку.
– Вижу! Глазастик! Вижу!…
Джим огляделся по сторонам, схватил аккуратный блестящий пакетик и сунул в карман. Мы побежали домой и на веранде стали разглядывать находку. В несколько слоёв фольги от жевательной резинки была старательно завернута маленькая коробочка. В таких бывают венчальные кольца - бархатная, красная, с крохотной защёлкой. Джим открыл её. Внутри, одна на другой, лежали две начищенные до блеска монетки, в пенни каждая. Джим оглядел их со всех сторон.
– Индейская голова, - сказал он. - Смотри, Глазастик, одна - тысяча девятьсот шестого года, а одна - тысяча девятисотого. Старинные!
– Тысяча девятисотого, - эхом повторила я. - Слушай, Джим…
– Погоди, дай подумать.
– Джим, по-твоему, это чей-нибудь тайник?
– Нет. Тут, кроме нас, никто и не ходит, только если кто-нибудь из больших…
– У больших тайников не бывает. Джим, ты думаешь, нам можно оставить их себе?
– Сам не знаю, Глазастик. Ведь неизвестно, кому их отдавать. Тут никто не ходит, я точно знаю… Сесил делает крюк через весь город.
Сесил Джейкобс жил в дальнем конце нашей улицы, в доме за почтой, и каждый день топал лишнюю милю, лишь бы не проходить мимо Рэдли и миссис Генри Лафайет Дюбоз. Миссис Дюбоз жила через два дома от нас; все соседи в пашем квартале сходились на том, что свет не знал другой такой мерзкой старухи. Джим ни за что не пошёл бы мимо её дома один, без Аттикуса.
– Как же нам быть, Джим?
Находку полагается хранить - вдруг отыщется хозяин, и только если не отыщется совсем, тогда она твоя. Сорвать иной раз камелию в саду мисс Моди Эткинсон, или в жаркий день глотнуть парного молока от её коровы, или полакомиться чужим виноградом у нас вовсе не считалось нечестным, но деньги - дело другое.
– Знаешь что, - сказал Джим, - мы их сохраним до осени и тогда спросим всех ребят. Наверно, это кто-нибудь из загородных спрятал, а сегодня спешил после школы на автобус - и позабыл про них. Хозяин у них есть, уж это точно. Видишь, как он их начистил? Он их бережёт.
– Ну ладно, а жвачку он зачем прятал? Она ведь долго лежать не может.
– Не знаю, Глазастик. А только эти монетки, наверно, кто-то не зря прятал, они со значением…
– Это как?
– Понимаешь, на них индейская голова… в общем они от индейцев. Они заколдованные, понимаешь, и приносят счастье. И не то что на обед вдруг будет жареная курица, а настоящее - чтоб долго жить, или, там, быть всегда здоровым, или не провалиться на контрольной - в общем вроде этого… и кому-то они очень нужны. Я их пока спрячу к себе в сундучок.
Но прежде чем пойти к себе, Джим ещё долго глядел на дом Рэдли. Видно, опять думал.
Через два дня приехал Дилл, гордый и торжествующий: он сам ехал поездом от Меридиана до станции Мейкомб (эта станция только так называется, а на самом деле она находится в округе Эббот), и там его встретила мисс Рейчел в единственном такси нашего города; и он обедал в вагоне-ресторане и видел двух сиамских близнецов, они сошли с поезда в Бэй Сент-Луис; как мы на него ни кричали, он клялся, что всё это чистая правда. Вместо ужасных голубых штанов, пристегнутых пуговицами к рубашке, он теперь носил настоящие шорты и кожаный пояс; он совсем не вырос, но стал как-то плотнее; и он сказал, что видел своего отца. Его отец выше нашего, и у него остроконечная чёрная борода, и он президент железнодорожной компании Луисвил - Нэшвил.
– Я немножко помогал машинисту, - сказал Дилл и зевнул.
– Так тебе и поверили, - сказал Джим. - Молчи уж лучше. Во что будем играть?
– В Тома, Сэма и Дика, - сказал Дилл. - Идём в палисадник.
Дилл хотел играть в братьев Роувер, потому что там все три роли благородные. Ему явно надоело играть в наших представлениях характерные роли.
– Они мне надоели, - сказала я.
Мне надоела роль Тома Роувера, он посреди кино вдруг теряет память, и больше про него ничего не сказано, только в самом конце его находят где-то на Аляске.
– Придумай что-нибудь новое, Джим, - сказала я.
– Надоело мне придумывать.
Каникулы только начались, а нам уже всё надоело. Что же это у нас будет за лето?
Мы поплелись в палисадник, Дилл выглянул на улицу и уставился на мрачный дом Рэдли.
– Я… чую… смерть, - сказал он.
Я прикрикнула на него, но он стоял на своём:
– Правда, чую.
– Это как? Кто-то умирает, а ты его можешь издали унюхать?
– Нет, не так: я понюхаю - и знаю, умрёт этот человек или нет. Меня одна старушка научила. - Дилл вытянул шею и понюхал меня. - Джин… Луиза… Финч, - сказал он с расстановкой, - ты умрёшь через три дня.
– Замолчи, а то я тебя так отлуплю, век будешь помнить. Вот как дам…
– Хватит тебе, - заворчал Джим. - Можно подумать, что ты веришь в жар-пар.
– А то, может, ты не веришь, - сказала я.
– Что это за жар-пар? - спросил Дилл.
– Знаешь, как бывает: идёшь вечером по дороге, кругом никого нет, и вдруг попадаешь в жаркое место, - стал объяснять Джим. - Жар-пар - это если человек умер, а на небо ему не попасть, он и шатается по пустым дорогам, где никого нет, и, если на него налетишь, после смерти сам будешь такой, будешь шататься по ночам и высасывать дух из живых людей…
– А как же его обойти?
– Никак не обойдёшь, - сказал Джим. - Иногда он возьмёт да и загородит всю дорогу. Но если непременно надо пройти, ты только скажи: «Жив, не помер, свет души, пропусти, не задуши». Тогда он не обвернется вокруг тебя и…
– Не верь ему, Дилл, - сказала я. - Кэлпурния говорит, это всё просто негритянские сказки.
Джим грозно посмотрел на меня, но сказал только:
– Так что ж, будем мы сегодня играть или нет?
– Давайте кататься в колесе, - предложила я.
Джим вздохнул.
– Ты же знаешь, мне в него уже не влезть.
– Будешь толкать.
Я сбегала за дом, вытащила из-под заднего крыльца старую автопокрышку и прикатила в палисадник.
– Чур, я первая, - сказала я.
Дилл сказал - лучше он будет первый, ведь он только приехал.
Джим рассудил нас: я буду первая, а Дилл покатается подольше, и я свернулась клубком внутри покрышки.
До последней минуты я не догадывалась, что Джим разозлился, как это я заспорила с ним про жар-пар, и только и ждал случая мне отплатить. Он толкнул колесо изо всей силы, и оно понеслось по тротуару. Земля, небо, дома в бешеном круговороте слились у меня перед глазами, в ушах шумело, я задыхалась. Высвободить руки и затормозить я не могла, они у меня были прижаты коленками к груди. Оставалась одна надежда - может, Джим обгонит меня или колесо запнётся о какой-нибудь выступ на тротуаре. Я слышала - Джим с криком мчится вдогонку.
Колесо наскочило на кучу щебня, свернуло вбок, перекатилось через дорогу, с размаху стукнулось обо что-то, и я вылетела на мостовую, как пробка из бутылки. Меня тошнило, голова кружилась; лёжа на асфальте, я затрясла головой, хлопнула ладонями по ушам, чтоб всё стихло и стало на место, и услыхала крик Джима:
