Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
— Вы месяцами изводили себя, — говорил Франсиско, приближаясь к нему, — размышляя, в каких словах просить у меня прощения, и вправе ли просить его, если увидите меня снова, но теперь видите, что в этом нет нужды, что нечего просить или прощать.
— Да, — ответил Риарден, это слово прозвучало удивленным шепотом, но когда окончил фразу, он понял, что это величайшая честь, какую могут оказать, — да, я это знаю.
Франсиско сел на кушетку подле Риардена и медленно коснулся его лба. Это было исцеляющее прикосновение, покончившее с прошлым.
— Хочу сказать вам только одно, — сказал Риарден. — Хочу, чтобы вы услышали это от меня: вы сдержали клятву, вы были моим другом.
— Я знал, что вы это знаете. Вы знали это с самого начала. Знали, что бы ни думали о моих поступках. И ударили меня, потому что не могли заставить себя усомниться в этом.
— Это… — прошептал Риарден, не сводя с него глаз, — …это то, чего я не имел права говорить вам… не имел права выставлять в свое оправдание…
— Вы не думали, что я это понимаю?
— Я хотел найти вас… я не имел права искать вас… и вы все время были…
Он указал на одежду Франсиско, потом рука его беспомощно упала, и он закрыл глаза.
— Я был у вас мастером доменной печи, — сказал, усмехаясь, Франсиско. — Не думал, что вы будете против. Вы сами предложили мне эту работу.
— Вы были здесь моим телохранителем два месяца?
— Да.
— С тех пор, как…
— Совершенно верно. Утром того дня, когда вы читали мое прощальное послание над нью-йоркскими крышами, я пришел сюда на свою первую смену в качестве мастера доменной печи.
— Скажите, — неторопливо заговорил Риарден, — в тот вечер, на свадьбе Джеймса Таггерта, когда вы сказали, что стремитесь к своей величайшей победе, вы имели в виду меня, правда?
— Конечно.
Франсиско чуть распрямился, словно для выполнения торжественной задачи, лицо его стало серьезным, улыбка оставалась только в глазах.
— Мне нужно многое сказать вам. Но не повторите ли сначала слово, какое однажды предложили мне, а я… а я вынужден был его отвергнуть, так как знал, что не волен принять его.
Риарден улыбнулся.
— Какое слово, Франсиско?
Франсиско утвердительно кивнул и ответил:
— Спасибо, Хэнк.
Потом поднял голову.
— Теперь я скажу тебе то, что пришел сказать, но не договорил в тот вечер, когда пришел сюда впервые. Думаю, ты готов это выслушать.
— Готов.
За окном взметнулось к небу зарево от разливаемой стали. Красный отсвет медленно трепетал на стенах кабинета, на пустом письменном столе, на лице Риардена, словно в приветствии и прощании.
ГЛАВА VII. «ВЫ СЛУШАЕТЕ ДЖОНА ГОЛТА»
Звонок в дверь звучал сигналом тревоги, протяжным, требовательным воплем, прерываемым нетерпеливыми, неистовыми нажимами чьего-то пальца.
Соскочив с кровати, Дагни увидела холодный, бледный свет утреннего солнца и часы на далекой башне, показывающие десять. Она проработала в кабинете до четырех утра и распорядилась не ждать ее до полудня. Бледное, перекошенное паникой лицо, представшее перед ней, когда она распахнула дверь, принадлежало Джеймсу Таггерту.
— Он скрылся! — выкрикнул Джеймс.
— Кто?
— Хэнк Риарден! Скрылся, исчез, пропал, сгинул!
Дагни постояла, держа в руке пояс халата, который завязывала; потом, когда эта весть полностью дошла до нее, дернула за концы пояса, словно перерезая тело надвое по талии, и рассмеялась. Это был торжествующий смех.
Джеймс в недоумении уставился на нее.
— Что с тобой? — выдохнул он. — Не поняла?
— Входи, Джим, — сказала она, с презрением повернулась и пошла в гостиную. — Поняла, не беспокойся.
— Исчез! Скрылся! Как и все остальные! Бросил завод, банковские счета, всю собственность — все! Взял кое-какую одежду и то, что лежало в сейфе в квартире, — в спальне у него нашли сейф, открытый и пустой! И все! Ни слова, ни записки, ни объяснения! Мне позвонили из Вашингтона, но это уже известно всему городу! Они не смогли утаить его исчезновения! Пытались, но… Никто не знает, как эта весть распространилась, но по заводу разошлось, словно металл, прорвавшийся из домны, что он исчез, а потом… прежде чем кто-то успел остановить это, исчезли все: директор, главный металлург, главный инженер, секретарша, даже больничный врач! И бог весть сколько еще! Дезертировали, мерзавцы! Дезертировали, несмотря на все наказания, которые мы ввели. Он ушел, и остальные тоже уходят — завод стоит в бездействии! Понимаешь, что это означает?
— А ты? — спросила Дагни.
Джеймс бросал в нее фразу за фразой, словно пытался сбить ими улыбку с ее лица, странную, застывшую улыбку горечи и торжества, но ему не удалось.
— Это национальная катастрофа! Что с тобой? Неужели не понимаешь, что это роковой удар? Он сокрушит последние остатки духа и экономики страны! Мы не можем допустить, чтобы он скрылся! Ты должна его вернуть!
Улыбка исчезла с лица Дагни.
— Ты можешь! — выкрикнул Джеймс. — Ты — единственная! Он твой любовник, верно?.. Да не смотри ты на меня так! Сейчас не до щепетильности. Не до чего, кроме необходимости его вернуть! Ты должна знать, где он! Ты можешь его найти! Ты должна связаться с ним и вернуть его!
Взгляд, который обратила на него Дагни теперь, был неприятнее улыбки: она смотрела на Джеймса так, словно видела его голым, и зрелище это было ей отвратительно.
— Я не могу вернуть его, — сказала она, не повышая голоса. — И не стала бы возвращать, если бы могла. А теперь убирайся.
— Но национальная катастрофа…
— Убирайся.
Дагни не заметила, как Джеймс вышел. Она стояла посреди гостиной, опустив голову, ссутулившись, в улыбке ее были страдание, нежность и приветствие Хэнку Риардену. Дагни смутно удивлялась, почему так рада его освобождению, почему так уверена, что он прав, и вместе с тем отказывает себе в таком же освобождении. В сознании ее бились две фразы; одна звучала торжествующим кличем: «Он свободен, он вне их досягаемости!», другая походила на молитву посвящения: «Еще есть возможность победить, но пусть единственной жертвой буду я…»
«Странно, — думала Дагни в последующие дни, глядя на окружающих, — что катастрофа сделала Хэнка Риардена более известным, чем его достижения, словно пути сознания этих людей открыты бедствию, но не процветанию». Одни говорили о нем с визгливой бранью, другие шептались с виноватым и испуганным видом, как будто на них должна была обрушиться за это некая кара, третьи с истеричной уклончивостью старались делать вид, что ничего не случилось.
Газеты вопили с одной и той же воинственностью в одни и те же дни: «Это социальная измена — придавать дезертирству Хэнка Риардена слишком большое значение и подрывать общественный дух устаревшей верой, что личность может иметь какое-то значение для общества». «Это социальная измена — распространять слухи об исчезновении Хэнка Риардена. Мистер Риарден не исчез, он находится в своем кабинете, руководит своим заводом, как обычно, и на “Риарден Стил” не было никаких беспорядков, если не считать небольшой ссоры нескольких рабочих». «Это социальная измена — бросать непатриотичный свет на трагическую утрату Хэнка Риардена. Мистер Риарден не дезертировал, он погиб в автокатастрофе по пути на работу, и его потрясенные горем родные настояли на закрытых похоронах».
«Странно, — думала Дагни, — получать новости, состоящие из одних отрицаний, словно существование прекратилось, факты исчезли, и только яростные отрицания чиновников и колумнистов дают какой-то ключ к реальности, которую они отрицают». «Неправда, что “Миллер стил фаундри” в Нью-Джерси вышла из дела», «Неправда, что “Янсен мотор компани” в Мичигане закрылась». «Это злобная, антисоциальная ложь, что изготовители стальных изделий терпят крах из-за угрозы нехватки стали. Ожидать ее нехватки нет никаких причин». «Это клеветнический, ни на чем не основанный слух, будто какой-то план объединения сталелитейных заводов находится в стадии подготовки, и его одобрил мистер Оррен Бойль. Адвокат мистера Бойля категорически отрицал все и заверил журналистов, что мистер Бойль решительно против любых подобных планов. В настоящее время мистер Бойль страдает нервным расстройством».
Однако кое-что можно было наблюдать своими глазами на улицах Нью-Йорка в промозглых, холодных сумерках осенних вечеров: владельца магазина скобяных изделий, который распахнул двери, приглашая людей брать остатки товаров, а сам с истеричным смехом бил стеклянные витрины; толпу, стоящую у ветхого жилого дома, около которого остановились полицейская и санитарная машины, ожидающие, пока из заполненной газом комнаты не вынесут тела мужчины, его жены и троих детей; этот человек был мелким производителем стальных отливок.
