Эмиль Золя - Западня
Жервеза сдержала слово. Она еще больше опустилась, еще чаще отлынивала от работы, а придя в прачечную, болтала без умолку, и все валилось у нее из рук. Если какая-нибудь вещь падала, Жервеза и не думала ее поднимать. Она совсем обленилась, верно, боялась растрясти свой жир. Она забросила все хозяйство и бралась за метлу лишь тогда, когда от сора и грязи некуда было ступить. Теперь, проходя мимо двери Купо, Лорийе на виду у всех зажимали носы. «Сущая зараза!» — говорили супруги. Сами они сидели, забившись в своей норе в конце коридора, и не желали слышать стонущей кругом нищеты, они даже запирались на все замки из боязни, что придется одолжить кому-нибудь двадцать су. Нечего сказать, добрые сердца, любезные, услужливые соседи! Стоило постучаться к ним и попросить коробку спичек, щепотку соли или стакан воды, как дверь чуть-чуть приоткрывалась и тотчас же захлопывалась перед носом у просителя. А уж какие у них злые языки! Послушать Лорийе, они никогда не суются в чужие дела, — да, если надо помочь ближнему! Но уж коли представился случай позлословить, они с утра до ночи честят людей на все корки. Заперев дверь на задвижку и повесив изнутри одеяло, чтобы закрыть замочную скважину и все щелочки, супруги с наслаждением перемывают косточки соседям, ни на минуту не выпуская из рук золотой проволоки. Больше всего их радовало унижение Хромуши, и они целыми днями судачили о ней, мурлыкая от удовольствия, как коты, которых гладят по шерстке. Подумать только, как она обнищала, как опустилась! Они подстерегали Жервезу, когда она шла за покупками, и потешались над ней: ну и крошечный же хлебец несет под передником Хромуша! Они вели счет дням, когда она ложилась спать на голодный желудок. Они знали, какой толщины слой пыли в ее комнате, сколько там стоит немытых тарелок, подмечали каждый новый признак ее неряшливости и нищеты. А ее платья? Грязные лохмотья, которыми побрезговал бы даже тряпичник! Ну и здорово же облезла эта красотка, эта стерва, которая, бывало, так и вертела задом в своей небесно-голубой прачечной! Вот до чего доводит пристрастие к тряпкам, к вину и пирушкам. Жервеза подозревала, что Лорийе издеваются над ней; иной раз, сняв ботинки, она неслышно подходила к их двери и прикладывала к ней ухо, но толстое одеяло заглушало голоса. Только раз она подслушала, что они называли ее «грудастой», — впрочем, несмотря на плохую кормежку, у нее и в самом деле была пышная грудь. Словом, Лорийе сидели у нее в печенках. Но она продолжала разговаривать с ними — не хотела давать пищу сплетням, хоть и знала, что от этих злыдней ничего, кроме пакостей, не дождешься; а главное, у нее не было сил отшить супругов, начисто разругаться с ними. Да и не все ли равно? Ей хотелось жить на свой лад — ничего не делать, сидеть сложа руки, а уж если утруждать себя, то лишь для собственного удовольствия.
Как-то в субботу Купо обещал сводить ее в цирк. Вот из-за этого стоило побеспокоиться! Разве не любопытно посмотреть, как дамы скачут на лошадях и прыгают сквозь обручи, обтянутые бумагой? Купо как раз получил двухнедельный заработок — мог же он раскошелиться на сорок су! Они собирались даже поужинать вдвоем в ресторане, так как Нана допоздна задержится в мастерской из-за спешного заказа. Пробило семь часов, Купо еще не было, в восемь он тоже не пришел. Жервеза была вне себя. Ее пьянчуга, верно, пропивает получку в компании с приятелями. А она-то выстирала чепчик и с самого утра занималась починкой старого платья, чтобы иметь приличный вид! Наконец в девять часов терпение у нее лопнуло: голодная, позеленевшая от злости, она спустилась вниз, чтобы поискать Купо в окрестных кабаках.
— Не мужа ли ищите? — спросила привратница, заметив ее сердитое лицо. — Он у папаши Коломба. Бош только что пил с ним вишневку.
Жервеза поблагодарила. Она бегом бросилась в «Западню» с твердым намерением выцарапать мужу глаза. Моросил дождик, и от этого прогулка не становилась приятнее. Но когда Жервеза добралась до «Западни», мысль, что ей самой не поздоровится, если она разозлит Купо, сразу охладила ее пыл, и она остановилась перед дверью. Окна кабака были освещены, газовые рожки слепили глаза, на стенах разноцветными пятнами лежали блики от бутылок и графинов. Жервеза на мгновение замерла, прильнув лбом к стеклу, и между двумя бутылками, стоявшими на витрине, разглядела Купо: он сидел с приятелями за оцинкованным столиком в глубине зала, и темные фигуры расплывались в синеватом табачном дыму; не слыша их голосов, забавно было смотреть, как они размахивают руками и, выпучив глаза, трясут головой. Боже правый, как это мужчины могут бросать дом, семью и часами торчать в мерзкой дыре, где и дышать-то нечем?! Струйки дождя потекли ей за шиворот; она выпрямилась и, не решаясь войти в «Западню», уныло побрела по внешним бульварам. Ну и влетит же ей, если Купо ее увидит, — он не терпит, когда его выслеживают. Да и, кроме того, кабак неподходящее место для порядочной женщины. Однако на бульваре было грязно, мокро, она скоро продрогла и испугалась, что, пожалуй, еще расхворается. Дважды она возвращалась обратно и, остановившись у витрины, снова прижималась лбом к стеклу — этакая досада, проклятые пьяницы посиживают себе в тепле, пьют и горланят. Яркий свет «Западни» отражался в лужах, вскипавших под дождем мелкими пузырьками. Всякий раз, как дверь кабака отворялась и тут же оглушительно хлопала, Жервеза отскакивала от витрины прямо в лужу. Наконец она выругала себя дурой, открыла дверь и решительно направилась к столику Купо. Что там ни говори, а она пришла за мужем, это ее право, тем более что сам Купо обещал сводить ее вечером в цирк. Будь что будет, она не хочет раскиснуть под дождем, как кусок мыла.
— Ба, да это ты, старуха?! — закричал кровельщик, давясь от хохота. — Ну и потеха! Право же, потеха!
Все смеялись — Бурдюк, Биби Свиной Хрящ, Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка. Да, они тоже находили это очень забавным, а почему — и сами не знали. Жервеза стояла молча, слегка опешив. Купо был, видно, хорошо настроен, и она отважилась спросить:
— Ну как, идем мы или нет? Надо поторапливаться. Мы еще поспеем к концу представления.
— Да я и встать-то не могу, прилип, ей-богу прилип, — ответил Купо, продолжая смеяться. — Попробуй, если не веришь, потяни меня за руку, да сильнее, черт возьми! Тащи сильнее, говорят тебе, ну же! Вот видишь, подлец Коломб привинтил меня к скамейке.
Жервеза вошла во вкус игры; когда же она отпустила руку мужа, остальным приятелям так понравилась эта забава, что они сбились в кучу, толкая друг друга и ревя, как ослы, которых чистят скребницей. Кровельщик громко хохотал, разевая пасть во всю ширь.
— Дурища ты! — проговорил он наконец. — Почему б тебе не присесть на минутку? Сидеть здесь все же лучше, чем шлепать под дождем… Ну да, я опоздал, был занят. Нечего кривить рожу, не поможет… Эй вы, потеснитесь!
— Может, вы согласитесь присесть ко мне на колени? — любезно предложил Бурдюк, обращаясь к Жервезе. — Тут вам будет помягче.
Не желая привлекать к себе внимание, Жервеза взяла стул и села в трех шагах от столика. Она поглядела на то, что пьют мужчины, — желтое зелье отливало золотом в их стаканах; на столе образовалась маленькая лужица, и Ненасытная Утроба, он же Бездонная Бочка, макал в нее палец и, разговаривая, выводил крупными буквами женское имя «Элали». Жервеза нашла, что Биби Свиной Хрящ совсем истрепался и стал худ как щепка. У Бурдюка нос посинел и расцвел наподобие махрового георгина. Всех четверых словно вываляли в грязи: взъерошенные липкие бороды напоминали метлы золотарей, рабочие блузы были засалены и порваны, руки перепачканы, ногти в трауре. И все же с ними еще можно было водить компанию, правда, они пили с шести часов вечера, но их пока не совсем развезло, и все четверо держались молодцом. Возле стойки Жервеза заметила двух других пьянчуг, эти уж до того наклюкались, что проносили стаканчики мимо рта и опрокидывали их себе за ворот. Грузный папаша Коломб, расставив огромные ручищи, которым позавидовал бы любой вышибала, невозмутимо разливал вино и водку. Было очень жарко, дым от трубок поднимался к потолку и при ослепительном свете газовых рожков клубился как сизый туман, понемногу обволакивая посетителей; из-за этой завесы доносился невнятный гул — крики сиплых голосов, звон стаканов, ругань и удары кулаком по столу, звучавшие как громовые раскаты. Недаром Жервеза морщилась: такое зрелище не больно-то приятно для женщины, особенно с непривычки; она задыхалась, глаза ее слезились, голова отяжелела от винных паров, которыми пропитался весь зал. Внезапно Жервеза почувствовала щемящую тоску, будто ей грозила какая-то опасность. Она обернулась и увидела перегонный куб, дьявольскую машину, которая работала полным ходом под стеклянной крышей узенькой пристройки и глухо рокотала, словно адская кухня для спаивания людей. Вечером вид у змеевиков был еще более мрачный, чем днем, лишь на сгибах медных трубок вспыхивали большие красноватые звезды; тень от машины падала на заднюю стену, и Жервезе мерещились всякие ужасы — хвостатые чудища с разинутой пастью, грозящие поглотить всех посетителей.
