Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность
Первый прошелъ папа исповѣдываться въ комнату бабушки, освѣщенную одной лампадкой, висѣвшей передъ кивотомъ, и свѣчкой, стоявшей на налоѣ, на которомъ были крестъ и Евангелiе. Я видѣлъ это въ дверь и видѣлъ, какъ папа, крестясь, преклонилъ свою сѣдую, плѣшивую голову подъ эпатрахиль монаха. Папа исповѣдывался очень долго, и во все это время мы молчали или шопотомъ переговаривались между собой. — Выходя изъ двери, онъ кашлянулъ и подернулъ нѣсколько разъ плечомъ, какъ-будто желая возвратиться къ нормальному положенію, но по его глазамъ замѣтно, ему было что-то неловко.
— «Ну, теперь ты ступай, Люба», сказалъ онъ ей, щипнувъ ее за щеку.
Любочка ужасно испугалась и долго не могла рѣшиться отворить дверь. Она нѣсколько разъ доставала изъ кармана фартука записочку, на которой были записаны ея грѣхи, и снова прятала, нѣсколько разъ подходила и отходила отъ двери; она чуть не плакала и робко улыбалась.
Любочка пробыла недолго въ исповѣдной комнатѣ, но, выходя оттуда смѣшная дѣвочка плакала навзрыдъ — губы сдѣлались толстыя, растянулись, и плечи подергивались. Наконецъ, послѣ хорошенькой Катиньки, которая улыбаясь вышла изъ двери, насталъ и мой чередъ. Я съ какимъ-то тупымъ апатическимъ чувствомъ боязни отворилъ дверь и вошелъ въ полуосвѣщенную комнату. Отецъ Макарій стоялъ передъ налоемъ и медленно съ строгимъ выраженіемъ обратилъ ко мнѣ свое прекрасное старческое лицо — ......
Не хочу разсказывать подробностей тѣхъ минутъ, которыя я провелъ на исповѣди. Скажу только, что я вышелъ изъ комнаты счастливымъ такъ, какъ едва ли я былъ когда-нибудь въ жизни. — Но вечеромъ, когда я уже легъ въ постель въ этомъ отрадномъ состояніи духа, меня вдругъ поразила ужасная мысль: «я не сказалъ однаго грѣха». Почти всю ночь я не могъ заснуть отъ моральныхъ страданій, которыя возбуждала во мнѣ эта мысль; я каждую минуту ожидалъ на себя Божіе наказаніе за такое ужасное преступленіе. Нѣсколько разъ на меня находилъ ужасъ смерти, я вздрагивалъ и просыпался. Наконецъ, къ утру рѣшился идти пѣшкомъ въ Донской монастырь еще разъ исповѣдываться и сказать ему затаенный грѣхъ. —
Чуть только забрезжилось, я всталъ, одѣлся и вьшелъ на улицу. Не было еще ни однаго извозчика, на которыхъ я разсчитывалъ, чтобы скорѣе съѣздить и вернуться, только тянулись возы, и рабочіе каменщики шли по тротуарамъ. Пройдя съ полчаса, стали попадаться люди и женщины, шедшія съ корзинами за провизіей, бочки, ѣдущія за водой, на перекресткѣ вышелъ калачникъ, отворилась булочная и около Кре..... попался калиберный извощикъ. Я обѣщалъ ему 2 рубли ассигнаціями, все, что было у меня, чтобы онъ свезъ меня до Донского монастыря, но онъ требовалъ 3. Я тотчасъ же согласился, разсчитывая занять у Василья, когда мы вернемся. — Солнце уже поднялось довольно высоко, когда мы пріѣхали, но въ тѣни еще держался морозъ. По всей дорогѣ съ шумомъ текли быстрые, мутные ручьи. Войдя въ ограду, я спросилъ, гдѣ Отецъ Макарій, у молодаго, красиваго монаха, который, развязно размахивая [1 неразбор.], проходилъ въ Церковь. Монахъ какъ-то недоброжелательно и подозрительно посмотрѣлъ на меня.
— «А на что вамъ Отца Макарія?» спросилъ онъ сердито.
— «Нужно мнѣ [2 неразбор.]» робко проговорилъ я.
— «У заутрени вѣрно, гдѣ больше? А можетъ и въ кельѣ». — При видѣ этого монаха, не имѣющаго ничего общаго со мной и никакъ не предполагавшаго моихъ мыслей, предпріятіе мое самому мнѣ показалось слишкомъ смѣлымъ и несообразнымъ, и я съ непріятнымъ чувствомъ замѣтилъ свое забрызганное платье и наружность, вообще не подходящую ни къ какому разряду людей, такъ что я никакъ не могъ придумать, что обо мнѣ думаютъ монахи и за кого меня принимаютъ. — Однако нерѣшительность моя продолжалась недолго, я направился къ кельѣ Отца Макарія съ тѣмъ, чтобы дожидаться его. На стукъ мой въ двери какой-то криворукой старичокъ съ сѣдыми бровями вышелъ ко мнѣ и, подозрительно осмотрѣвъ съ ногъ до головы мою фигуру, спросилъ густымъ басомъ: «Кого вамъ надо?»
Была минута, что я хотѣлъ сказать «ничего» и безъ оглядки бѣжать домой; но тотчасъ же мнѣ пришла мысль, что я преодолѣваю великія препятствія, [и] увеличила во мнѣ энергію. Я сказалъ, что мнъ по очень важному дѣлу нужно видѣть Отца Макарія. Криворукій служка провелъ меня черезъ чистенькія сѣни и переднюю по полотняному половику и оставилъ однаго въ маленькой, чистенькой комнаткѣ, съ шкапчикомъ, столикомъ, на которомъ лежало нѣсколько старыхъ церковныхъ книгъ, стоичкой для образовъ, геранями на окнахъ и стѣнными часами, производящими равномѣрный и пріятный стукъ, въ опрятномъ и молчаливомъ уголкѣ. Я перенесся совсѣмъ въ другую жизнь, въ другую сферу, вступивъ въ эту комнату. Особенно слабыя полузавядшія герани и старая нанковая ряса, висѣвшая на гвоздикѣ, и, главное, чиканіе маятника много говорили мнѣ про эту особенную безмятежную жизнь. На право маятникъ стучалъ громче, на лѣво — легче — тукъ-тикъ, тукъ-тикъ. Съ полчаса я одинъ сидѣлъ въ кельѣ и слушалъ маятникъ. Изъ пріятнаго этаго состоянія вывелъ меня приходъ Отца Макарія.
— «Кто вы такой?» спросилъ онъ.
— «Я... я пришелъ, я вчера......»
— «Ахъ, да-съ, сказалъ О[тецъ] Макарій, вы кажется изъ дома Иртеньевыхъ?»
Выраженіе изъ дома окончательно смутило меня, что я совершенно растерялся и чуть не до слезъ покраснѣлъ и сконфузился. Отецъ Макарій, какъ кажется, сжалился надо мной.
— «Что вамъ угодно-съ, скажите», сказалъ онъ, садясь подлѣ меня.
Когда я сказалъ ему свою просьбу, онъ долго, проницательно и строго смотрѣлъ, но потомъ подвелъ къ стоичкѣ и снова исповѣдывалъ. —
Когда онъ кончилъ, онъ положилъ мнѣ обѣ руки на голову и сказалъ, какъ мнѣ показалось, торжественно съ слезами въ голосѣ.
— «Да будетъ, сынъ мой, надъ тобой благословенье Отца Небеснаго, да сохранитъ онъ въ тебѣ на вѣки вѣру, кротость и смиреніе. Аминь».
Съ минуту послѣ того онъ молчалъ, и я ничего не смѣлъ говорить ему.
— «Прощайте-съ, сказалъ онъ мнѣ вдругъ своимъ простымъ офиціальнымъ голосомъ, поздравляю васъ съ духовнымъ изцѣленіемъ. — Передайте мое нижайшее почтеніе батюшкѣ».
Я простился съ нимъ и, выйдя на дворъ, не обращая вниманія на монаховъ, выходившихъ изъ церкви и можетъ быть удивлявшихся моей фигурѣ, въ самомъ отрадномъ, самодовольномъ состояніи рысью побѣжалъ къ извощику.
— «Что долго были, баринъ?» спросилъ меня извощикъ.
— «Развѣ долго, сказалъ я ему, мнѣ показалась одна минута. А знаешь, зачѣмъ я ѣздилъ?»
— «Вѣрно хоронить кого мѣсто покупали».
— «Нѣтъ, братецъ, сказалъ я, а знаешь, зачѣмъ я ѣздилъ?»
— «Не могу знать, баринъ».
— «Хочешь, я тебѣ разскажу?»
— «Скажите, баринъ».
Извощикъ со спины и затылка показался мнѣ такимъ добрымъ, что, въ назиданіе его, я рѣшился разсказать ему причины моей поѣздки и чувства, которыя я испытывалъ.
— «Вотъ видишь ли, сказалъ я, я вчера исповѣдывался и однаго грѣха не сказалъ Священнику, a вѣдь ты знаешь, какой это грѣхъ. Такъ я теперь ѣздилъ исповѣдываться, и мнѣ такъ хорошо теперь, такъ весело. Вотъ что значитъ». —
— «Такъ, съ недовѣрчивостью сказалъ извощикъ, а у насъ въ деревнѣ, вотъ что вамъ скажу, баринъ, какъ кто грѣхъ попу затаитъ, такъ онъ его осѣдлаетъ да на колокольню на немъ и ѣдетъ».
Подъѣзжая къ Москвѣ, движеніе народа, разсказы извощика и вліяніе утра такъ развлекли меня, что я уже думалъ о томъ, какъ бы со мной случилось какое-нибудь приключеніе и, встрѣтивъ передъ самой [1 неразобр.] незнакомку съ дѣтьми, думалъ, что это есть та самая брюнетка съ родинкой [о которой] мечталъ всегда, «а что, не остановиться [ли] и не предложить [ли] ей идти гулять вмѣстѣ?» но само собой разумѣется, что я раздумалъ, тѣмъ болѣе, что, когда я увидалъ незнакомку спереди, я увидалъ, что она не брюнетка и безъ родинки. —
Вернувшись же домой, стыдъ просить денегъ уничтожилъ во мнѣ послѣдніе слѣды прежняго чувства и мыслей. <Я оставилъ извощика за воротами и побѣжалъ къ дворецкому. Два раза подходилъ къ его комнатѣ и отходилъ въ нерѣшительности. (Я былъ уже долженъ синенькую). Наконецъ надо было выйдти изъ этого положенія. Я рѣшился:
— «Гаврило, дай мнѣ, пожалуйста, до новаго жалованья полтора рубля — очень нужно, я тебѣ отдамъ».
— «Ей Богу нѣту, сударь, послѣдніе были...»
— «Давай, я честное слово даю, что отдамъ».
— «Ежели бы были, я бы не отказалъ...»
— «Ахъ, Боже мой, что я буду дѣлать, сказалъ я самъ себѣ и побѣжалъ опять къ извощику уговаривать его пріѣхать за деньгами послѣ завтра.
Извощикъ не согласился и даже замѣтилъ, что онъ знаетъ меня и много такихъ.
— «Ахъ, чортъ возьми, что я надѣлалъ. Нужно мнѣ было ѣздить любезничать къ монаху», проворчалъ я, совершенно позабывъ, что часъ тому назадъ я боялся каждой грѣшной мысли и считалъ бы себя достойнымъ великаго несчастія съ такими словами. Наконецъ, я досталъ кое какъ двугривенный у Василья, расплатился и пошелъ въ Церковь пріобщаться съ чувствомъ какой-то торопливости въ мысляхъ, беззаботности и недовѣрія къ <самому себѣ>, [къ] своимъ добрымъ наклонностямъ>.
