Айрат Галиуллин - Тигры и земляника
Чувак продолжил: «Понимаете, я вырос в семье, где родители любили друг друга. Папа души не чаял в маме, а мама… мама считала его богом. И с юности женщины для меня разделились на два типа – тех, кто любит мужчин, и тех, кто их терпит. Когда я говорю «любит мужчин», я не имею в виду флирт или секс. Я о другом. О любви к мужчинам как к биологическому виду. И женщин, которые искренне восхищаются мужчинами, не так много.
В чем выражается их любовь? Я не знаю, как объяснить. Когда такая женщина смотрит на мужчину, он чувствует себя Гераклом, Наполеоном и Брэдом Питом в одном лице. Рядом с ней он становится мужчиной с большой буквы. И если не полный идиот, будет, в свою очередь, носить ее на руках.
Я всегда искал именно таких. Надо сказать, судьба была ко мне благосклонна – в жизни они мне встречались. В первую очередь, конечно, мама. Потом – одна женщина… Мне было девятнадцать – на четырнадцать лет меньше, чем ей. И она показала мне, как можно любить мужчину. Если бы не разница в возрасте, мы до сих пор были вместе… Но она прогнала меня. Прогнала, хотя любила.
С женой я ошибся, и наш брак распался. Что ж… Так бывает. Через два года после развода я встретил… Но она, к сожалению, была несвободна и не бросила мужа. Они вообще редко оставляют мужчин, эти женщины. Будут с тобой до конца, что бы не случилось.
И четвертая Элис. Я сразу почувствовал – она из той породы. У меня на них чутье.
Так вот… Мы сидели рядом, она принимала мои знаки внимания спокойно и с достоинством. И продолжала ухаживать за мной… как ухаживала бы за любым мужчиной, оказавшемся на моем месте. Я хочу повториться – для Элис это абсолютно естественное поведение. Если вы спросите, что именно она делала, я вряд ли отвечу. Салфетку постелила… положила на мою тарелку хлеб… наверно… Мелочи забываются. Помнится главное – ощущение, что эта женщина из тех, кто любит мужчин и заботится о них со всей щедростью великой женской натуры…»
Как-то так, в общем. Что-то мужик еще наворачивал, я уже забыл, дружище.
А! Вот вспомнилось, в самом конце: «…У одних внутренний мир темный, душный, депрессивный. С такими людьми общаться тяжело, сам поддаешься энергетике. У других – однообразный, серый и скучный. У третьих… А когда общаешься с Элис, попадаешь в сказку – светлую, добрую, теплую. Из нее не хочется выходить, тянет остаться навсегда. Вглядываться в лицо, слушать голос, купаться в заботе как в материнском лоне, и класть к ногам вселенную…»
(Тут я случайно перехватил взгляд Элис. Глаза у нее сияли прямо как у Агибы ночью. В марте).
Ладно, все это лирика, как говорит Фиш. Суть, я думаю, понятна. Если выразить мысль в виде афоризма (привет Альфреду Вульфовичу), получится так: «Лучше погладь одну рубашку, чем сто раз скажи, что без ума от меня».
Вот в таких примерно размышлениях и прошли мои шесть дней в Палоа.
А потом вернулся Ботан и мы двинулись назад. На мой вопрос «Ну как там?» кореш пожал плечами: «Как я и предполагал. Ничего такого, чего нет у нас». Вот такой он, наш луноликий и солнцеподобный Ботан. Гурее всех тибетских лам, блин. (Опять ты попал на литр, старик).
Ну, и напоследок хорошая новость, дружище. Держись за стул или на чем ты сидишь – за пенек там, горб верблюда или тощие коленки бойфренда. Наш клуб будет снимать телевидение, прикинь?
Ну вот, ты не веришь… Я тебе когда-нибудь врал? Ну, бывало, конечно… но сейчас говорю совершенно серьезно. Клянусь духом Колтрейна.
Пришли в «Би-ба-бо» два кадра, просидели весь вечер с каменными рожами, а в конце подошли ко мне и заявили, что они из местного телевизора. Наша программа им понравилась, шоу показалось… как это… небезынтересным. Так они сказали – небезынтересным. И думают они запустить еженедельную передачу о неформатной музыке. Но для начала нужно, говорят, снять сюжетец, показать в редакции, и если материал пройдет…
Я, дружище, долго уговаривать себя не заставил. Нет, не заставил. Я, конечно, человек гордый, но не до такой степени. «Ваша идея кажется мне небезынтересной, – говорю. – Валяйте, снимайте свой материал».
Завтра придут, в общем. Нужно как следует выспаться и быть в тонусе – ну, чтобы драйв поймать. Посему я с тобой прощаюсь, мой дружок, и отправляюсь на боковую.
Пожелай мне удачи, ладно?
Элис. Формула-1
Здравствуйте, друзья =)
Наконец-то появилось время, чтобы описать последние события в Зазеркалье. Ну и вообще.
…Холодный, безучастный голос проговаривал столь же холодные и безучастные фразы:
«Мы живем одновременно в двух мирах, двух реальностях: внутренней реальности наших мыслей, чувств и взглядов и внешней реальности, где существуют люди, места, вещи и события…»
Помещение походило на школьный актовый зал. Сквозь большие окна лился солнечный свет, в его лучах лениво проплывали золотистые пылинки. Обстановка казалась спокойно-безопасной и даже безмятежно-дремотной… если б не мрачноватая музыка в колонках, развешанных по стенам. Время от времени музыка прерывалась и равнодушный голос выдавал очередную сентенцию…
«Не в силах разделить внутренний и внешний миры, мы позволяем видимому внешнему миру господствовать в нашей жизни, отводя внутреннему лишь роль «зеркала», отражающего все происходящее с нами…»
Ряды стульев, на которых, перешептываясь, сидела публика (свободных мест почти нет). На передней скамье – мы с Фишем и Виргусом. Справа за отдельным столом Демиург. Он в том же костюме, что и при первой нашей встрече, небритый и утомленный.
«Внутренний мир человека не безжизненная груда кирпича. Каждая ваша мысль отражается в этой системе и воздействует на нее. Хотите вы этого или нет, но, размышляя, все время создаете собственную реальность…»
Секретарь – бледный анемичный человек за столиком слева – встал и вполголоса сказал в сторону: «Выключите, пожалуйста… да… Благодарю». Затем откашлялся и, глядя в потолок, высоким голосом провозгласил: «Прошу встать. Суд идет!»
Три человека в мантиях и париках прошествовали к столу с зеленой сатиновой скатертью. Секретарь дождался кивка дородного пожилого мужчины – главного судьи, и сказал: «Прошу сесть. Судебное заседание продолжается». («Хлоп!» – удар деревянного молотка).
Недолгая возня и, наконец, публика затихла.
«Обвинитель может вызвать следующего свидетеля», – ворчливо сказал главный судья. Демиург встал и посмотрел в конец зала, где у входа стоял усатый сержант.
Скрипнула дверь и по проходу твердо застучали каблуки…
«…Да, всегда его любила. С того дня, когда он подобрал меня как бездомного котенка – и все эти годы. После его свадьбы… Что? Да, Ваша честь, он был в браке. Нет, не долго, полтора года. Про бывшую его жену ничего плохого сказать не могу. Хорошая девушка. Но только Фиш ее не любил.
Я знала всех его женщин. Всех. Впрочем, он ничего и не скрывал – не тот характер, чтобы таиться или оправдываться. С некоторыми я была знакома. Когда они рассказывали о нем, я слушала и между строк читала – что он имел в виду, о чем думал, чего хотел, когда говорил то или иное.
И ни с одной из них Фиш не остался.
Я знаю – он может провести через врата рая, положить к ногам мир, он может дать столько, сколько вынесут твои плечи. Лишь одного он не может дать – самого себя.
…Наблюдала, как он играет в игры. Видела, как двигает людей словно шахматные фигуры, внушая мысли, чувства, подавляя волю… Я все это видела. Но любила бы его, будь он даже последней сволочью. К счастью, он никогда не переходил некую грань… Границу, обозначенную им же самим. Ведь ограничить Фиша может только сам Фиш.
А я… Следовала за ним эти годы – незаметно как тень. И сошла бы рано или поздно с ума, не имей тайного оружия. Того, кто не допустил моего безумия и дал силы жить. Да, Ваша честь, сейчас поясню.
Тогда, много лет назад, я выписалась из больницы и некоторое время жила в его квартире. И однажды… Как Фиш переживал из-за Насти и Мурзилки, пожалуй, знаю только я. И тогда я прочувствовала его состояние впервые. Была глубокая ночь, он сидел за кухонным столом, пил коньяк – в одиночку вторую бутылку. И он рассказал мне все. Не знаю, почему именно мне… Хотя нет, знаю – больше было некому. А держать в себе, видимо, уже не мог.
Он рассказывал и глотал стопку за стопкой, как воду… А потом заплакал. Это единственный случай, когда я видела на глазах Фиша слезы. Мое сердце разрывалось от горя, которое я в ту минуту разделила с ним. И я сделала единственное, что могла – обняла его, прижала к себе и стала целовать. Девятнадцатилетняя девчонка, обманутая и потерянная, я хотела хоть как-то помочь ему, потому что остро поняла, что он такой же чужой и одинокий в целом свете, и… Что? Нет, Ваша честь, дело не в благодарности. Просто так было нужно, так было правильно, и так произошло.
Наутро он постарался все забыть. А если Фиш что-то делает, у него это получается. Он задвинул случившееся в самый дальний и пыльный угол своей памяти и больше о нем не вспоминал.
