Вирджиния Вулф - Годы
— Скопил? — переспросил Норт. Почему, интересно, люди, которых сморил сон, всегда стараются показать, что у них нет сна ни в одном глазу? — Четыре-пять тысяч, — добавил он, не думая.
— Что ж, этого хватит, — не унималась Элинор. — Пять процентов, шесть процентов… — Она попыталась сделать вычисления в уме. Пришлось прибегнуть к помощи Мэгги. — Четыре-пять тысяч, это сколько будет, Мэгги? Ведь на жизнь хватит, правда?
— Четыре-пять тысяч… — повторила Мэгги.
— Под пять или шесть процентов, — напомнила Элинор. У нее не получалось считать в уме и в лучшие времена, но сейчас ей почему-то казалось особенно важным опереться на факты. Она открыла сумочку и нашла там письмо и огрызок карандаша. — Вот, посчитай на этом, — сказала она.
Мэгги взяла бумагу и провела несколько линий карандашом, как бы пробуя его. Норт заглянул ей через плечо. Решала ли она задачу, думала ли о его жизни, его потребностях? Нет. Она рисовала шарж на крупного мужчину в белом жилете, сидевшего напротив. Она дурачилась. Норт ощутил некоторую нелепость ситуации.
— Что за глупости? — сказал он.
— Это мой брат, — ответила Мэгги, кивнув на мужчину в белом жилете. — Он когда-то катал нас на слоне… — Она добавила к жилету росчерк.
— Мы говорим о серьезных вещах! — возмутилась Элинор. — Если ты, Норт, хочешь жить в Англии, если ты хочешь…
Он перебил ее:
— Я не знаю, чего хочу.
— А, понятно! — сказала она и засмеялась. К ней вернулось ощущение счастья, тот самый необъяснимый восторг. Ей казалось, будто все они молоды и перед ними лежит будущее. Ничто еще не устоялось, впереди — неизвестность, жизнь только начинается и полна возможностей.
— Ну не странно ли? — воскликнула она. — Разве не удивительно? Не потому ли жизнь — как это выразить? — чудо? Я хочу сказать… — она попыталась объяснить, потому что Норт выглядел озадаченным: — Говорят, старость это то-то и то-то, а ведь все не так. Она другая, совсем другая. В детстве, в юности, всегда — моя жизнь была бесконечным открытием. Чудом. — Она умолкла. Опять наговорила чепухи. После того сновидения у нее слегка кружилась голова.
Когда начался танец, Пегги оказалась всеми покинутой у книжного шкафа; она стояла как можно ближе к нему. Чтобы скрыть свое одиночество, она взяла с полки книгу. Книга была в обложке из зеленой кожи, Пегги перевернула ее и увидела вытесненные в коже золотые звездочки. Очень кстати, подумала она, потому что можно сделать вид, будто я любуюсь переплетом… Но не могу же я долго стоять и любоваться переплетом. Она открыла книгу. Пусть угадает мои мысли, подумала Пегги. Если открыть книгу наугад, прочтешь свои мысли.
«La médiocrité de l’univers m’étonne et me révolte», — прочла она. Вот именно. Точно. Она стала читать дальше: «…la petitesse de toutes choses m’emplit de dégoût». Она подняла голову. Ей наступали на ноги, «…la pauvreté des êtres humains m’anéantit»[68]. Она закрыла книгу и поставила ее на место.
Точно, подумала Пегги.
Она поправила часы на запястье и тайком посмотрела на них. Время шло. В часе шестьдесят минут, сказала она себе; в двух часах сто двадцать: Сколько мне еще придется пробыть здесь? Нельзя ли уже уйти? Она увидела, что Элинор кивает ей. Пегги пошла к сидевшим в креслах.
— Иди сюда, Пегги, поговори с нами! — позвала Элинор.
— Элинор, ты знаешь, который час? — спросила Пегги, подходя, и показала на свои часы. — Не пора ли нам?
— Я забыла о времени, — сказала Элинор.
— Но завтра тебе будет тяжело, — предостерегла Пегги, стоя рядом с ней.
— Узнаю врача! — поддразнил сестру Норт. — Здоровье, здоровье, здоровье! Но здоровье — это не самоцель. — Он поднял на нее глаза.
Пегги не обратила на него внимания.
— Ты что, хочешь досидеть до конца? — вновь обратилась она к Элинор. — Это же на всю ночь. — Она посмотрела на пары, кружившие в такт граммофонной музыке, как будто какое-то животное умирало в медленной, но мучительной агонии.
— Но ведь нам хорошо, — сказала Элинор. — Присоединяйся, порадуйся с нами.
Она указала на пол рядом с собой. Пегги опустилась на пол. Хватит думать, анализировать, копаться в себе — вот что хотела сказать Элинор, Пегги это поняла. Радуйся мгновению. Но всякий ли на это способен? — спросила она себя, натягивая юбки вокруг своих ног. Элинор наклонилась и похлопала ее по плечу.
— Скажи-ка мне, — она хотела втянуть племянницу, выглядевшую слишком мрачно, в разговор, — ты же врач, ты в этом разбираешься. Что означают сны?
Пегги рассмеялась. Очередной вопрос Элинор. Сколько будет дважды два и откуда взялась Вселенная?
— Точнее, даже не сны, — продолжила Элинор. — Ощущения. Ощущения во время сна.
— Дорогая Нелл, — произнесла Пегги, подняв взгляд на нее, — сколько раз я тебе говорила. Врачи очень мало знают о теле и совсем ничего — о душе. — Она опять опустила глаза.
— Я всегда считал их мошенниками! — воскликнул Норт.
— Жаль! — сказала Элинор. — Я надеялась, ты сможешь объяснить мне… — Она склонилась вперед. Пегги заметила румянец на ее щеках. Она была взволнована, но с чего, интересно?
— Что объясню? — спросила Пегги.
— А, ничего, — сказала Элинор. Ну вот, я срезала ее, подумала Пегги.
Она опять посмотрела на свою тетку. Ее глаза блестели, щеки были красные — или это просто индийский загар? На лбу надулась синяя жилка. Но с чего такое волнение? Пегги оперлась спиной о стену. С пола ей было видно множество ног, двигающихся в разные стороны, в мужских кожаных туфлях, в дамских атласных, в носках и в шелковых чулках. Они плясали — ритмично, напористо, подчиняясь звукам фокстрота. «А как насчет попить чайку? — сказал он мне, сказал он мне…» Мелодия все повторялась и повторялась. А над головой Пегги звучали голоса. Бессвязные обрывки долетали до нее: «…в Норфолке, где у моего брата есть яхта…», «…да, полный крах, я согласен…». На приемах люди обсуждают всякую ерунду. А рядом говорила Мэгги, говорил Норт, говорила Элинор. Вдруг Элинор взмахнула рукой.
— Это же Ренни! — воскликнула она. — Ренни, которого я никогда не вижу. Ренни, которого я люблю… Иди сюда, поговори с нами, Ренни.
Пара мужских туфель пересекла поле зрения Пегги и остановилась перед ней. Ренни сел рядом с Элинор. Пегги было видно лишь его профиль: большой нос, костистую скулу. «А как насчет попить чайку? — сказал он мне, сказал он мне…» — вымучивал из себя граммофон; пары двигались мимо, кружа. Но небольшая компания в креслах беседовала и смеялась.
— Я знаю, ты со мною согласишься… — говорила Элинор. Из-под полуопущенных век Пегги видела, что Ренни обернулся к ней. Она видела его костистую скулу, его большой нос; его ногти, заметила она, были коротко острижены.
— Смотря что ты скажешь, — откликнулся он.
— О чем мы говорили? — Элинор задумалась. Уже забыла, заподозрила Пегги.
— …Что все изменилось к лучшему, — услышала она голос Элинор.
— С тех пор как ты была маленькой? — это вроде бы спросила Мэгги.
Затем вмешался голос, шедший от юбки с розовым бантом на кайме:
— …Не знаю почему, но жара на меня больше не действует, как раньше…
Пегги подняла голову Она увидела пятнадцать розовых бантов, аккуратно пришитых к платью. И не Мириам ли Пэрриш принадлежит увенчивающая платье благообразная овечья головка?
— Я хочу сказать, что мы сами изменились, — сказала Элинор. — Мы стали счастливее, свободнее…
Что она понимает под «счастьем», под «свободой»? — подумала Пегги, опять прислоняясь спиной к стене.
— Вот, например, Ренни и Мэгги, — продолжала Элинор. Она помолчала немного и заговорила опять. — Ты помнишь, Ренни, ту ночь, когда был налет? Я тогда познакомилась с Николаем… мы сидели в погребе, помнишь?.. Идя вниз по ступенькам, я сказала себе: «Вот счастливый брак»… — Последовала очередная пауза. — Я сказала себе… — Пегги увидела, что Элинор положила руку на колено Ренни. — «Если бы я знала Ренни в молодости…» — она замолчала. Она имеет в виду, что тогда влюбилась бы в него? — подумала Пегги. Опять вмешалась музыка: «…сказал он мне, сказал он мне…» — Нет, никогда… — Пегги опять услышала голос Элинор. — Никогда…
Хочет ли она сказать, что никогда не любила, никогда не хотела выйти замуж? — подумала Пегги. Все засмеялись.
— Да вы выглядите на восемнадцать лет, — сказал Норт.
— И чувствую себя так же! — воскликнула Элинор. Но завтра утром ты превратишься в развалину, подумала Пегги, взглянув на нее. У Элинор было красное лицо, на лбу проступили сосуды.
— У меня такое чувство… — Элинор запнулась и поднесла руку к голове, — как будто я побывала в ином мире! Мне так хорошо!
— Вздор, Элинор, вздор, — сказал Ренни.
Так и думала, что он это скажет, с каким-то удовлетворением отметила про себя Пегги. Она видела его профиль за коленями своей тетки. Французы — рационалисты, они благоразумны, думала она. Но все равно, пусть Элинор пощиплет себя за душу, если ей это нравится, почему нет?
