Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.1.Из сборника «Сказки Нинон». Исповедь Клода. Завет умершей. Тереза Ракен
Живописные протоки отделяли их друг от друга. Деревья простирали свои ветви, образуя тенистые таинственные аллеи. Сквозь густую листву виднелись клочки синего неба. Там, под высоким, как своды собора, навесом деревьев, в зеленоватом сумраке чувствовалась пронизывающая прохлада. На берегу безмолвие нарушал лишь плеск крыльев, и вода пела свою однообразную песенку, пробегая между затопленными стволами.
В глубине аллей проглядывали просветы голубого неба. По мере приближения они увеличивались, и в нежно-фиолетовой дымке вырисовывались дали.
И тогда взору открывалась светлая при ярком солнце Сена с лесистыми берегами, отбрасывающими на воду темные тени. Широкий спокойный горизонт был очерчен простыми линиями. Под высоким сводом неба, где трепетали маленькие белые облака, открывался безбрежный простор.
Казалось, в этих благодатных местах некогда протекали молочные реки. Плодородная равнина, не изрезанная каменистыми оврагами земля щедро давала жизнь деревьям, которые вырастали стройными и крепкими, как здоровые дети. Раскидистые ивы, от которых веяло приятной прохладой, купали свои длинные серебристые ветви в прозрачной воде.
В жаркие июльские дни, когда солнце стояло над головой, все вокруг становилось светлым, сверкающим. Только тополя темными рядами вырисовывались на фоне бледно-голубого неба.
Мягкая благотворная природа, широкие ясные горизонты успокаивали сердце. Когда Жанна на другой день после приезда, распахнув окно, увидала широко раскинувшуюся перед ней долину, она почувствовала, как слезы навернулись на глаза, и бегом спустилась вниз, чтобы ощутить жизнь на свежем воздухе, пробуждавшем у нее в груди неведомую радость.
Она снова стала ребенком. Лихорадочная жизнь, которую она вела зимой, угар светских вечеров, дни, полные соблазнов, пронеслись над ней, как вихрь, волнуя тело, но не затрагивая души. В отрадной свежести наступившего лета к ней неожиданно вернулись веселость и спокойствие пансионерки. Ей казалось, что она еще совсем маленькая девочка и бегает под деревьями монастырского двора так, что захватывает дух. А здесь двор заменяло широкое поле, луг и парк, острова и равнина, теряющаяся в затянутой дымкой дали.
Если бы Жанна осмелилась, то стала бы играть, бегая и прячась за стволами старых дубов. В ней с новой силой пробудилась юность. До сих пор она подавляла свою резвость в гостиной, опасаясь измять кружева, а теперь ее восемнадцатилетнее сердце распевало радостный гимн. Она ощутила всю полноту жизни, у нее внезапно возникало желание смеяться, бродить повсюду, как мальчишка. Но это был лишь прилив физических сил; безмятежно наслаждаясь природой, Жанна еще не слышала биения своего сердца и бездумно предавалась бурлящей в ней жизни.
Госпожа Телье пожимала плечами, глядя, как она резвится. Для нее Мениль-Руж был местом изгнания, где мода удерживала ее в течение летних месяцев. Она аристократически скучала, зевая целыми днями, и считала недели, остававшиеся до зимы. Когда тоска по Парижу становилась невыносимой, она старалась проявить интерес к природе и направлялась на берег Сены посмотреть, как струится вода.
Она всегда возвращалась глубоко разочарованная, ей казалось, что нельзя придумать ничего скучнее и грязнее реки; и если при ней хвалили сельские удовольствия, она слушала с искренним удивлением. Каждый раз, когда в гостиной речь заходила о густых лесах, тенистых ручейках, она, как и все, ахала от восторга, а в глубине души люто ненавидела солнце, обжигавшее кожу, и траву, которая пачкала платье.
Прогулка по лужайке была для нее целым путешествием. Опасаясь какой-нибудь случайности, она продвигалась осторожно, не сходя ни на шаг с тропинки; сухие листья пугали ее, и однажды она громко закричала, слегка оцарапав ногу о колючку.
С жалостью и огорчением смотрела она на Жанну, которая носилась как безумная. Она ожидала другого от девочки, так хорошо игравшей зимой роль кокетки.
— Боже мой! Жанна, — кричала она, — как вы неприхотливы! Можно подумать, что это вас и впрямь развлекает… О, господи! Какая огромная лужа! Дайте же мне руку!
И девушка, подражая тетке, принималась так же подпрыгивать, кокетливо вскрикивая от ужаса. На самом же деле ей вовсе не было страшно, она просто копировала г-жу Телье, преклоняясь перед ее непогрешимым вкусом. Но вскоре Жанну охватывало нетерпение, она ускоряла шаг, с громким смехом шлепала по грязи и снова принималась бегать.
Единственным развлечением здесь был приезд гостей. В эти дни г-жа Телье сияла. Она задергивала занавески, чтобы не видеть деревьев, и воображала себя в Париже, болтая о всевозможных светских пустяках и опьяняясь далеким ароматом балов. Иной раз, когда она забывала закрыть занавески и в разгаре беседы бросала взгляд на широкий горизонт, ею овладевал настоящий страх; она чувствовала себя ничтожной перед этой бесконечностью, и ее женская гордость страдала от такого сопоставления.
Жанна тоже не была равнодушна к воспоминаниям о Париже. Расспрашивая гостей, она подолгу сидела в большом зале Мениль-Ружа и вновь исполняла роль прелестной насмешницы. На один день она забывала о свежем воздухе, о тех радостях, которые ей приносит созерцание неба и реки. Она больше не была мальчишкой, бегающим по аллеям, а превращалась в красивую и высокомерную барышню, которая так пугала Даниеля.
В эти дни он запирался в своей маленькой комнатке; эту каморку, похожую на голубятню, он выбрал на верхнем этаже. С отчаяния Даниель принимался работать над сочинением депутата или уезжал один-одинешенек на остров и там, спрятавшись в высокой траве, с нетерпением ожидал, когда гости возвратят ему его дорогую девочку.
Этой простой и доброй душе доставляла истинное наслаждение жизнь на свежем воздухе среди лесов и полей. Здесь, в Мениль-Руже, он попал в родную стихию и впервые обрел счастье. До сих пор он томился в темнице и не знал, что рожден для свободы. Все его существо исполнилось великим спокойствием, и в сердце пробудились надежды.
В скучные дни, когда в Мениль-Руже не было гостей, Жанна принадлежала ему.
Мало-помалу между ними возникла дружеская непринужденность. В первые дни девушка смотрела на острова с детским любопытством. Она давала волю своему воображению, ей хотелось бы знать, что скрывается за непроницаемой завесой листвы.
Но дядя был чересчур важен, чтобы в колючих зарослях подвергать опасности свою драгоценную особу, а тетке внушали ужас купы деревьев, растущие над водой; эти острова, по ее словам, кишели змеями и другими отвратительными тварями.
Тогда Жанне пришло в голову, что Даниель вполне приличный молодой человек и может оказать ей изрядную услугу. Каждое утро она видела, как он садится в лодку и исчезает в черной тени узких протоков. Однажды она попросила его взять ее с собой. Она высказала свою просьбу от чистого сердца, желая удовлетворить свое любопытство, даже не подумав, что Даниель мужчина. Слова Жанны привели его в радостное возбуждение. С этого дня девушка нередко составляла ему компанию.
Для г-жи Телье Даниель был только лакеем, и она не видела ничего предосудительного в том, что он сопровождал Жанну на прогулках. Ее только удивлял дурной вкус племянницы, которая всякий раз ухитрялась испачкать юбку. А депутат стал еще больше уважать своего секретаря.
Молодые люди увлекались прогулками. Они уезжали к вечеру, за час до захода солнца. Как только лодка оказывалась в одном из маленьких рукавов, Даниель поднимал весла, и суденышко медленно плыло по течению. Они не разговаривали. Откинувшись на скамейке, свесив руку за борт, Жанна мечтала, прислушиваясь к легкому плеску воды, струящейся меж пальцев. Так они продвигались вперед в прозрачном зеленоватом сумраке, среди трепетного безмолвия.
Затем они высаживались на островке, и тогда раздавался детский смех и начиналась сумасшедшая беготня. Когда они находили в чаще небольшую полянку, то останавливались там, чтобы перевести дух, и болтали, как старые друзья. Даниель ни за что не соглашался сесть на траву. Пока его спутница отдыхала, он все время стоял. Он влезал на деревья, искал птичьи гнезда. А когда Жанна сокрушалась над участью бедных птенчиков, он снова взбирался наверх, чтобы пристроить гнездо среди ветвей.
Самым приятным было возвращение. Они задерживались под зелеными сводами, где уже сгустился сумрак. Прохлада становилась пронизывающей, ветви ракит тихонько шуршали, задевая их одежду. Спокойная вода казалась зеркалом из вороненой стали.
Даниель нарочно выбирал самый дальний путь и не сразу решался покинуть острова. Сена катила перед ними свои серебристые воды. Был еще день, тусклый день, овеянный нежной печалью.
Устроившись в глубине лодки, Жанна пристально смотрела на водную гладь. Река представлялась ей небом, где вырисовывались резкие контуры деревьев. Беспредельный покой баюкал поля, казалось, издалека доносилось тихое нежное пение. Легкая, зыбкая линия горизонта терялась вдалеке, как видение, готовое исчезнуть во мраке.
