Франц Кафка - Замок
Пепи умолкла. Вздохнув, она отерла слезинки с глаз и щек, а потом, кивая головой, посмотрела на К., будто говоря: дело, мол, совсем не в ней и ее несчастьях, ей ни от кого, а от К. и подавно, ни помощи, ни утешений не требуется, она, невзирая на молодость, уже знает жизнь, и ее бедами знания эти только подтверждаются, она об К. печется, ему его истинное отражение и положение, как в зеркале, показать хочет, даже теперь, после краха всех своих надежд, она считала своим долгом это сделать.{34}
[— Ты себе много забот причиняешь, и нужных и ненужных, — сказал К. — Ненужных даже больше, чем нужных, меня теперь даже не удивляет, что у тебя такие беды на службе: ты же все время боишься, что тебя обманут, и все время начеку, все время только к этому и готовишься. Этого никому не выдержать, даже такому, по счастью, крепкому и юному созданию, как ты. До чего же необузданная у тебя фантазия! Наверно, там, внизу, в вашей девичьей каморке, и вправду очень темно и затхло, если там подобные мысли столь пышным цветом расцветают. Такие мысли — плохие помощники при подготовке к новой работе, вот ты ее и теряешь, как и следовало быть. Но на твоем месте, Пепи, я бы по этому поводу так не отчаивался…]
— Экая необузданная у тебя фантазия, Пепи, — проговорил К. — Ни за что не поверю, что ты все эти ужасы только сейчас для себя открыла, это все страшные сказки из вашей каморки там, внизу, байки, больше ничего, только там, в тесноте да темноте, им и место, а здесь, в просторной буфетной, их странно слушать. С этакой чепухой в голове тебе никак тут не удержаться, это само собой понятно. Уже и платье твое, и прическа, которыми ты так гордишься, — это все порождения той же тьмы, тех же тесных постелей в вашей комнатенке, там они наверняка прекрасными кажутся, а здесь над ними только смеются, кто про себя, а кто и вслух. Сама подумай, ну что ты такое говоришь? Это я-то игрушка в чужих руках, это меня-то обманули? Нет, дорогая Пепи, я не обманут и не игрушка, ко мне это так же мало относится, как и к тебе. Да, верно, Фрида меня бросила, или, как ты изволишь выражаться, удрала от меня с одним из помощников, тут некий проблеск истины ты еще видишь, и, действительно, весьма маловероятно, чтобы она после этого стала моей женой, но что она якобы мне надоела бы, или что я уже на следующий день ее бы прогнал, или что она изменила бы мне, как заурядная жена изменяет постылому мужу, — во всем этом и намека на правду нет. Вы, горничные, привыкли в замочные скважины подглядывать, у вас от этого и мысли соответствующие, из всякой мелочи, какую и вправду углядели, вы себе всю картину дорисовываете, столь же увлекательную, сколь и нелепую. А в итоге получается, что я, к примеру, о своих же делах куда меньше твоего знаю. Я вот при всем желании не могу с такой же точностью, как ты, объяснить, почему Фрида меня бросила. Наиболее вероятным объяснением мне представляется то, которое ты упомянула лишь вскользь, но прибегать к нему не стала, — что я надолго ее забрасывал. Это, к сожалению, правда, я ее забрасывал, но тому были свои причины, которые к этому делу не относятся, я был бы счастлив, если бы она ко мне вернулась, но немедля стал бы точно так же забрасывать ее снова. Да-да, именно так. Когда она была со мной, я беспрестанно уходил от нее по делам, которые ты так высмеиваешь, а сейчас, когда ее со мной нет, мне почти нечем заняться, я устал и томлюсь по безделью еще большему. Нет ли у тебя теперь для меня совета, Пепи?
— А вот и есть, — отозвалась Пепи, неожиданно оживляясь и беря К. за плечи. — Мы оба обманутые, давай держаться вместе, пойдем со мной вниз, к девушкам.
— Покуда ты жалуешься и считаешь нас обманутыми, — возразил К., — нам с тобой друг друга не понять. Ты все время хочешь быть обманутой, тебе это лестно, это же так трогательно, так душещипательно. А правда в том, что ты для этого места не годишься. Подумай, насколько эта непригодность бросается в глаза, если даже я, последний, по твоим же наблюдениям, профан, это понимаю. Ты добрая, хорошая девушка, Пепи, только по тебе совсем не сразу это видно, я, к примеру, поначалу считал тебя ужасной зазнайкой и злюкой, оказалось, ты совсем не такая, просто должность тебя портит, и все потому, что ты для нее не годишься. Не хочу сказать, что ты до места этого не доросла, должность не такая уж завидная, конечно, при ближайшем рассмотрении, она, может, немного почетнее твоей прежней работы, но в целом разница невелика, на самом деле обе должности похожи почти до неразличимости, пожалуй, можно даже сказать, что должность горничной предпочтительнее места буфетчицы, там ты всегда среди секретарей, здесь же, напротив, хоть в гостевых комнатах тебе даже начальникам секретарей прислуживать дозволено, однако и с последней швалью вроде меня якшаться приходится; ведь мне по здешним законам нигде, кроме буфетной, и находиться нельзя, или, скажешь, возможность общаться со мною такая уж большая честь? Так что почетной эта должность кажется только тебе, что ж, может, у тебя на то свои причины имеются. Но именно поэтому ты и не пригодна. Это место не лучше и не хуже всякого другого, а для тебя оно чуть ли не царствие небесное, отсюда и пыл твой чрезмерный, ты вон и наряжаешься под ангелочка — хотя на самом-то деле разве ангелы так выглядят? — трясешься из-за этого места, воображаешь, будто тебя тут со света сживают, преувеличенной любезностью пытаешься расположить к себе всякого, кто, на твой взгляд, способен тебя поддержать, но этим лишь сбиваешь людей с толку и далее отпугиваешь, ведь люди отдохнуть в трактир приходят, а вовсе не переживать вдобавок к собственным заботам еще и заботы буфетчицы. Возможно, сразу после ухода Фриды никто из высоких господ и не заметил ее отсутствия, но теперь они уж точно обратили на это внимание и чуть ли не тоскуют по Фриде, потому что Фрида, надо полагать, вела дело совершенно иначе. Какая бы она ни была и как бы к своему месту ни относилась, но опыта в работе у нее гораздо больше, и держалась она здесь холодно и сдержанно, ты сама это подчеркиваешь, хоть и не желаешь ее уроками воспользоваться. Ты когда-нибудь за ее взглядом следила? Это давно уже был не взгляд буфетчицы, а взгляд почти что настоящей хозяйки. Она все замечала, всех до единого, и взгляд, которым она успевала одарить каждого по отдельности, был достаточно властным, чтобы любого себе подчинить и на место поставить. Что из того, что она малость худощава и не очень молодо выглядит, что из того, что женские волосы можно вообразить себе и попышнее, все это мелочи в сравнении с тем, какой она тут была, что из себя представляла, а кому мешали мелкие недостатки ее внешности, тот этим одно только доказывал: что не умеет за внешностью суть разглядеть. Кламма в этом упрекнуть никак нельзя, и только шоры неопытности не дают тебе, еще совсем молоденькой девушке, поверить в любовь Кламма к Фриде. Если тебе — и вполне справедливо — Кламм кажется недосягаемым, то ты решила, что и Фриде до него не дотянуться. Ты ошибаешься. На сей счет я, не имея других бесспорных доказательств, положился бы на одно только Фридино слово. Сколь бы неправдоподобным тебе это ни казалось, как бы ни расходилось с твоими представлениями о жизни, о господах чиновниках, о благородстве и действии женских чар, это все равно правда, такая же правда, как то, что мы сейчас сидим рядом и я беру твою руку в свои ладони, — вот так же, наверно, как будто это самая естественная вещь на свете, и Кламм с Фридой рядышком сидели, и он по доброй воле сюда, вниз, к ней спускался, даже спешил, и никто не подкарауливал его в коридоре, халатно забросив свою работу, да-да, Кламм сам сподабливался сойти вниз, и изъяны в костюме Фриды, способные привести тебя в ужас, ничуть его не смущали. Ты просто не хочешь ей поверить! И даже не понимаешь, как именно этим выдаешь себя с головой, выставляя напоказ свою неопытность, свое незнание жизни. Даже вовсе не зная об отношениях Фриды с Кламмом, нельзя не заметить во всем ее существе нечто особенное, сложившееся под влиянием человека, который ни тебе, ни мне, ни любому здесь в деревне не чета, человека, общение с которым выходит далеко за пределы обычной докучливой трепотни между гостями и официантками, — а для тебя в этой трепотне чуть ли не цель и смысл всей жизни. Но я несправедлив к тебе. Ты ведь сама прекрасно подмечаешь достоинства Фриды, сама говоришь о ее наблюдательности, решительности, умении влиять на людей, правда, истолковываешь все это неверно, полагая, будто она все эти качества своекорыстно, только к своей выгоде или во зло другим, а то и вовсе как оружие против тебя лично использует. Нет, Пепи, даже будь у нее такие могучие стрелы, со столь короткого расстояния их не выпустить. Это она-то своекорыстна? Скорее можно сказать, что она, пожертвовав всем, что у нее было и чего она вправе была ожидать от будущего, нам с тобой предоставила возможность подняться повыше и себя показать, но мы оба ее подвели и, можно считать, просто вынудили на прежнее место вернуться. Не знаю, верно ли это, да и вина моя не вполне мне ясна, только когда я тебя с собой сравниваю, какое-то смутное понимание начинает во мне брезжить; ну вроде того, что старались мы оба слишком уж по-детски, шумно, суетливо и неуклюже, словно нечто, что Фридиным спокойствием и деловитостью легко и незаметно взять можно, мы с истерикой, плачем и дерганьем цапнуть норовили, — как ребенок всю скатерть со стола тянет, когда ему что-то на столе нравится, а в итоге ему одни черепки достаются и надежды, разбитые в прах и утраченные навсегда. Не уверен, так ли в точности с нами было, но скорее уж так, чем как ты рассказываешь, это я знаю наверняка.
