Виктор Голявкин - Мой добрый папа
Показывали красных конников.
Показывали, как горит город.
Показывали военных в землянке.
И вдруг смотрю - папа!
Сначала я не узнал его, он стоял, нагнувшись над картой, а рядом ещё военные, и все на карту смотрят, потом папа взглянул на меня, и я сразу узнал его и на всё кино крикнул:
- Папа!
Вокруг меня зашикали.
- Тише, - говорят, - не мешайте смотреть картину. Какой тут может быть папа!
А один говорит:
- Очень даже возможно; напрасно вы, граждане: может, и впрямь он отца увидел. Может, отец его киноартист.
Но тут опять зашикали.
- Что вы, - говорят, - тут глупости разные говорите, какой тут может быть киноартист, когда это самый натуральный киножурнал и никаких тут киноартистов нет.
Тогда тот дядька сказал:
- А может быть, наоборот: может быть, он отца увидел, и не киноартиста, как я предполагал, а самого что ни на есть, как вы давеча сказали, натурального, фронтового отца.
Тут все опять зашумели: прекратите, говорят, это безобразие, что за шум, где директор и всё такое.
И стало тихо.
Я всё глядел, может, папу опять покажут.
Но больше не показали.
Потом журнал кончился, свет зажёгся. Тот дядька, который меня защищал, говорит:
- Ты правда там отца увидел?
- Ну да! - говорю. - Ну да!
- Вот это интересно, - он говорит, - любопытный случай! Просто, можно сказать, исключительный случай. Сын видит отца в кино. А отец на фронте. Нет, это редкость, товарищи! Ты, сынок, вот что сделай. Картина кончится, а ты останься. Ещё раз на отца погляди. А я там объясню, в чём дело. Чтоб тебя, значит, не трогали.
Мы с Бобой, конечно, остались.
Позже мы пришли с мамой. От папы ведь не было писем. Мы так волновались за папу!
Один раз я шёл мимо кино.
Меня подозвал котролёр.
- Прости, мальчик, - сказал он, - не твой ли отец…
- Да, да, да, - сказал я, - мой, мой… - Я сразу понял его.
- Так что вот, - сказал он, - прошу, милый, в любой день, в любой час дня и ночи - прошу! - И показал рукой в зал.
С тех пор я ходил каждый день в кино. Каждый день я видел папу.
Папу видел не только я. Все мальчишки со всей нашей улицы и, конечно, братья Измайловы, все ходили со мной смотреть папу.
- Зови ещё, - говорил контролёр, - всех зови, пускай смотрят!
Это был замечательный контролёр!
21. Про отцов и про нас
Я уже в третьем классе. У нас теперь новый учитель. Он похож на Ливерпуля. Он тоже лысый, но без бороды.
Мы сидим и глядим на Пал Палыча, а он ходит по классу с речью. -…Таким образом, дети, идёт война. Отряды наших бойцов бьются на всех фронтах; рабочие, интеллигенция помогают фронту. Что требуется от вас, когда ваши отцы с оружием в руках бьются с врагом, чтобы дать вам возможность вот так сидеть здесь, как вы сейчас сидите, и учиться? Что требуется от вас? От вас требуется взять у меня те знания, которые я накопил за свои долгие годы. Это всё, что пока от вас требуется. А что требуется от меня? От меня требуется, разумеется, передать вам эти знания, которые я накопил. Я думаю, вы меня поняли. Я думаю, мы создадим с вами ту рабочую обстановку, которая нам для этого потребуется. Вы должны помнить, что ваши отцы, ваши старшие братья сдерживают несметные орды захватчиков, которые рвутся сюда, в наш город. Ваш фронт - здесь в тылу, вот эти парты - ваши позиции. Только своей учёбой, а не кривляньем и ленью вы добьётесь уважения. Этим вы помогаете фронту, своим отцам и старшим братьям. Вы должны чувствовать эту ответственность. Ваш враг не только Гитлер, не только фашиствующее отребье, посягнувшее на нас, ваш враг - это лень, кривлянье, безответственность, беспринципность, безволие, безалаберность, бездумье и так далее. Вы должны помнить это.
Пал Палыч подошёл к окну.
- Что я вижу там? - спросил он.
Мы стали смотреть в окно, но ничего такого там не увидели.
- Я вижу там нашу землю. Ваши отцы бьются насмерть за эту землю. Отцы ваши не заслуживают этих, с позволения сказать, подарочков в виде, как вы сами понимаете, двоек и единиц, и я могу надеяться, могу думать, что это будет у нас редчайшим явлением в нашей практике. Могу я надеяться? - спросил он.
- Можете! - заорали мы вразброд.
- Очень хорошо, - сказал он, - приступим к уроку.
Я как раз заканчивал рисунок: отцы наши мчатся на конях, с шашками наголо, а Гитлер от них удирает. Я видел, как рисуют Гитлера в газетах, и, по-моему, похоже получилось…
22. Двойка
Двойку я всё-таки получил. Хотя я вовсю старался. Почти всё у Мишки списал.
Двойки я получал и раньше. Но то было раньше, а то теперь. От папы давно нет писем. С того дня, как он уехал. Я всё боялся: вот придёт письмо, папа спросит в письме, как там Петя, как учится, - что я отвечу?
Нужно было исправлять двойку. Ждать я больше не мог.
Я решил объяснить всё Пал Палычу.
- Мда… - сказал он. - Семь ошибок в одном изложении. Но выход есть. Вот возьми эту книжку. Вот этот рассказ. Ты прочтёшь его дома. Разок или два. Но не больше. Закроешь книжку и будешь писать. Только, чур, - не заглядывать. Понял?
- А кто будет смотреть, заглядываю я или не заглядываю? - сказал я.
- Никто не будет смотреть. Не такой ты уж маленький. Взрослый парень. Чего за тобой смотреть!
- Как же так? - удивился я. - Я ведь буду смотреть.
- Не думаю, - сказал он.
- Почему же?
- Потому что на честность. Такой уговор. Как же можно смотреть! Тогда будет нечестно.
- Вот это да! - удивился я.
- Я тебе верю, - сказал Пал Палыч. - Я доверяю тебе - вот и всё!
- Так-то так, - сказал я, - но кто будет знать?
- Можно считать, - сказал Пал Палыч, - что разговор у нас закончен.
- Конечно, конечно, - сказал я, - конечно…
Я, наверно, был очень растерян. Такого ещё я не видел. Это прямо-таки удивительно!
Я прочёл рассказ только два раза. Больше я не открывал книжку. Хотя мне очень хотелось. Я писал с трудом. Так хотелось мне заглянуть в рассказ! Даже в классе писать было легче. Там можно было спросить у Пал Палыча. Можно было списать у соседа. А здесь всё было на честность.
Я всё написал, как запомнил. Пал Палыч прочёл и сказал:
- Человек ты, я вижу, честный. Так и пиши отцу.
- А как же двойка?
- Это не самое главное. Можешь считать, что исправил.
- А откуда вы знаете, - спросил я, - честный я или не честный?
- Сразу видно, - сказал Пал Палыч, - по изложению видно.
23. Два письма
Смотрю я на наш почтовый ящик и вижу: там что-то белеет. Что-то есть в нашем ящике, что-то лежит там…
- Мама! Мама! - кричу. - Что-то в ящике есть!
Я ведь могу посмотреть, что там есть, а сам на месте стою и кричу:
- Мама! Там что-то есть!
И вот мама подходит к ящику, вынимает оттуда одно письмо и второе письмо - целых два письма! Она прижимает к груди эти письма и говорит:
- Боже мой… Боже мой… - И идёт быстро в комнату.
Я говорю:
- Это всё от папы?
А мама говорит:
- От папы, да… одно письмо от папы… Боже мой…
У мамы вовсю дрожат руки, она с трудом рвёт конверт и читает.
- Ты читай вслух, читай вслух, - прошу я.
И мама читает вслух. Мамин голос совсем не похож на мамин, какой-то глухой и тихий, будто издалека слышу я мамин голос: …Чертовщина у нас тут получилась. Очень скоро мы попали в окружение, ушли в лес и болтались там по лесам и болотам довольно долго, а потом прорвались и соединились с нашими войсками. Сейчас я жив и здоров. Здесь меня орденом наградили - Красного Знамени. Теперь вы понимаете, почему от меня не было писем - по этой простой причине…
Дальше папа спрашивал, как мы живём, как наше здоровье, что он о нас очень соскучился, очень хотел бы увидеть нас, но война - ничего не поделаешь!
Потом мама читает второе письмо. Это письмо от знакомой старушки. Она пишет без запятых и без точек: она не училась в школе, и маме трудно читать.
Здравствуйте дорогие моему сердцу Валентина Николаевна и ребятки уведомляю вас что жива и здорова того и вам желаю дорогие мои с того дня как вы у нас гостили тем летом новости дюже вредные то есть немцы нас захватили и всё у нас отбирать стали а дядю Гришу немцы повесили и вот всё у нас немцы поотбирали а один дюже злющий у нас в нашей хате поселился и револьвером мне всё грозит что я вроде припрятала кур и яйца а я ничего припрятать-то не успела так вот мои милые спешу вам сообщить какое у нас тут горе самое настоящее на наши головушки свалилось а в следующих строках своего обстоятельного письма сообщаю новость а ту именно что Володя отец ваш и муж твой Валентина Николаевна как снег на голову вдруг объявился а с ним наши солдатики дюже все похудавшие и не скрываю я от вас от родных что и Володя был похудавший и уставший а погода была у нас скверная ветры сильные и дожди со снегом пополам а Володя-то с солдатиками моего жильца лютого враз застрелили и тут такая пальба пошла страшнейшая и немцев всех они тут перебили всех окаянных уничтожили а Володя-то ваш и говорит ну Марья Петровна живи спокойно а я говорю как же вы-то здесь очутились касатики когда наши-то все далеко отсюда а он говорит такие бабуся обстоятельства сложились не горюй бабуся вернутся все обязательно никуда не денутся а после они ушли в лес обещали вернуться ты не горюй говорят бабуся а как же тут не горевать дорогая моему сердцу Валентина Николаевна когда горе-то вон какое на нас свалилось и дай-то им Бог к своим дойти так вот и пишу я вам а вы на меня не серчайте что может не так пишу а ежели Володя тут ещё объявится то я вам ещё напишу а других новостей пока нету только Васютки племянник Николай капсюль всё ковырял и ему палец-то и оторвало а так наши пока что все живы и тебе Валентина Николаевна и детишкам твоим приветы шлют остаюся жива и здорова бабушка Мария Петровна и что плохо написано не гневайтесь разбирайте уж как-нибудь.
