Кнут Гамсун - Август
— Быть того не может! — недоверчиво воскликнула Поулине.
Одна из женщин клянётся и божится, что собственными глазами видела его в этом облачении, когда он направлялся в Северный посёлок.
— А ведь какой был благородный!
Староста Йоаким, который читал всё подряд, вычитал в газете: «Хозяйственный упадок не всегда служит плохой школой, бывает и так, что сей упадок делает дураков настоящими мужчинами».
То одно, то другое, в этот понедельник посёлок просто бурлит от новостей и событий, и в лавке полно народу, который затем и собрался, чтобы нести эти новости дальше. Конечно, главной темой было вчерашнее оглашение с амвона: Теодорова-то Эстер заполучила доктора.
Полленцы от всего сердца желали ей счастья, она унаследовала от матери многие черты, её любили, девушка без изъяна, работящая, за что ни возьмётся, самая красивая девушка к северу от Будё...
— Ну уж, ну уж! — замечает кто-то.
Да, все готовы это подтвердить!
— Никто из нас не знает, что там есть к северу от Будё.
— Любой с этим согласится, стоит только взглянуть на неё.
Женский голос:
— А говорят, она ест уголь.
— Быть того не может.
— Может, — говорит женщина, — как ни жаль, а это так.
Поулине спрашивает:
— А ты сама это видела? Она что, приходила к тебе домой и ела твой уголь?
Женщину поддерживает другая:
— Спокойней, Поулине, спокойней. Такое про Эстер знают многие, не мы одни.
— Знают они! — злится Поулине. — А если бы такую гадость сказали о твоей дочери? Одна только зависть, и ничего больше. Это выдумали некоторые девушки, чтобы отомстить Эстер за то, что она красивее их.
— Про Эстер много лет такое говорили, — стоят на своём женщины.
— Ну и что? — разгорячилась Поулине. — Сперва она служила у Осии, так ведь? И Осия говорит о ней только хорошее, и Ездра тоже. Они не говорят, что она ела у них уголь.
— Да уж, эти гномы тебе скажут правду... — шепчет одна женщина другой, и обе криво улыбаются, опустив глаза в землю.
Затем разговор переходит на Кристофера и его раны. А за это полагается суровое наказание. Конечно же Кристофер поступил подло, выкопав картошку у Августа, которая так замечательно взошла, но чтобы ударить человека в грудь длинным-предлинным ножом — так может поступить только бандит и убийца. Августа следовало немедленно арестовать.
— А вы знаете, что у него росло на картофельном-то поле? — спрашивает Поулине.
— Разве не картошка? Особый сорт?
— Табак.
Тут все разинули рот:
— Табак? Это как же?
Но когда они узнали, что это и в самом деле был табак для полленцев, настроение у них круто изменилось, и они признали, что Кристофер вёл себя как подлая скотина. Но может, он не знал, что это табак? Подумать только, табак. Август вполне мог собрать урожай табака! Престранный это был тип в Поллене...
Пришёл Август, чтобы прикрепить колокольчик над входной дверью. Поулине заметила, что в последний вечер у него есть дела и поважнее, но, поскольку он, не пускаясь в споры, присмотрел козий колокольчик из тех, что висели на стенах лавки, а вдобавок у него была готова дужка, на которой этот колокольчик должен был раскачиваться, она не стала его удерживать от этой, последней глупости. Август управился быстро; колокольчик опробовали, громкий и предостерегающий звон разнёсся на весь дом.
— Ну что ты теперь скажешь? — спросил он. — Прямо как в больших городах!
Благодарности он не дождался.
— А не пора ли тебе собираться, чтобы не прозевать почтовый пароход сегодня вечером? — спросила Поулине.
— Сегодня вечером? Ни за что. Ведь сегодня восемнадцатое.
— По-моему, ты совсем рехнулся! — воскликнула она. — Как же ты тогда попадёшь на пароход?
— Не волнуйся, попаду, — отвечал он, — ты за меня не тревожься! А теперь, Поулине, будь так добра, дай-ка мне немного твоих специй.
— Можешь делать всё, что тебе заблагорассудится, меня это не касается. Но завтра поутру, часов эдак в семь, за тобой придёт ленсман.
— Поутру в семь часов я уже буду далеко-далеко, — сказал Август. — Когда часы покажут двенадцать часов и одну минуту, я уйду. Это уже будет девятнадцатое.
Загадочная болтовня, таинственное дурачество, и образумить его нет никакой возможности.
— Ну, так можешь ты мне дать немножко специй?
— Специй? А зачем они тебе понадобились?
— Для моих табачных листьев. Я готовлю на кухне отвар.
Он получил от Поулине соль, сироп, селитру, уксус и другие специи, всего понемножку, перемешал всё.
— А теперь пусть целый час ко мне никто не заходит и не беспокоит меня, — сказал он и удалился.
Дверь своей комнаты он закрыл на замок, снял шапку с головы. Интересно, он вытворял все эти фокусы ради собственного удовольствия? Сняв шапку, он заботливо обмакнул в раствор каждый лист, держал себя почтительно и благоговейно и всё время молчал. Последний лист Август поджёг и напустил в комнату дыма.
А к чему всё это? Может, дикие люди на родине табака внушили ему веру в святость этого растения? Может, к такому почтению принуждала его мысль о таинственной связи между нечистой силой и восемнадцатым числом? У Августа в голове было много всякой всячины...
Потом он пришёл к Поулине с документом, подписанным им лично и двумя свидетелями. Эдеварта и Йоакима он попросил присутствовать, когда бумага будет зачитана: это оказалась доверенность на имя Поулине, каковая давала ей право получать, использовать и распоряжаться всеми извещениями и всеми денежными суммами, которые могут поступить на его имя из-за границы. Вдобавок он вручил ей запечатанный конверт; Поулине, можно сказать, пришла в отчаяние от того, что до последней минуты он занимается подобной ерундой, без всякой благодарности приняла и доверенность, и запечатанный конверт и отложила их в сторонку. Ох уж эти дела за границей! Да она слышит о них с первого дня пребывания Августа в Поллене, теперь же, оказывается, они будут её преследовать и после его отъезда. Йоаким, напротив, держался очень серьёзно и всё время смотрел в пол.
Август ушёл с таким видом, словно обошёлся со всеми по справедливости и заплатил все свои долги до последнего эре. А братья и сестра так и остались стоять в недоумении. Йоакиму, скорей всего, было не до смеха, однако он подал Поулине руку и сказал: «Поздравляю! Он назначил тебя единственной наследницей даже своего заграничного имущества!»
Поулине гневно оттолкнула его руку:
— Вот обезьяна! А почтовый пароход тем временем ушёл, и Август на него не поспел. Что он теперь будет делать?
— А может, у него есть собственный пароход.
— Да оставь ты его в покое, — вмешался Эдеварт, — уж верно, он знает, что делает.
Подобные слова, возможно, доставили бы радость Августу, только услышать их он не мог, потому что ушёл. Ушёл и не вернулся. Уже был готов ужин, но он не явился и к ужину. Они говорили об этом, удивлялись, они выспрашивали всех, кто проходил мимо, — да, один парень видел, как Август шёл по берегу с ведром в руке, но было это с час назад. Может, он решил взглянуть одним глазком на свою фабрику, как и собирался? Они подождали, сели ужинать, говорили о нём, но он всё не приходил и не приходил. Поулине начала тревожиться.
Йоким пошутил:
— Вот увидите, он вышел в море!
Поулине вскочила и выбежала из комнаты. Она тенью промелькнула мимо окон и побежала по дороге к морю, она неслась со всех ног. Что это такое стряслось с Поулине из лавки? Никак, ей в ухо залетела оса. Эта сухопарая женщина бежала, словно спасала свою жизнь, она рассекала воздух, высоко закидывая на бегу ноги. Это ж надо так бежать! Йоаким как-никак приходился ей братом куда больше тридцати лет, но никогда он ещё не видел её в таком волнении.
Поулине спустилась на берег и начала звать Августа. Потом она подошла к фабрике и изо всех сил выкрикнула его имя. Она явно кричала слишком громко, во всяком случае, он вынырнул из-за тёмного угла и уставился на неё в немом изумлении.
— Ой, — шепнула она, — это ты!
— А в чём дело? — спросил он.
— Как в чём дело? Где ты пропадал?
— Я опрыскал полы в здании. Особой надобности в этом не было, но я всё-таки решил попрыскать, потому что сегодня восемнадцатое. Впрочем, я уже кончил.
Поулине опустилась на голый камень:
— Я боюсь... я боялась за тебя... что ты что-нибудь над собой сделаешь.... прости меня, Господи.
Август ещё пуще изумился:
— Что-нибудь над собой сделаю... это я-то?
— Ты так странно говорил сегодня... про восемнадцатое и девятнадцатое... да ещё заявился ко мне с доверенностью...
— Доверенность, — с достоинством сказал Август, — это был мой долг перед тобой — вручить её тебе перед самым отъездом. Чтобы в будущем у тебя было хоть что-нибудь, на что ты можешь рассчитывать.
