Даниэль Дефо - Счастливая куртизанка
Обескураженная таким приемом, девица поначалу некоторое время мялась в дверях, соображая, что бы такое сказать, однако, заметив выражение принужденности на лице квакерши, словно та только и ждет, как отделаться от гостьи и закрыть за нею дверь, она почувствовала себя уязвленной. Между тем осторожная квакерша не пригласила ее в дом оттого, что опасалась, как бы девица, обнаружив, что они одни, не сделалась слишком развязной; к тому же, рассудила она, чем холоднее она ее примет, тем это будет приятнее для меня.
Однако от нее не так-то легко было отвязаться. Поскольку ей не удалось поговорить с миледи, сказала нежеланная гостья, то, быть может, она (то есть квакерша) согласится выслушать ее? На это моя квакерша учтиво, но холодно пригласила ее войти, а той только того и надо было. Заметьте: квакерша повела ее не в парадную гостиную, где мы принимали ее в первый раз, когда она приходила с капитаншей, а в маленькую прихожую, служившую лакейской.
С первых же слов девчонка не постеснялась дать понять, что не верит, будто меня нет дома, и думает, что я просто не желаю показываться на люди; затем принялась с жаром просить разрешения сказать мне всего два словечка; просьбы ее перешли в мольбы, а затем последовали слезы.
— Мне весьма прискорбно, — сказала добрейшая квакерша, — что ты столь низкого обо мне мнения и полагаешь, что я способна солгать и сказать тебе, будто миледи уехала из дома, если бы это было не так!
Уверяю тебя, что я никогда не позволяю себе такого; да и сама леди ***, насколько мне известно, не стала бы просить меня о подобной услуге. Если бы она была дома, я бы так и сказала.
Та ничего на это не возразила, но только сказала, что ей надобно со мной поговорить о деле чрезвычайной важности, после чего расплакалась пуще прежнего.
— Я вижу, ты в большом горе, — говорит ей квакерша. — И рада была бы тебе помочь, но поскольку тебя ничто не в состоянии утешить, кроме свидания с леди ***, то я бессильна.
— Я все же надеюсь на вашу помощь, — говорит та. — Право же, мне необходимо с ней поговорить, иначе я погибла.
— Мне очень прискорбно это слышать, — говорит квакерша. — Но, коли так, зачем ты не поговорила с нею, когда вы были здесь с женой капитана?
— С глазу на глаз поговорить с нею у меня не было случая, — отвечает та, — а при всех говорить было нельзя; кабы только мне удалось остаться с нею наедине, я бы бросилась к ней в ноги и испросила ее благословения.
— Какие странные речи! — говорит квакерша. — Я не понимаю смысла твоих слов.
— Ах! Если в вас есть капля великодушия или жалости, будьте мне другом, — говорит она, — не то я погибла, совершенно погибла!
— Твоя горячность меня пугает, — говорит квакерша, — ибо истинно тебе говорю, я не понимаю тебя.
— Ах, но ведь она моя матушка! — говорит та. — Моя родная мать! И не хочет признать меня своею дочерью.
— Твоя матушка? — повторяет квакерша, приходя в большое волнение. — Что ты хочешь этим сказать?
— Да только то, что говорю, — отвечает она. — Говорю вам, это моя родная матушка, и только не желает меня признать.
Проговорив эти слова, девушка вновь заливается слезами.
— Не желает тебя признать? — повторила чувствительная квакерша и сама заплакала. — Но ведь она тебя не знает и никогда прежде не видела.
— Да, она меня, должно быть, и в самом деле не узнала, — говорит девица. — Но я-то ее знаю, и я знаю, что она — моя мать.
— Мыслимое ли дело! — говорит квакерша. — У тебя что ни слово, то загадка. Не изволишь ли ты, наконец, объясниться как следует?
— Да, да, да, — говорит она, — сейчас я вам все объясню. Мне было известно наверное, что это моя родная мать, и душа моя не знала покоя, покуда я ее не разыскала. А теперь — потерять ее вновь, когда я только ее нашла… да у меня сердце разорвется от горя!
— Но если она твоя мать, — спросила квакерша, — как же это возможно, чтобы она тебя не узнала?
— Увы, — отвечала она. — Я была разлучена с нею в младенчестве, и она с тех пор меня не видела.
— Стало быть, и ты ее не видела тоже?
— Ах, нет, — отвечала она. — Я-то ее видела, и частенько, ибо в бытность ее леди Роксаной я служила у них в доме, но тогда ни я ее не узнала, ни она меня. Но с той поры все это разъяснилось. Разве нет у нее служанки по имени Эми?
Приметьте, этот вопрос застиг мою честную квакершу врасплох и к тому же чрезвычайно ее изумил.
— Право же, — сказала она, — у миледи множество девушек в услужении, и я не упомню все имена.
— Да, но ее камеристка, любимая ее служанка, — настаивала девица. — Ведь ее зовут Эми, не так ли?
— Вот что, — нашлась вдруг квакерша. — Хоть я и не люблю, когда меня допрашивают, но чтобы тебе не взбрело в голову, будто я что-то от тебя утаиваю, то скажу тебе: каково истинное имя ее камеристки, я не знаю, не только слышала, что хозяева называли ее Черри.
NB: В день нашего бракосочетания муж мой в шутку дал ей такое прозвище, и мы так ее и стали с тех пор называть, так что квакерша сказала в некотором смысле чистую правду.
Девица смиренно принесла свои извинения за нескромные расспросы, сказав, что не имела в мыслях дерзить ей, либо допрашивать ее; она, мол, измучена своим горестным положением и подчас сама не знает, что говорит; она отнюдь не хочет причинить беспокойство, но только заклинает ее как христианку и мать сжалиться над нею и по возможности помочь ей со мною свидеться.
Передавая мне весь этот разговор, добросердечная квакерша призналась, что трогательное красноречие бедной девушки разжалобило ее до слез; тем не менее она была вынуждена сказать, что ей неизвестно, ни куда я уехала, ни по какому адресу мне писать; однако, прибавила квакерша, если ей когда доведется меня повстречать, она не преминет пересказать этот разговор, или, во всяком случае, ту часть его, какую найдет нужной, и передать ей, то есть девице, мой ответ, если я, в свою очередь, найду нужным таковой дать.
Затем квакерша позволила себе расспросить ее о кое-каких подробностях этой, как она выразилась, воистину удивительной истории. И тогда моя девица, начав с первых невзгод в моей жизни, которые одновременно были и ее первыми— невзгодами, поведала историю своего несчастного детства и последующей службы у леди Роксаны, как она величала меня, а также о помощи, какую ей оказывала затем госпожа Эми; так, как Зми не отрицала, что была в услужении у ее матери, а главное, что она же оказалась камеристкой леди Роксаны и вернулась из Франции вместе с нею, то девица и вынесла из этих и кое-каких, других обстоятельств твердое убеждение, что леди Роксана была ее родной матерью, и не менее твердое убеждение в том, что леди ***, проживающая в ее доме (то есть у квакерши), есть та самая леди Роксана, у которой она служила судомойкой.
Добрый мой друг квакерша, на которую рассказ этот произвел сильное действие, не знала, что отвечать; все же она слишком меня любила, чтобы показать вид, будто ей поверила; во-первых, рассудила она, не было на то непреложных оснований; во-вторых, если девица рассказала правду, то я достаточно недвусмысленно дала понять, что не стремлюсь к ее раскрытию. Поэтому она употребила все силы на то, чтобы разубедить девицу. Доказательства, — какие та приводила, сказала она, недостаточно весомы; кроме того, со стороны ее собеседницы весьма невежливо на основании этих, ничем не подкрепленных доказательств посягать на родство с лицом, стоящим намного выше ее; проживавшая у нее (у квакерши) в доме миледи, продолжала она, никогда бы не унизилась до притворства, и поэтому она (квакерша) никогда не поверит, чтобы я отреклась от родной дочери; а если бы я по каким-либо причинам, даже будучи ее матерью на самом деле, не хотела того признавать, то уж, наверное, позаботилась бы ее обеспечить, ибо обладаю достаточными для того средствами. Поскольку, выслушав историю леди Роксаны, продолжала квакерша, я никоим образом не признала в ней себя в даже, напротив, всячески осуждала ту мнимую леди, величая ее самозванкой и женщиной легкого поведения, то, разумеется, я ни за что не согласилась бы присвоить себе имя особы, столь справедливо мною порицаемой.
К тому же, сказала она, ее жилица (то есть я) называет себя леди по праву, ибо является законной женой баронета, о чем ей, квакерше, достоверно известно, а следовательно, я так же далека от описанной этой девицей особы, как небо от земли. Есть еще одно обстоятельство, заявила квакерша, которое делает маловероятным ее предположение. «Ты разве не видишь, — сказала она, — что ваши года не сходятся? Ведь ты сама говоришь, что тебе уже двадцать пятый год и что ты — младшая из трех детей твоей родительницы; таким образом, по твоему рассказу, твоей матушке должно быть по крайней мере за сорок, а дама, которую ты принимаешь за свою мать, как ты видишь сама, да и как видно всякому, еще; очень молода и уж, конечно, ей нет и сорока; к тому же она оттого и поехала в деревню, что ожидает ребенка; так что, нет, я никак не могу допустить даже мысли о том, чтобы ты была права в своем предположении; и если мне позволено дать совет, то я на твоем месте выкинула бы из головы эту мысль, как совершенно невероятную, ибо вся эта история только огорчает тебя и приводит разум твой в расстройство. А ты, я это ясно вижу, — прибавила она, — ты просто не в себе.
