Кнут Гамсун - Август
Эдеварт:
— Всё-таки будет лучше, если я к нему схожу.
— Не надо, — повторяет Август, — я уже сам к нему сходил.
Йоаким больше не принимает участия в их разговоре, он прислушивается к каким-то звукам со стороны кухни, после чего удивлённо замечает:
— Что там происходит? Плачет кто-то, что ли?
— Да, кто-то плачет, — говорит Август и встаёт, чтобы посмотреть, в чём дело.
Но в это же мгновение Поулине распахивает дверь и спрашивает:
— Ты что, ударил ножом Кристофера?
Август не отвечает.
— Я тебя спрашиваю.
— Да, — говорит Август, — я его ударил ножом.
Поулине всплескивает руками:
— Помилуй тебя Бог, Август!
В дверях появляется смятенная и простоволосая жена Кристофера Она простирает к нему руки и вопит:
— Ах ты убийца! Но я тебя ни капельки не боюсь, я сейчас пойду и заявлю на тебя, и ты оставишь голову на плахе, проклятый грешник, не сойти мне с этого места!
— Вздор! — говорит Август.
— Вздор? — Она поворачивается к остальным: — Он два раза ударил его своим длинным ножом. И ведь драки между ними никакой не было, он просто ткнул его ножом в бок два раза и прямо чуть не убил...
— Значит, он жив? — спрашивает Август.
— Жив? Ты что такое говоришь! Да-да, он был жив, когда я уходила. А теперь беги за доктором, подлый убийца, тогда все поймут, что это сделал ты, и тебя закуют в кандалы!
Август задумывается.
— Ну что ж, и схожу, тем более у меня есть дело к доктору, насчёт акций.
— У тебя, значит, дело? — кричит Поулине. — Стыдно слушать! Человек, может, сейчас умирает! Кстати, а ты чего здесь стоишь? — обращается она к жене Кристофера и подталкивает её к выходу.
Но женщина не желает уходить, она продолжает причитать:
— Добро бы в драке! Длинный такой нож, и два раза ударил, мне Кристофер говорил, что они даже слова друг другу не сказали!..
Поулине стоит, словно на иголках:
— Ты разве не говорила, что он лежит в крови и ему нужна помощь?
— Да, — отвечает женщина, — но Теодор уже побежал за доктором.
— Вот это здорово! — восклицает Поулине. — А ты, вместо того чтобы приглядывать за ним, торчишь здесь!
Наконец женщина уходит, и становится тихо.
— Да, Август, хороших ты дел натворил! — говорит Йоаким, вспомнив, что староста и вообще начальство.
— Почему? — спрашивает Август. — А ты бы что сделал, если б кто-нибудь вытоптал ночью твоё картофельное поле?
— Я бы сделал всё по закону.
— Это с Кристофером-то? Как бы не так!
Вечером, когда Август разгуливал по городку со своей пенковой трубкой и тростью, в которой прятался стилет, Эдеварт окликнул его и попросил вернуться: пришёл доктор и хочет поговорить с ним.
— Наверно, хочет отдать долг за акцию, — смекнул Август. — На редкость достойный человек. Зато теперь ему и жена достанется хоть куда. Это для нас такая честь, что, думается, мы могли бы сыграть свадьбу здесь, в Поллене. И скажу тебе, Эдеварт, что из всех твоих внебрачных детей — не будем называть Иоганну — эта...
— А ну, заткнись, — говорит Эдеварт.
В комнате сидел доктор. Ему подали кофе с пирожным, он сидел, разговаривал и курил.
— Добрый вечер, Август! — сказал он. — Я слышал, ты опять ввязался в какую-то историю.
— Да, — ответил Август.
— Я как раз пришёл от Кристофера. Он говорит, что никакой драки между вами не было.
— Драки? Не было.
— Он говорит, что ты подкрался к нему?
— Подкрался? Нет. Я подошёл к нему сзади, но он всё-таки увидел меня. Просто мне не хотелось спугнуть его.
— Он тебя чем-то обидел?
— Да, он стоял и назло мне не уходил.
— И тогда ты взялся за оружие?
— Нет. Это он сказал, что хотел бы поглядеть на мою трость, ну я и показал её.
— А он что сказал?
— Чего не знаю, того не знаю. Понимаете, Кристофер всем известен как первостатейный лжец, который не в состоянии сказать хоть одно правдивое слово, вот я и не захотел разговаривать с таким человеком.
— И тогда ты ударил его?
— Да. Он уничтожил ночью всю мою плантацию.
— Это я уже слышал, — сказал доктор. — Ещё он говорит, что ты ударил его два раза, но на нём всего одна рана.
— Вот и это тоже враньё. Первый раз я просто промахнулся, потому что стоял ниже, чем он. Да и практики у меня давно не было.
— То есть как? Значит, обычно ты практикуешься?
— Нет. Но в Южной Америке и вообще в тех краях у нас это получалось с первого раза. Никто не промахивался.
— Значит, никто не промахивался.
— Ну это не совсем так, — поспешно добавил Август. — Что касается меня, то я ни разу никого там не ударил. Но много слышал о таких случаях.
Тут доктор сказал:
— Я, в конце концов, не полиция и не имею к ней никакого отношения. Но, как я понимаю, Кристофер на тебя наверняка заявит.
— Да, — сказал Август, — но он вытоптал мой табак, а там его было на несколько тысяч крон.
— Ты что, понимаешь в этом деле?
Август улыбнулся, услышав столь наивный вопрос:
— Господи Боже ты мой, господин доктор, мне ли не понимать, когда у меня была табачная плантация в голландской Ост-Индии, а под началом у меня ходило семнадцать тысяч работников. Но это считалось немного, потому как на соседней плантации их было и вовсе тридцать пять тысяч. Поверьте, я ничуть не преувеличиваю.
— Так-так, — промолвил доктор, — я ведь сказал тебе, что не имею никакого отношения к полиции. Я просто хотел узнать, что случилось, ты ведь как-никак мой пациент.
Август:
— Да, господин доктор дал мне превосходные капли...
— Нельзя ли мне посмотреть твою трость?
Август протянул трость с гордым видом:
— Сделано на заказ.
Доктор рассматривает стилет.
— Нож оставляет резаную рану, — говорит он, — а эдакий штык оставляет дыру, которая плохо заживает. Да ещё ты повернул его.
— Так положено.
Доктор опускает глаза, вид у него серьёзный. Потом он говорит:
— Я слышал, ты помог этому Кристоферу деньгами на строительство дома?
Август, судя по всему, не помнит об этом, он бросает взгляд на Поулине и спрашивает:
— Это правда?
— Правда, — отвечает Поулине.
Доктор говорит, что Августа, значит, хорошо отблагодарили за помощь.
— Зато в Поллене стало одним домом больше, — говорит Август, нимало не сокрушаясь о выброшенных деньгах. — Да и навряд ли я так много истратил, — добавляет он. — Когда я снова отправлюсь бродить по белу свету, денег у меня будет сколько надо. Уж я-то знаю, где их взять. Займусь, например, шелководством в Китае...
До сих пор староста Йоаким слушал молча, но тут он вдруг взрывается и хочет, возможно из доброго расположения, удержать Августа, не дать ему снова уплыть отсюда.
— Да-да, Август, — говорит он, — доктор принёс радостную новость, он говорит, что рана Кристофера не опасна для жизни.
— Угу, — говорит Август.
— Да, — подтверждает и доктор, — всё обошлось удачно, удар пришёлся в ребро.
— А всё потому, что я стоял ниже его, — оправдывается Август.
— Но если Кристофер обратится в полицию, — продолжает доктор, — тебя всё равно посадят. Этого никак не избежать. И ещё тебе придётся возместить убытки.
Август пропускает мимо ушей это предупреждение, как мелочь, недостойную внимания:
— Навряд ли с меня так уж много возьмут. Кстати, мне он нанес убытка на несколько тысяч, я заставлю их оценить мою плантацию.
— Ну что ж, возможно, это неплохой выход, — говорит доктор. — Но знаешь ли ты, что тебя могут осудить за попытку убийства и посадят в тюрьму на много лет?
— Нет у меня времени сидеть в тюрьме, — говорит Август.
— А я думаю, посадят.
— И речи быть не может! — решительно восклицает Август. — Посадят, говорите? А что ж тогда будет со всеми моими делами, с моим заграничным предпринимательством? Нет, нет, для этого у меня нет времени.
— А вообще, ты в хороших отношениях с ленсманом?
— С ленсманом? Н-нет!
— Это могло бы иметь значение, если он придёт.
— Я ничего не намерен объяснять этому идиоту, уж лучше я тогда схожу к амтману и буду держать ответ перед ним. Он меня хорошо знает.
— Вот и славно, если у тебя есть такая возможность, — сказал доктор, вставая с места. — Насколько я понял, Кристофер хочет заявить на тебя сегодня же.
Август обращается к присутствующим:
— Теперь вы видите, что это за человек! Я предоставил ему участок для застройки, я дал ему большие деньги на строительство дома...
— И ещё заплатил за быка, — не могла удержаться Поулине.
— Да, и ещё заплатил за быка, которого он украл из хлева у самого старосты. Короче говоря, я всегда благородно себя вёл по отношению к этому подонку, а он теперь, видите ли, хочет заявить на меня из-за какой-то ерундовой дырки в груди, о которой и говорить-то смешно...
