Пелам Вудхаус - Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие
– Фокусы с веревкой! – пробормотал он наконец.
– Простите?
– Джон Хук показывает фокусы, а девицы млеют, словно перед ними Кларк Гейбл. Тьфу!
Старейшина начал понимать.
– Среди них – ваша невеста?
– Да. Все время повторяет: «О, мистер Хук!» – и трогает его рукав. По-моему, нежно.
Старец с сочувствием улыбнулся. В дни пылкой юности он через это прошел.
– Держитесь, – сказал он. – Я прекрасно знаю, каково вам, но поверьте, все уладится. Фокусы могут пленить на мгновение, но чары рассеются. Завтра, проснувшись, она станет собой и скажет «спасибо», что ее любит человек, который обычно укладывается в восемьдесят три удара.
Собеседник повеселел.
– Вы так думаете?
– Я уверен. Сколько перевидал этих королей вечеринки! Они блистают и гаснут. Хука я тоже видел. Смех у него – как треск горящего хвороста, гандикап – двадцать четыре. Новый Ногги Мортимер, не больше.
– А кто это?
– Именно такой вопрос хотел задать Энгус Мактевиш, когда увидел с нашей веранды, что он посылает воздушные поцелуи Эванджелине Брекет.
Энгус (сказал старейшина), как можно догадаться по его имени, всю жизнь относился к гольфу серьезно. В Эванджелине он нашел свое подобие. Она была не из тех, кто жеманничает и красуется, делая удар. Собственно говоря, Энгуса привлекло в ней то, что в эти мгновения она сжимает губы и вращает глазами. Что до нее, уважение к человеку, который, при всей своей щуплости, запускает мяч на двести ярдов, переросло в любовь. Ко времени, о котором я рассказываю, они обручились. Единственной тучкой до начала событий было то, что от любви он иногда немного хуже играл. Подумает о ней, поднимет голову к небу, словно моля стать ее достойным, и делает плохой удар. Он говорил мне, что прошляпил так несколько лунок.
Однако железное самообладание помогало с этим справиться, и, как я уже сказал, все шло хорошо до начала событий. Но вот весенним утром, возвращаясь в клуб после раунда, Энгус заметил на веранде молодого человека, посылающего Эванджелине воздушные поцелуи.
Никакому жениху это не понравится, особенно если у незнакомца большие темные глаза и волнистые волосы.
– Кто это? – спросил Энгус с некоторой сухостью.
– Что? – откликнулась Эванджелина, которая смотрела вниз, поскольку чистила свой мяч.
– На веранде какой-то тип. Кажется, он тебя знает.
Эванджелина подняла взор, присмотрелась и закричала:
– Да это Ногги! Э-ге-гей!
– Э-ге-ге-гей!
– Пип-пип!
– Туддл-ду!
Поскольку к началу беседы они были в четырех возгласах от веранды, теперь они стояли рядом с прекрасным незнакомцем.
– Ногги Мортимер! – воскликнула Эванджелина. – Что вы тут делаете?
Молодой человек сообщил (видимо, с братской простотой, которая совсем не понравилась Энгусу), что он собирается здесь пожить, а пока коттедж не готов, поселился на время в клубе. При этом он один раз назвал Эванджелину «кисонькой», два раза – «лапочкой», три – «милочкой».
– Замечательно! – сказала она. – Расшевелите всех наших.
– Это уж точно, моя прелесть. Положитесь на старого доброго Ногги. В вашем клубе будет много веселых вечеринок.
– Не забудьте меня пригласить. Кстати, вот мой жених, Энгус Мактевиш.
– Привет шотландцам! – закричал Ногги. – Верней, пр-р-ривет! Ур-р-ра!
Энгус с горечью ощутил, что перед ним – душа общества, остряк, шутник, победитель. Провожая Эванджелину, он был задумчив.
– Этот Мортимер… – начал он.
– А что с ним такое?
– Именно, что с ним? Кто он? Где ты с ним познакомилась? Какой у него гандикап?
– Познакомилась прошлой зимой, в Швейцарии. Он жил в том же отеле. Кажется, у него очень много денег. В гольф он не играет.
– То есть как? – недоверчиво спросил Энгус.
– Так. Но прекрасно ходит на лыжах.
– Тьфу!
– Что?
– Тьфу. Лыжи, вы подумайте! Что за чушь? Мало в жизни горя, чтобы еще привязывать к ногам какие-то доски? И помни, от лыж до тирольских воплей – один шаг. Хочешь, чтобы здесь кричали: «Ти-ра-ра-ра-ля» или что-нибудь в этом духе? Поверь, этот Мортимер поет и орет.
– Да, он много пел, – признала Эванджелина. – И кричал «Йодл-йодл» с лакеями.
– При чем тут лакеи?
– Они швейцарцы. Вот он и кричал им. Мы чуть не лопались от хохота. Он вечно над всеми подшучивает.
– Подшучивает?
– Ну, дает хлопушки в виде сигар. У нас там был один епископ, Ногги дал ему сигару, и он чуть не взлетел. Как мы смеялись!
Энгус резко глотнул воздух.
– Ясно, – сказал он. – Он не только поджигатель, но и богохульник. Тьфу!
– Я бы не хотела, чтобы ты бранился.
– А что еще делать? – мрачно спросил Энгус.
Радость угасла. Зеленые холмы счастья окутал темный туман, синие птицы исчезли, как не было. Энгус мрачно смотрел в будущее, и не без причины. Шли дни, и он все больше убеждался, что Эванджелина увлеклась этим пошляком. В первое же утро тот показался ему слишком общительным. Через неделю стало ясно, что «общительный» – не то слово. Ногги мелькал, сверкал, блистал; казалось, что ты смотришь из-за кулис сцену у балкона. Энгус Мактевиш пал духом и дважды тратил шесть ударов на лунки, для которых в счастливые дни хватало трех.
Ясно коту (сказал старейшина), что эти души общества особенно опасны в сельской местности. В городе их тлетворное влияние меньше. Бурная городская жизнь укрепляет девушек, и те реже поддаются их губительным чарам. А в тихом селении, где жили Энгус и Эванджелина, мало противоядий, ничто тебя не отвлекает.
Конечно, кроме гольфа. Единственным утешением для Энгуса было то, что его невеста по-прежнему боготворила эту игру и прилежно готовилась к весеннему женскому чемпионату.
Да, это было утешением, но не очень сильным. Подготовка к матчу свидетельствовала о том, что Эванджелина еще не утратила высших, лучших свойств. Но зачем готовиться, если каждый вечер ходишь на вечеринки? Прежде она ложилась в одиннадцать, проведя вечер за хорошей книгой, скажем – за трактатом Брейда. Теперь она соревновалась с молочником, кто придет позже, и три раза из четырех побеждала.
Энгус пытался урезонить ее, когда, зевнув, она выронила клюшку.
– А чего ты хочешь, – сказал он, – если всю ночь пляшешь?
Она удивилась.
– Неужели ты думаешь, что это отражается на игре?
– Отражается! Это ее губит.
– Все ходят в гости.
– Не перед важным матчем.
– У Ногги так весело!
– Да?
– Он – истинный волшебник. Видел бы ты его вчера! Он сказал Джеку Прескоту, что они покажут вместе фокус, тот положил руки на стол, Ногги поставил на них стакан воды и…
– И?.. – повторил Энгус, страшно страдая, что человек с гандикапом четыре подвергается издевательствам.
– И ушел. А Джек не мог убрать руки, он бы весь облился. Мы просто выли от хохота.
– Так, – сказал Энгус. – Если тебя интересует мой совет, прекрати эти бесчинства.
– На той неделе я должна пойти…
– Почему?
– Я обещала. У него день рождения.
– Хорошо. Я пойду с тобой.
– Да ты заснешь. Видел бы ты, как он тебя изображает! Ведь ты и правда спишь в гостях.
– Возможно, я и вздремну. Но проснусь, чтобы увести тебя в приличное время.
– Я не хочу уходить в приличное время.
– Предпочитаешь шестнадцатое место?
Она побледнела.
– Не говори так.
– Я уже сказал.
– Шестнадцатое?
– Или семнадцатое.
Она резко выдохнула воздух.
– Хорошо. Уведи меня до двенадцати.
– Согласен.
Как все шотландцы, Энгус не улыбался, но сейчас был близок к улыбке. Впервые за несколько недель он увидел хоть какой-то просвет.
Только любовь заставила его извлечь накрахмаленную рубашку и надеть вечерний костюм. Погода стояла необычно теплая, он сыграл три раунда и ощущал ту тягу к покою и уединению, которую ощущают люди, одолевшие пятьдесят четыре лунки под жарким солнцем. Но чемпионат был назначен на завтра, и Эванджелину во что бы то ни стало надо увести как можно раньше, чтобы она выспалась. Преодолев тягу к пижаме, Энгус отправился к Ногги и вскоре стал страшно зевать.
Тяжко было видеть, что творится. Ногги Мортимер гордился своей расторопностью. Клуб буквально заполонили розы, папоротники, фонарики, златозубые саксофонисты, хихикающие девицы и легкие закуски. Житель древнего Вавилона одобрил бы все это, а вот Энгуса мутило. Клуб был для него чем-то вроде храма, где серьезные люди тихо рассказывают друг другу, как загнали мяч с трех ударов в далекую лунку.
Меньше мутить не стало, когда он увидел Эванджелину, танцующую с хозяином. Сам он танцевать не умел, даже не учился, опасаясь, что это испортит игру, и ничего не знал об особенностях фокстрота. Тем самым он не мог сказать, должен ли Ногги так прижиматься к его невесте. Может быть, должен, а может – нет. Знал он одно: на сцене, в мелодрамах, героини отстаивают свою честь, когда их пытаются обнять намного пристойней.
Наконец он ощутил, что больше выдержать не может. В соседней комнате было что-то вроде ниши. Он забрался в ее полумрак и почти сразу заснул.
