Вирджиния Вулф - Годы
— Кто эта дама, — спросил ее Николай, — которая появляется так, будто весь мир принадлежит ей?
— Это Китти Лассуэйд, — сказала Пегги. Из-за того, что Китти стояла в дверях, никто не мог выйти.
— Боюсь, я страшно опоздала, — услышали они ее четкий, властный голос. — Но я была в балете.
Это, кажется, Китти, подумал Норт, глядя на нее. Одна из тех ладных мужеподобных старух, которые вызывали у него легкую неприязнь. Вроде была женой кого-то из наших губернаторов… Или вице-короля Индии? Он легко мог представить ее принимающей гостей в губернаторской резиденции. «Вы садитесь сюда, вы — туда. А вам, молодой человек, стоит больше двигаться». Он знал этот тип женщин. У нее были короткий прямой нос и голубые, широко поставленные глаза. Она могла выглядеть очень эффектно в восьмидесятые годы, подумал Норт, — в узкой амазонке, маленькой шляпке с петушиным пером; возможно, у нее был роман с адъютантом; а потом она остепенилась, стала деспотичной и рассказывала истории о своем прошлом. Он прислушался.
— Да, но Нижинскому он в подметки не годится! — говорила она.
Весьма в ее духе, подумал Норт. Он стал рассматривать книги в шкафу. Вынул одну и перевернул вверх ногами. Одна книжонка, потом другая, — он вспомнил колкость Пегги. Эти слова уязвили его непропорционально своему очевидному смыслу. Она напала на него с такой жестокостью, как будто презирала его, и вид у нее был, точно она вот-вот заплачет. Он открыл книжку. Латынь, что ли? Он прочел одно предложение и пустил его плыть по своему сознанию. Слова были прекрасны, хотя и не имели смысла, однако составляли некий рисунок: «…nox est perpetua una dormienda»[70]. Норт вспомнил, как его учитель говорил: «Начинай с длинного слова в конце фразы». Слова парили в воздухе… Но когда они уже вот-вот должны были раскрыть свой смысл, у двери началось движение. Старый Патрик медленно подошел и галантно подал руку вдове генерал-губернатора, после чего они со старомодно-церемониальным видом начали спускаться по лестнице. Остальные последовали за ними. Молодое тащится за старым, подумал Норт, ставя книгу обратно на полку и направляясь к выходу. Только и они не столь молоды; у Пегги видна проседь — ей, должно быть, уже тридцать семь… Или тридцать восемь?
— Ну как ты, Пег? — спросил Норт, когда они стояли позади всех. Он чувствовал к ней смутную враждебность. Она казалась ему злой, прагматичной и очень придирчивой к другим, особенно к нему.
— Иди первым, Патрик, — услышали они благозвучный и громкий голос леди Лассуэйд. — Эта лестница не приспособлена… — она сделала паузу, вероятно, выставляя вперед ревматическую ногу, — для стариков, которым… — еще одна пауза — на следующей ступени, — приходилось ползать по мокрой траве, давя слизней.
Норт посмотрел на Пегги и засмеялся. Он не ожидал такого конца фразы, впрочем, подумал он, у вдов вице-королей должны быть сады, в которых они давят слизней. Пегги тоже улыбнулась. Но ему было неуютно рядом с ней. Ведь она напала на него. А сейчас они стояли бок о бок…
— Ты видел старого Уильяма Уотни? — спросила она, поворачиваясь к нему.
— Не может быть! — воскликнул Норт. — Он еще жив? Вон тот седоусый морж?
— Да, это он, — сказала Пегги. В дверях стоял старик в белом жилете.
— Старый Квази-Черепах[71], — сказал Норт. Им надо было вытащить свои детские словечки, оживить воспоминания детства, чтобы преодолеть разделявшую их дистанцию, враждебность. — А помнишь… — начал он.
— Ночной побег? — откликнулась она. — Я тогда спустилась из окна по веревке.
— И мы устроили пикник в римском лагере.
— Нас никогда бы не уличили, если бы нас не выдал этот мерзкий мальчишка, — сказала Пегги, спустившись на одну ступень.
— Гаденыш с красными глазами, — сказал Норт.
Больше им вроде и нечего, было сказать друг другу.
Они стояли рядом и ждали, пока другие не пройдут и не освободят им дорогу. А ведь он читал ей свои стихи в яблочном амбаре и когда они бродили среди розовых кустов. А теперь им нечего сказать друг другу.
— Перри, — сказал Норт, спустившись на еще одну ступень и вдруг вспомнив имя красноглазого мальчишки, который утром видел, как они возвращались домой, и наябедничал.
— Альфред, — добавила Пегги.
Она до сих пор многое знает обо мне, подумал Норт, нас все еще объединяет нечто глубинное. Вот почему, понял он, меня так задело, когда она при других сказала о моем «писании книжонок». Это их общее прошлое обличало его настоящее. Он взглянул на нее.
Черт побери этих женщин, они такие жесткие, у них нет фантазии. Будь прокляты их утлые любопытные умишки. К чему приводит их «образование»? Ее оно лишь сделало придирчивой, скептичной. Старушка Элинор, со всей своей нестройной болтовней, стоит дюжины таких, как Пегги. Ни то ни се, думал он, глядя на нее. Ни модница, ни аскетка.
Она почувствовала, что он посмотрел на нее и отвернулся. Обнаружил, что в ней что-то не так, она это знала. Руки? Платье? А, это из-за того, что она раскритиковала его. Ну, конечно, думала она, спускаясь на очередную ступеньку, теперь мне будут мстить, теперь жди расплаты за мои слова о том, что он будет писать «книжонки». Обычно на подготовку ответного удара уходит минут десять — пятнадцать. А потом вопрос потеряет актуальность, хотя и останется в разряде «неприятных», причем весьма неприятных, думала она. Мужское тщеславие не знает границ. Пегги подождала. Он опять посмотрел на нее. А теперь он сравнивает меня с той девушкой, которую я видела рядом с ним, подумала Пегги и вспомнила миловидное, но строгое лицо. Он свяжется с красногубой девицей и станет ишачить. Ему так полагается, а я так не могу, думала она. С моим вечным чувством вины. Придется платить, придется платить — я всегда так себе говорила, даже тогда, в римском лагере. У меня никогда не будет детей, а он будет плодить маленьких Гиббсов, еще и еще, думала Пегги, глядя на дверь в контору стряпчего, — если только она через год не уйдет от него к другому мужчине… Фамилия стряпчего была Олдридж, отметила она. Все, я больше не буду ничего замечать, буду радоваться жизни, вдруг решила она. Она взяла Норта за руку.
— Встретил тут кого-нибудь интересного? — спросила Пегги.
Он догадался, что она видела его с той девушкой.
— Одну девушку, — кратко ответил он.
— Я видела, — сказала она и посмотрела в сторону. — По-моему, милая, — добавила она, вглядываясь в раскрашенное изображение птицы с длинным клювом, висевшее на стене.
— Привести ее к тебе? — спросил Норт.
Так он, значит, ценит ее мнение? Она все еще держала его чуть выше локтя и чувствовала что-то твердое и тутое под рукавом; прикосновение к его телу вернуло ей ощущение близости других людей и их же отдаленности, так что желание помочь причиняет боль, и все же они зависят друг от друга; все это вызвало в ней такую бурю чувств, что она едва удержалась от того, чтобы закричать: «Норт! Норт! Норт!»
Все, нельзя опять выставлять себя дурой, сказала она себе.
— В любой вечер после шести, — произнесла она вслух, осторожно делая шаг на еще одну ступеньку вниз. Лестница кончилась.
Из-за двери комнаты, где был устроен ужин, гудели голоса. Пегги отпустила руку Норта. Дверь распахнулась.
— Ложки! Ложки! Ложки! — закричала Делия, по-ораторски размахивая руками так, будто обращалась к людям в комнате с торжественной речью. Она увидела племянника и племянницу. — Будь ангелом, Норт, принеси ложки! — крикнула она, выбросив руки в его сторону.
— Ложки для вдовы генерал-губернатора! — гаркнул Норт, имитируя ее интонацию и жесты.
— На кухне, внизу! — Делия указала на лестницу, ведшую в полуподвал. — Пегги, иди сюда, иди сюда! — Она поймала руку Пегги. — Мы все садимся ужинать!
Она ворвалась в комнату. Там яблоку негде было упасть. Люди сидели на полу, в креслах, на конторских стульях. Длинные конторские столы, столики для пишущих машинок были тоже пущены в дело. Они были усыпаны, завалены цветами. Гвоздики, розы, маргаритки были набросаны как попало.
— Садись на пол, садись куда угодно, — распорядилась Делия, неопределенно махнув рукой. — Ложки сейчас будут, — сказала она леди Лассуэйд, которая пила суп из кружки.
— Да не нужна мне ложка, — отозвалась Китти. Она наклонила кружку и сделала глоток.
— Тебе-то не нужна, — возразила Делия, — а другим нужна.
Норт принес пучок ложек, и она взяла их у него.
— Так, кому ложки нужны, кому нет? — спросила она, помахав ложками перед собой. Кто-то без них может обойтись, кто-то — нет, решила она про себя.
Те, кто сродни ей, думала она, в ложках не нуждаются, а вот другим — англичанам — они требуются. Она делила людей таким манером всю жизнь.
— Ложку? Ложку? — спрашивала она, с явным удовольствием оглядывая битком набитую комнату. Там были люди всех сортов. Она всегда к этому стремилась: перемешивать людей, избавляться от нелепых английских условностей. И в этот вечер ей это удалось, заключила она. Присутствовали и аристократы, и плебеи; кто-то был одет роскошно, кто-то — скромно; одни пили прямо из кружек, другие смирились с тем, что суп остынет, лишь бы принесли ложку.
