Шарль Костер - Легенда об Уленшпигеле
— Мне нужен помощник.
Боолкин дала ему совет:
— Пойди in de Blauwe Gans (в Синий Гусь) и обратись к содержателю таверны Иоосу Лансаму из Ипра. Это был закадычный друг моего брата. Скажи, что ты от Боолкин.
Уленшпигель так и сделал.
Послужив делу смерти, профос Снелле обыкновенно захаживал in’t Valck (в Сокол) и пил горячую смесь из dobbeleclauwert’a, корицы и сахара. Боясь попасть на виселицу, ему здесь ни в чем не отказывали.
Питер де Роозе, осмелев, возвратился в Мелестее. Чтобы чувствовать себя под охраной Снелле и его сыщиков, он так за ними и ходил. Кое-когда Снелле угощал его. И они вместе весело пропивали деньги несчастных жертв.
Таверна Сокол теперь уже не так посещалась, как в доброе старое время, когда горожане жили в радости, молились богу по католическим правилам и не подвергались гонениям за веру. Ныне городок был словно в трауре — по крайней мере, такое впечатление производило множество пустых или же запертых домов и пустынные его улицы, по которым бродили отощавшие псы и разгребали мусорные кучи.
Зато двум лиходеям было теперь где разгуляться в Мелестее. Напуганные жители могли наблюдать, как эти двое, совсем обнаглев, днем намечают жертвы, оглядывают их дома, составляют списки обреченных, а вечером, возвращаясь из Сокола под охраной сыщиков, таких же пьяных, как и они, орут непристойные песни.
Уленшпигель пошел in de Blauwe Gans (в Синий Гусь) и застал Иооса Лансама за стойкой.
Уленшпигель вытащил из кармана бутылочку водки и сказал:
— Боолкин продает две бочки такой водки.
— Пойдем в кухню, — сказал baes.
Заперев за собой дверь, он пытливо взглянул на Уленшпигеля.
— Ты же сам водкой не торгуешь, — заметил он. — Чего ты моргаешь? Кто ты таков?
Уленшпигель же ему на это ответил так:
— Я сын Клааса, сожженного в Дамме. Пепел его бьется о мою грудь. Я хочу уничтожить убийцу-Спелле.
— Тебя ко мне Боолкин послала? — спросил хозяин.
— Боолкин, — отвечал Уленшпигель. — Я убью Спелле, а ты мне поможешь.
— Согласен, — молвил baes. — А как за это дело взяться?
Уленшпигель же ему на это сказал:
— Пойди к священнику, доброму пастырю, врагу Спелле. Собери своих друзей и выйди с ними завтра после сигнала к тушению огней на Эвергемскую дорогу, между Соколом и домом Спелле. Будьте все в темных одеждах и станьте в тени. В десять часов из кабачка выйдет Спелле, а с противоположной стороны подъедет повозка. Нынче своим друзьям ты ничего не говори — они спят слишком близко к ушам своих жен. Пойди к ним завтра. Отправляйтесь туда, слушайте хорошенько и все запоминайте.
— Запомним, — обещал Иоос и, подняв стакан, провозгласил: — Пью за веревку для Спелле!
— За веревку! — подхватил Уленшпигель.
После этого они с baes’ом вышли в общую залу, где пили гентские старьевщики, возвращавшиеся с брюггского субботнего базара, на котором они втридорога продали золотой парчи камзолы и серебряной парчи накидки, купленные за гроши у обедневших дворян, некогда тянувшихся за испанцами в их любви к роскоши.
И теперь у старьевщиков шел пир горой по случаю изрядных барышей.
Уленшпигель и Иоос Лансам сидели в уголке, выпивали и шепотом уславливались, что прежде всего Иоос пойдет к священнику, доброму пастырю, ненавидевшему Спелле — убийцу невинных. А потом пойдет к друзьям.
На другой день Иоос Лансам и предуведомленные друзья Михилькина после сигнала к тушению огней вышли из Blauwe Gans’а, где они, по обыкновению, пили пиво, и, дабы скрыть истинные свои намерения, пошли разными путями, а сошлись на Эвергемской дороге. Было их семнадцать человек.
В десять часов Спелле вместе с двумя сыщиками и Питером де Роозе вышел из Сокола. Лансам со своими людьми спрятался в амбаре у Самсона Буне, который тоже дружил с Михилькином. Дверь амбара была растворена. Спелле, однако ж, их не заметил.
А они видели, как он, Питер де Роозе и два сыщика, захмелев, качались из стороны в сторону, и им была слышна его поминутно прерываемая икотой пьяная болтовня:
— Профосы! Профосы! Профосам хорошо живется на свете. Поддерживайте меня, висельники, — вам же от меня перепадает!
Из-за города внезапно донеслось верещанье осла и щелканье бича.
— Вот упрямый осел! — заметил Спелле. — Его так вежливо просят, а он хоть бы что!
Но тут послышался стук колес и тарахтенье повозки, мчавшейся под гору и подскакивавшей на камнях.
— Остановить! — взревел Спелле.
Как скоро повозка поравнялась, Спелле и два сыщика схватили осла под уздцы.
— В повозке никого, — сказал один из сыщиков.
— Дурья голова! — вскричал Спелле. — Статочное ли это дело, чтобы повозки ездили ночью порожняком и без никого? Кто-нибудь, уж верно, спрятался. Зажгите фонари и поднимите их повыше, я сейчас посмотрю.
Спелле полез с фонарем· в повозку, но тотчас же, испустив вопль, грянулся оземь.
— Михилькин! Михилькин! Боже, спаси меня! — вскричал он.
И тут в повозке стал во весь рост человек, одетый в белое, будто пирожник, а в руках он держал две окровавленные ноги.
Как скоро Питер де Роозе и оба сыщика увидели при свете фонарей эту внезапно выросшую фигуру, у них тоже вырвался вопль:
— Это Михилькин! Мертвый Михилькин! Спаси нас, господи!
На шум сбежались все семнадцать человек и ужаснулись сходству ярко освещенного луной изваяния с их усопшим другом Михилькином.
А привидение к тому же еще размахивало окровавленными ногами.
Лицо у привидения было такое же круглое и полное, как у Михилькина, но только синее, словно у покойника, изъеденное червями под подбородком, и с грозным выражением.
Не переставая размахивать окровавленными ногами, привидение обратилось к лежавшему навзничь и стонавшему Спелле:
— Спелле, профос Спелле, очнись!
Спелле, однако ж, не шевелился.
— Спелле! — снова воззвал призрак. — Очнись, а не то я тебя столкну в разверстую адову пасть!
Спелле поднялся; волосы у него стояли дыбом от страха.
— Михилькин! Михилькин! — умоляюще заговорил он. — Помилуй меня!
Между тем собрались горожане, но Спелле не видел ничего, кроме фонарей, которые он принимал за глаза дьявола. Так, по крайней мере, он сам впоследствии рассказывал.
— Спелле! — возгласил дух Михилькина. — Готов ли ты к смерти?
— Нет, нет, мессир Михилькин, напротив, совсем не готов! — отвечал профос. — Я не хочу предстать перед богом с душою, черною от грехов.
— Узнаешь ты меня? — спросил призрак.
— Укрепи меня, боже! — воскликнул Спелле. — Да, я узнаю тебя: ты — дух пирожника Михилькина, безвинно пострадавшего и умершего на своей постели от последствий пытки, а эти две окровавленные ноги — те самые, к которым я велел привесить по пятидесяти фунтов к каждой. Прости меня, Михилькин! Это меня Питер де Роозе соблазнил: он мне пообещал, а потом и взаправду дал, полсотни флоринов за то, чтоб я внес тебя в список.
— Хочешь покаяться? — вопросил дух.
— Да, мессир, я хочу покаяться, во всем сознаться и принести повинную. Но только будьте настолько добры — прогоните этих бесов, а то они меня сожрут. Я все скажу! Уберите горящие глаза! Я так же точно поступил в Турне с пятью горожанами, а в Брюгге — с четырьмя. Я позабыл, как их звали, но если вы будете настаивать, я припомню. В других местах я тоже грешил, сеньор, — по моей вине шестьдесят девять невинных страдальцев лежат в сырой земле. Королю нужны деньги, Михилькин. Так мне сказали. Но ведь и мне нужны деньги. Часть их я закопал в Генте, в погребе у старухи Гровельс, моей настоящей матери. Я все вам сказал, все! Спасите меня и помилуйте! Прогоните чертей! Господи боже, пресвятая дева, Иисусе Христе, заступитесь за меня! Только уберите адские огни, а я все продам, все раздам бедным и покаюсь!
Уленшпигель, видя, что толпа горожан ему сочувствует, соскочил с повозки и, схватив Спелле за горло, начал душить.
Но тут вмешался священник.
— Оставь его, — сказал он, — пусть лучше он умрет на виселице, нежели от руки привидения.
— А как вы собираетесь с ним поступить? — спросил Уленшпигель.
— Мы пожалуемся на него герцогу, и его повесят, — отвечал священник. — Но ты-то кто таков?
— Я бедная фламандская лисичка в обличье Михилькина, — отвечал Уленшпигель, — сейчас я опять уйду в норку, а то как бы испанские охотники не поймали.
Питер де Роозе тем временем бежал со всех ног.
А Спелле был повешен, и имущество его было конфисковано.
И отошло оно к королю.
33На другой день Уленшпигель шагал вдоль прозрачной речки Лис по направлению к Куртре.
У Ламме был очень несчастный вид.
— Ах ты, нюня этакая! — сказал ему Уленшпигель. — Плачешь по жене, которая надела на тебя венец с рогами!
