Оноре Бальзак - Утраченные иллюзии
— Господа, — сказал Фино, — цель нашего собрания — передача нашему дорогому Лусто моих полномочий главного редактора, ибо я принужден оставить газету. Мои мнения подвергнутся, разумеется, необходимой перемене, без чего я не мог бы стать редактором журнала, предназначение которого вам известно, однако мои убеждения останутся все те же, и мы будем друзьями. Я весь ваш, относитесь и вы ко мне по-прежнему. Обстоятельства переменчивы, принципы неизменны. Принципы — это ось, вокруг которой движутся стрелки политического барометра.
Сотрудники расхохотались.
— У кого ты позаимствовал эти перлы? — спросил Лусто.
— У Блонде, — отвечал Фино.
— Ветер, дождь, бурю, хорошую погоду, — сказал Мерлен, — мы все переживем вместе.
— Короче, — продолжал Фино, — не будем вдаваться в метафоры: приносите свои статьи, и вы увидите во мне прежнего Фино. Господин де Рюбампре ваш новый коллега, — сказал он, представляя Люсьена. — Я заключил с ним договор, Лусто.
Каждый поздравил Фино с повышением и блестящим будущим.
— Теперь ты оседлал и нас, и прочих, — сказал ему один из сотрудников, неизвестных Люсьену. — Ты стал Янусом...
— Если бы только Янусом, — сказал Верну.
— Ты разрешишь нам обстреливать наши мишени?
— Все, что вы пожелаете! — сказал Фино.
— Ну, понятно, газета не может отступать, — сказал Лусто. — Господин Шатле взбешен, мы ему не дадим покоя целую неделю.
— Что случилось? — сказал Люсьен.
— Он приходил требовать объяснений, — сказал Верну. — Бывший щеголь времен Империи наткнулся на Жирудо, и тот самым хладнокровным образом сказал ему, что автор статьи — Филипп Бридо, а Филипп предложил барону назначить час и род оружия. На этом дело и кончилось. В завтрашнем номере мы хотим извиниться перед бароном: что ни фраза, то удар кинжала!
— Ужальте его покрепче, тогда он прибежит ко мне, — сказал Фино. — Я притворюсь, что, укрощая вас, оказываю ему услугу; он близок к министерству, и мы можем кое-что урвать — место сверхштатного учителя или патент на табачную лавку. Наше счастье, что статья задела его за живое. Кто из вас желает написать для моего нового журнала основательную статью о Натане?
— Поручите Люсьену, — сказал Лусто. — Гектор и Верну дадут статьи в своих газетах...
— До свиданья, господа! Мы встретимся сегодня у Барбена[146], — сказал Фино, смеясь.
Люсьен выслушал поздравления по поводу того, что он вступает в грозный корпус журналистов, и Лусто рекомендовал его как человека, на которого можно положиться,
— Люсьен приглашает нас всех, господа, на ужин к своей возлюбленной, прекрасной Корали.
— Корали переходит в Жимназ, — сказал Люсьен Этьену.
— В таком случае решено, мы поддержим Корали. Не правда ли? Надо дать во всех ваших газетах несколько строк об ее ангажементе и указать на ее талант. Похвалите дирекцию Жимназ за вкус и догадливость. Нельзя ли наделить ее и умом?
— Умом мы ее наделили, — отвечал Мерлен. — Фредерик[147] вместе со Скрибом написал пьесу для Жимназ.
— О! Тогда директор Жимназ самый предусмотрительный и самый проницательный из дельцов, — сказал Верну.
— Послушайте! Повремените писать статьи о книге Натана, пока мы не сговоримся, — и я скажу вам почему, — сказал Лусто. — Сперва поможем нашему новому собрату; Люсьену надо пристроить две книги: сборник сонетов и роман. Клянусь честью газетной заметки, не пройдет и трех месяцев, мы сделаем из него великого поэта! «Маргаритки» нам пригодятся, чтобы унизить все эти Оды, Баллады, Размышления[148], — короче, всю романтическую поэзию.
— Вот будет потеха, если сонеты никуда не годятся, — сказал Верну. — Какого вы мнения о своих сонетах, Люсьен?
— Да, какого вы о них мнения? — сказал один из незнакомых сотрудников.
— Господа, сонеты превосходные, — сказал Лусто. — Даю слово!
— Отлично. Я удовлетворен, — сказал Верну. — Я ими собью с ног этих поэтов алтаря, они надоели мне.
— Если Дориа нынче вечером не возьмет «Маргаритки», мы двинем статью за статьей против Натана.
— А что скажет Натан? — вскричал Люсьен.
Все пять журналистов расхохотались.
— Он будет восхищен, — сказал Верну. — Вы увидите, как мы все уладим.
— Итак, сударь, вы наш? — сказал один из сотрудников, которого Люсьен не знал.
— Да! Да! Фредерик, довольно шутить. Вот видишь, Люсьен, — сказал Этьен новопосвященному, — как мы действуем ради тебя; и ты не увильнешь при случае. Мы все любим Натана, а собираемся напасть на него. Теперь приступим к разделу «империи Александра». Фредерик, желаешь Французский театр и Одеон?
— Ежели господа журналисты не возражают, — сказал Фредерик.
В знак согласия все наклонили голову, но Люсьен приметил, как в их глазах блеснула зависть.
— Я оставлю за собой Оперу, Итальянцев и Комическую оперу, — сказал Верну.
— Отлично! Гектор возьмет театры водевилей, — сказал Лусто.
— А что же мне? У меня нет ни одного театра! — вскричал сотрудник, незнакомый Люсьену.
— Ладно, тебе Гектор уступит Варьете, а Люсьен — Порт-Сен-Мартен, — сказал Лусто. — Отдай ему Порт-Сен-Мартен, он без ума от Фанни Бопре, — сказал он Люсьену, — ты взамен получишь цирк Олимпио. Я беру себе Бобино[149], Фюнамбюль[150] и госпожу Саки[151]... Что у нас есть для завтрашнего номера?
— Ничего.
— Ничего?
— Ничего.
— Господа, блесните ради моего первого номера! Барона Шатле и его выдры не хватит на всю неделю. Автор «Отшельника» уже изрядно всем наскучил.
— Состен-Демосфен уже не забавен, — сказал Верну. — Все набросились на эту тему.
— Да, нам нужны новые покойники, — сказал Фредерик.
— Господа, а что если мы примемся за добродетельных мужей правой? Объявим, допустим, что у господина Бональда запах от ног? — вскричал Лусто.
— Не начать ли серию портретов прославленных ораторов из лагеря правительства? — сказал Гектор Мерлен.
— Начни, дружок, — сказал Лусто. — Ты их знаешь, они из твоей партии, ты можешь удовлетворить какую-нибудь междоусобную ненависть. Вышути Беньо, Сириеса де Мейринака и других. Статьи можно готовить заранее, тогда мы не будем бедствовать из-за материала.
— Не изобрести ли какой-нибудь отказ в погребении[152] с более или менее отягчающими вину обстоятельствами? — сказал Гектор.
— Нет, мы не пойдем по стопам крупных конституционных газет, у которых папка с фельетонами о священниках битком набита утками, — отвечал Верну.
— Утками? — удивленно сказал Люсьен
— Мы называем «уткой», — отвечал ему Гектор, — случай вполне правдоподобный, но на самом деле вымышленный ради того, чтобы оживить отдел «Парижские новости», когда эти новости оскудевают. «Утка» — это выдумка Франклина[153], который изобрел громоотвод, «утку» и республику. Этот журналист так ловко обманывал своими заморскими «утками» энциклопедистов, что две из них Рейналь[154] в своей «Философической истории Индии» приводит как подлинные факты.
— Я этого не знал, — сказал Верну, — что это за «утки»?
— История с англичанином, продавшим за солидную сумму свою спасительницу-негритянку и своего ребенка от нее. Затем прекрасная защитительная речь одной беременной девушки, выигравшей судебный процесс. Когда Франклин, будучи в Париже, посетил Неккера[155], он сознался в истории с «утками», к великому смущению французских философов. Вот как Новый Свет дважды надул Старый!
— Газета, — сказал Лусто, — считает правдой все правдоподобное. Это наша исходная точка.
— Уголовное судопроизводство исходит из того же, — сказал Верну.
— Итак, в девять вечера здесь, — сказал Мерлен.
Все встали, пожали друг другу руки, и совещание было закрыто при самых трогательных изъявлениях дружбы.
— Чем ты околдовал Фино? — сказал Этьен Люсьену, сходя по лестнице. — Он подписал с тобой договор! Он допустил ради тебя исключение.
— Я? Помилуй! Да он сам мне предложил, — сказал Люсьен.
— Короче, вы столковались. Что же, я очень рад. Мы оба от этого выиграем.
В нижнем этаже Лусто и Люсьен застали Фино, и тот увел Этьена в официальный кабинет редакции.
— Подпишите договор. Пусть новый редактор думает, что это было сделано вчера, — сказал Жирудо, подавая Люсьену два листа гербовой бумаги.
Читая текст договора, Люсьен прислушивался к горячему спору, который вели Этьен и Фино по поводу газетных доходов натурою: Этьен желал иметь долю в податях, взимаемых Жирудо. Несомненно, Фино и Лусто пришли к соглашению, ибо они вышли, беседуя вполне миролюбиво.
— В восемь часов будь в Деревянных галереях, у Дориа, — сказал Этьен Люсьену.
Люсьен с затаенной радостью наблюдал, как Жирудо теми же шутками, какими он отваживал от редакции его самого, угощал теперь молодого человека, смущенного и взволнованного, явившегося с предложением сотрудничества; собственная выгода заставила Люсьена понять необходимость подобного приема, создававшего почти непроницаемую преграду между новичками и мансардой, куда проникали избранные.
