Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба
— Ты еще спрашиваешь?! — заикается он. — Ты еще спрашиваешь?!
Он берет себя в руки и сухо добавляет:
— Я его вышвырну вон, вот что я сделаю. И немедленно!
У Шале холодный и растерянный вид. Он бормочет:
— Это слишком рискованно.
— Рискованно было бы оставлять его в бараке.
— Он знает, что ты из партии?
Брюне отворачивает голову, его гнев утихает.
— Он узнал меня с первого дня.
— А товарищи? Он тоже знает, кто они?
— Конечно.
— Хуже некуда! — говорит Шале. Брюне живо объясняет:
— Это было необходимо. Он мне очень помогал в работе.
— Какую работу ты выполнял? — небрежно спрашивает Шале.
— Мы об этом поговорим позже.
— Как бы то ни было, раз он так много знает, нужно предполагать самое худшее: если ты его вышвырнешь вон, как кусок дерьма, он нас выдаст.
Брюне пожимает плечами:
— Вовсе нет! Он не из таких. Шале раздраженно говорит:
— Но я же тебе сказал, что он писал донесения губернатору.
— Пусть так. Но я его досконально знаю: он не из таких.
Шале медленно, как бы самому себе, говорит:
— Я вот что думаю: не предусмотрительнее ли оставить его здесь? Мы сказали бы ему, что не станем возвращаться к его осуждению партией, что мы для этого недостаточно компетентны, но что, при нынешних обстоятельствах…
Брюне издает короткий смешок.
— Он не дурак. Он уже успел узнать за десять лет в наших рядах, что партия никогда не прощает: если мы его оставим, он решит, что мы его боимся.
— Не обязательно, — возражает Шале, — можно… Брюне снова овладевает ярость. Руки его дрожат, он
громко кричит, весь в жару:
— Хватит! Я и пяти минут не смогу дышать одним воздухом с этой продажной тварью! Один раз он меня подловил, но больше я ему не поддамся!
— Как хочешь, — говорит Шале. Брюне через силу добавляет:
— Я его сбагрю к Тибо, он староста барака. Это надежный человек, и он будет держать язык за зубами.
Они умолкают, Брюне мало-помалу успокаивается, он не очень хорошо понимает, что с ним только что произошло. Бессвязные слова крутятся у него в голове; когда он думает о Шнейдере, у него возникает желание его избить. Все подозрительное внушает ему омерзение.
— Что ж, — соглашается Шале, — зови Викарьоса, сообщи ему о нашем решении. Скажи ему, что он еще дешево отделался и что ему будет худо, если он будет крутиться у комендатуры и его застукают.
Наступает короткое молчание.
— Позови его! — повторяет Шале. — Уверен, что он недалеко.
Брюне не шевелится. Шале хмурит брови.
— Чего ты ждешь?
— Чтобы ты ушел.
Шале неохотно встает. Понятно, думает Брюне, тебе жаль уходить от печки. Шале берется за ручку двери. Внезапно Брюне говорит:
— Ничего не сообщай товарищам. Удивленный, Шале оборачивается.
— Почему?
— Потому. Он… он был привязан к ним. К тому же, не стоит доводить человека до крайности…
Шале колеблется:
— Но ведь было предупреждение.
— Я тебя прошу ничего не говорить товарищам, — не повышая голоса повторяет Брюне.
Шале пожимает плечами.
— Будь по-твоему.
Он выходит, Брюне выходит вслед за ним, останавливается на пороге барака и ищет взглядом Шнейдера. Тот стоит неподвижно, прислонившись к перегородке двадцать восьмого барака. Они смотрят друг на друга, Брюне разворачивается и возвращается к себе, оставив дверь открытой. Почти сразу появляется Шнейдер, постучав о пол ногами, чтобы сбить снег, он входит и закрывает за собой дверь. Брюне, отводя глаза, садится. Он слышит скрип стула. Шнейдер тоже сел. Брюне поднимает глаза: Шнейдер сидит рядом с ним, у него доброе круглое лицо, какое было всегда; словно ничего и не произошло.
— Я видел этого типа в Оране, — спокойно говорит Шнейдер.
— Ты мне не говорил, что ты был в Оране, — замечает Брюне.
— Верно, не говорил.
— Ты Викарьос? — Да.
Итак, рядом сидит Викарьос, но Брюне видит перед собой только Шнейдера.
— Однако я тебя где-то встречал, — говорит Брюне. — В первое время в Баккара я часто думал: мне знакомо это лицо.
— Мы встречались в тридцать втором году, — подтверждает Шнейдер, — на съезде партии. Я тебя сразу узнал.
— На съезде! Действительно!
Он изучает эти тяжеловесные черты, этот отвислый нос; за неимением Викарьоса, он пытается снова увидеть перед собой Шнейдера июня сорокового года, двоедушного, смутно знакомого незнакомца, которого можно было бы ненавидеть. Но за это время Шнейдер снова стал полностью Шнейдером. Брюне опускает глаза и говорит, уставившись в пол:
— Я тебя запишу в барак Тибо. После обеда можешь перенести туда свои пожитки.
— Ладно.
— Товарищам мы ничего не скажем.
— Хорошо, — говорит Шнейдер. — Спасибо.
Он встает, сейчас он уйдет, он делает шаг к двери, Брюне протягивает руку, рот его невольно открывается, и он громко говорит каким-то не своим голосом:
— Почему ты мне солгал?
Шнейдер удивленно смотрит на него, Брюне выпрямляется, он так же удивлен, как и Шнейдер. Он сурово поправляет себя:
— Почему ты нам солгал?
— Потому что я отлично вас знаю, — отвечает Шнейдер.
Ему холодно, как Шале, но это другой холод. Он возвращается, протягивает к печке большие добрые руки. Брюне молча смотрит на большие добрые руки Викарьоса. Спустя минуту Брюне спрашивает:
— Зачем тебе понадобилось примкнуть к нам, раз ты вышел из партии?
— Мне надоело быть одному, — говорит Шнейдер. Брюне внимательно смотрит на него.
— Другой причины не было?
— Нет.
Он делает несколько шагов по комнате с сонным видом и добавляет как бы для себя самого:
— Естественно, я понимал, что долго это не может продолжаться.
Внезапно он как бы просыпается, поднимает голову и улыбается Брюне.
— Я рад, что мы расстаемся так мирно, — говорит он. Брюне не отвечает. Шнейдер, улыбаясь, ждет, потом его улыбка гаснет, и он спокойно произносит:
— Прощай, Брюне. Мы хорошо поработали.
Он поворачивается, он уходит, больше мы никогда не увидимся, кровь бросается в лицо Брюне, гнев вращает в его глазах белые круги. Он говорит тихо и быстро:
— Все это ложь. Ты за нами шпионил.
Он бросает это в спину Викарьоса, но оборачивается и смотрит на него Шнейдер. Брюне двигается на стуле; он хочет снова почувствовать гнев, но больше не обнаруживает его. Шнейдер тихо спрашивает:
— Тебе действительно необходимо было это сказать? Брюне не отвечает, и Шнейдер добавляет:
— Я забьюсь в угол у Тибо, я попытаюсь привыкнуть, и ты отлично знаешь, что я ничем вам не наврежу.
Но Брюне не может пройти мимо предостережения партии. Он смотрит Шнейдеру в глаза и спокойно говорит:
— Тебе платил алжирский губернатор.
Шнейдер ошеломленно, с полуулыбкой смотрит на него.
— Кто тебе это сказал? Шале?
— О тебе предупреждали, я сам читал об этом прошлой зимой.
— Вот как! А я об этом не знал.
Наступает долгое молчание. Викарьос бледен, теперь это окончательно Викарьос. Брюне вновь чувствует гнев: он в бешенстве смотрит, как страдание исказило лицо Викарьоса, оно течет, как кровь, и Брюне хочется, чтобы она текла еще обильней.
— И что же было в этом предупреждении? — спрашивает Викарьос.
— Что ты был осведомителем. Алжирские товарищи имеют на сей счет доказательства.
Викарьос бросается к нему, Брюне думает, что он собирается его ударить, и, сжав кулаки, встает. Но Викарьос не наносит удара. Он стоит совсем рядом с Брюне, лицом к лицу. Глаза Викарьоса лишены взгляда. Это два широко открытых взывающих рта. У Брюне кружится голова, он отворачивается, так как у Викарьоса дурно пахнет изо рта.
— Брюне! Неужели ты этому веришь?
Брюне не знает, произнесли ли это губы или глаза Викарьоса. Он хочет единым махом закрыть все эти рты, которые молят о пощаде. Он говорит:
— Я верю всему, что утверждает партия.
Викарьос выпрямляется. На его меловом лице глаза черны и суровы, теперь они смотрят. Брюне делает шаг назад, но заставляет себя повторить под этим взглядом:
— Я верю всему, что утверждает партия.
Викарьос долго смотрит на него, потом отворачивается и подходит к двери. Но нужно идти до конца: это необходимо. Брюне кричит ему в спину:
— Если скажешь фрицам хоть слово, ты пропал! Викарьос оборачивается, и Брюне в последний раз видит Шнейдера.
— Бедный мой Брюне! — говорит Шнейдер.
Дверь закрывается: все кончено. «Печка потухла, — думает Брюне. — Я простужусь насмерть». Он смотрит на ящик с углем, потом отворачивается и выходит, поделом тебе, просто не нужно было лгать. В конце коридора он останавливается, открывает дверь. Шале сидит на скамейке. Туссю, Бенен и Лампреш наклонились к нему и говорят все сразу; около окна Морис, скрестив руки, кипит от гнева. При появлении Брюне все умолкают.
