Уильям Фолкнер - Избранное
— И как вы, белый человек, ухитрились забраться так далеко от дома в такой поздний час? — с любопытством спросил он.
— Заблудился, — коротко буркнул Баярд. — Куда мне поставить лошадь?
Негр осветил фонарем стойло. Перри осторожно переступил через порог, и в полосе света от фонаря глаза его загорелись фосфорическим блеском, а Баярд, войдя за ним следом, принялся растирать его сухим концом попоны. Негр исчез. Вскоре он снова появился с охапкой кукурузных початков, бросил их в кормушку Перри, и лошадь с жадностью зарылась в них мордой.
— Пожалуйста, будьте осторожны с огнем, белый человек, — сказал негр.
— Ладно. Я просто не буду зажигать спичек.
— У меня тут вся скотина, инструмент и корм, — пояснил негр. — Нельзя, чтоб они сгорели. Страховой агент так далеко от города не ездит.
— Ладно, — повторил Баярд. Он закрыл Перри в стойле, под любопытным взглядом негра взял мешок, который уже раньше прислонил к стене, и вытащил кувшин. — Чашка у тебя найдется?
Негр снова исчез; сквозь щели в противоположной стене Баярду был виден свет фонаря; потом он снова явился, держа в руке ржавую жестянку; он дунул в нее, и оттуда вырвалось облачко мякины. Они выпили. Позади жевал кукурузу Перри. Негр подвел Баярда к лестнице на сеновал.
— Вы не забудете про огонь, белый человек? — озабоченно спросил он.
— Не бойся, не забуду, — отвечал Баярд. — Спокойной ночи.
Он взялся рукой за лестницу, но негр остановил его и дал ему бесформенный тюк, который принес с собою из хижины.
— У меня только одно лишнее одеяло, но это все же лучше, чем ничего. Придется вам сегодня померзнуть.
Рваное заскорузлое одеяло было насквозь пропитано характерным запахом негров.
— Спасибо, — сказал Баярд. — Весьма тебе обязан. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, белый человек.
Фонарь замелькал, вперекрест освещая уходящие ноги, и Баярд полез в темноту, из которой пахнуло пряным запахом сухого сена. Он вырыл себе нору, забрался в нее, закутался в грязное, вонючее одеяло, сунул ледяные руки под рубашку и прижал их к дрожащей груди. Через некоторое время руки стало покалывать, и они начали медленно согреваться, хотя все тело еще дрожало от холода и усталости. Внизу, в темноте, неустанно и мирно жевал кукурузу Перри, временами топая копытом, и Баярд постепенно успокоился. Уже засыпая, он выпростал из-под одеяла руку и взглянул на светящийся циферблат. Час ночи. Рождество уже наступило.
Солнце, проникавшее красными полосами через щели в стене, разбудило его, и он немного полежал на своем жестком ложе, ощущая на лице холодный как лед воздух и не понимая, где он находится. Потом вспомнил, шевельнулся и почувствовал, что тело его онемело от стужи, но кровь начинает двигаться по жилам маленькими шариками наподобие дробинок. Он вытащил из пахучей постели ноги, но, так как он спал в сапогах, они совершенно онемели, и ему пришлось некоторое время сгибать их и разгибать, пока колени и лодыжки ожили и их закололо словно острыми иголками.
Неуклюже передвигая застывшие члены, он медленно и осторожно спустился с лестницы в море алого солнечного света, которое, словно торжественный голос трубы, вливалось в раскрытую дверь. Огромное солнце, едва поднявшись над горизонтом, осветило крышу дома, частокол, в беспорядке разбросанный по двору ржавый сельскохозяйственный инвентарь и мертвые стебли хлопка, поле которого подступало вплотную к заднему крыльцу хижины; красные лучи превратили покрывавший все предметы серебристый иней в блестящую розовую глазурь, какая бывает на праздничном торте. Перри просунул в двери стойла свою изящную морду и, дыша паром, радостным ржанием приветствовал хозяина, и Баярд поговорил с ним, погладив его по холодному носу. Потом он развязал мешок и приложился к кувшину. В дверях показался негр с молочным ведром.
— Веселого рождества, белый человек, — сказал он, поглядывая на кувшин. Баярд угостил его. — Спасибо, сэр. Вы ступайте в дом, к огню. Я накормлю вашу лошадь. Старуха уже сготовила вам завтрак.
Баярд взял мешок; из колодца за хижиной он достал ведро ледяной воды и плеснул себе в лицо.
В полуразвалившемся очаге среди золы, обгорелых поленьев и беспорядочно расставленных горшков пылал огонь. Баярд закрыл за собой дверь, оставив снаружи чистый холодный воздух, и густая, теплая, сырая затхлость обволокла его, словно какой-то наркотик. Женщина, склонившаяся над очагом, робко отозвалась на его приветствие. Трое негритят неподвижно застыли в углу и уставились на него, вращая белками. Среди них была девочка в засаленных лохмотьях, с грязными разноцветными лоскутками в тугих косичках. Второго негритенка по одежде с одинаковым успехом можно было принять и за мальчика и за девочку. Третий малыш, в хламиде, сшитой из шерстяных мужских кальсон, был совершенно беспомощным — он еще не умел ходить и в бесцельной сосредоточенности ползал по полу; блестящие сопли, стекавшие из его ноздрей к подбородку, напоминали следы улиток.
Женщина, угрюмо стараясь держаться в тени, поставила к очагу стул. Баярд сел и протянул замерзшие ноги к огню.
— Ты уже выпила по случаю рождества, тетушка? — спросил он.
— Нет, сэр. Нынче у нас и выпить нечего, — отозвалась она откуда-то сзади.
Баярд подвинул в ее сторону мешок.
— Угощайся. Тут на всех хватит.
Дети неподвижно сидели на корточках у стены и молча смотрели на гостя.
— Рождество пришло, ребятки, — сказал он им, но они только смотрели на него серьезно, как зверюшки, пока наконец женщина не подошла и укоризненно с ними не заговорила.
— Покажите белому дяде, что нам Санта-Клаус принес, — сказала она. — Спасибо вам, сэр.
Она положила ему на колени оловянную тарелку и поставила на печку у его ног надтреснутую фарфоровую чашку.
— Покажите скорей. А то дядя подумает, что Санта-Клаус к нам и дороги не знает.
Дети зашевелились, из темного угла, куда они при появлении Баярда спрятали было свои подарки, вытащили маленький оловянный автомобиль, нитку разноцветных деревянных бус, зеркальце и длинную, облепленную грязью мятную конфету, которую тут же принялись с серьезным видом по очереди лизать. Женщина налила в чашку кофе из стоявшего на углях кофейника, сняла крышку со сковороды и, подцепив вилкой, положила ему на тарелку толстый ломоть шипящего мяса, потом, покопавшись кочергой в золе, извлекла какой-то серый предмет, разломила его пополам и тоже положила на тарелку. Баярд съел солонину и кукурузную лепешку, запивая бледной, безвкусной жидкостью из кофейника. Дети тихонько возились со своими рождественскими подарками, но время от времени он замечал, что они не отрываясь исподлобья на него смотрят. Вскоре пришел со своим ведром хозяин.
— Старуха вас накормила? — осведомился он.
— Да. Сколько отсюда до ближайшей железнодорожной станции?
— Восемь миль.
— Ты можешь сегодня доставить меня туда, а потом как-нибудь отвести мою лошадь к Маккалемам?
— Я одолжил зятю мулов, — отозвался негр. — У меня всего только пара, и он их на сегодня у меня взял.
— Я заплачу тебе пять долларов.
Негр поставил на пол ведро, и женщина подошла и унесла его. Он медленно почесал затылок.
— Пять долларов, — повторил Баярд.
— Вы что-то уж очень торопитесь на рождество, белый человек.
— Десять долларов, — с нетерпением сказал Баярд. — Разве ты не можешь забрать своих мулов у зятя?
— Пожалуй, могу. Я так думаю, что к обеду он их и сам приведет. Тогда поедем.
— А сейчас ты почему не можешь? Возьми мою лошадь и поезжай за ними. Мне надо успеть на поезд.
— Я еще не отдыхал, белый человек. Круглый год работаешь, так хоть на рождество отдохнуть-то надо.
Баярд мрачно выругался, но сказал:
— Ну ладно. Только сразу же после обеда. Позаботься, чтобы твой зять поскорее их привел.
— Они будут на месте, вы не беспокойтесь.
— Ладно. Вы тут с тетушкой угощайтесь, вот вам кувшин.
— Спасибо, сэр.
Тяжелая духота притупила его чувства, тепло потихоньку просачивалось в кости, усталые и одеревеневшие после студеной ночи. Негры молча двигались по комнате — женщина хлопотала со стряпней у очага, негритята забавлялись жалкими игрушками и грязной конфетой. Сидя на жестком стуле, Баярд продремал все утро — он как будто и не спал, но время затерялось где-то там, где нет времени, и, долго пребывая в каком-то смутном состоянии между сном и явью, он не сразу заметил, что кто-то безуспешно пытается проникнуть в его мирную отрешенность. В конце концов эти попытки увенчались успехом, и до его сознания дошел какой-то голос, возвестивший, что обед готов.
Негры выпили с ним дружески, хотя и немного смущенно — два непримиримых начала, разделенных кровью, расой, природой и средой, на какое-то мгновенье вдруг соприкоснулись, слившись воедино в общей иллюзии — род человеческий, на один-единственный день забывший свои вожделения, алчность и трусость.
