Герман Вук - Городской мальчик
– Ты же сама сказала, надо отпраздновать. По-моему, ты права.
Наступила заминка. Потом мамин голос неуверенно спросил:
– Герби тоже пойдет?
– Конечно, пойдет. Не станем же мы обращаться с ним, как с преступником, пока ему не минет двадцать один год, правда?
Герби состроил перед зеркалом рожицу, но тут в комнату вошел отец, и он тотчас принял серьезный вид.
– Ты что так долго одеваешься?
– Я уже, пап. – Герби стремительно завязал галстук.
– Давай прогуляемся.
– Давай, пап. – Герби огляделся вокруг и поднял с полу ящерицу. – Можно я это чудо занесу на пустырь? Плохо ей в квартире сидеть.
Отец кивнул. Сопровождаемый сыном, у входной двери мистер Букбайндер окликнул:
– Мамочка! Бери Фелисию, и в шесть встречаемся у Голдена.
– Чудно, чудно, чудно! – Каждое «чудно» было подчеркнуто шумом выдвигаемых ящиков и открываемых шкафов: миссис Букбайндер спешила переменить наряд к ужину на людях.
Отец и сын молча прошли квартал по улице Гомера в направлении пустырей.
– Ну, – спросил Джейкоб Букбайндер, когда они переходили улицу Сервантеса, – как ты отнесся к взбучке?
– По заслугам, – покорно ответил Герби.
– Почему?
– Своровал же.
– Но ведь ты собирался оставить ту записку, что показала мне мама. Разве она не меняет дела?
– Я думал, меняет, а по правде – нет.
– Отчего же?
Они начали взбираться по крутым шершавым камням на пустырь. Выбрались наверх, а Герби так и не нашел ответа на последний вопрос. Пустырь зарос пыльными сорняками, доходившими Герберту почти до пояса, с разрозненными пятнами стойких осенних полевых цветов: синих, желтых, белых. Из зарослей торчали макушки валунов. Мальчик благодарно втянул густой сладковатый запах знакомой бронксовской растительности. Пустырь был не такой красивый, как поле в Беркшире, но он был родной.
– Не знаю, пап. Но записка дела не меняет.
Ящерица заюлила у него в ладони, словно почуяла близость свободы. Герби остановился и дал ей спрыгнуть со своей руки в зелень. Глазом моргнуть не успел, а ее и след простыл.
– Пока, лагерь «Маниту», – молвил Герби.
– Герби, ты, наверно, любишь гулять на этих пустырях.
– Ага. Это мое самое любимое место.
Отец взял его за руку и подвел к валуну; они сели.
– На родине, мальчишкой, я целыми днями пропадал в полях. Очень это любил.
Герби попробовал представить себе отца мальчишкой, но это оказалось невозможно. Джейкоб Букбайндер застыл в своем нынешнем облике, как Джордж Вашингтон на портрете Стюарта, что был развешан по классам в школе.
Снизу в их уединение вплывал приглушенный расстоянием шум города.
– Скажи, Герби, в чем же загвоздка с этим письмом.
– Ну… я своровал, значит, поступил плохо, так?
– Так.
– И только пообещал потом исправить этот поступок.
Отец так посмотрел на него, точно вот-вот улыбнется. Впервые со дня приезда из лагеря Герби увидел в отцовских глазах искорку радости. Вдохновленный, он продолжал, запинаясь:
– А… а штука вся в том, что откуда мне было знать наверняка, что у меня получится исправить свой поступок? Видишь, как обернулось. Мистер Гаусс меня облапошил.
Джейкоб Букбайндер кивнул. Он улыбнулся, и много морщин разгладилось на его утомленном лице.
– Что же из этого следует, Герби?
Отец уже не раз проводил с Герби такие воспитательные беседы. Тот знал, что сейчас от него требуется лаконично подвести итог. Мгновение он подыскивал слова, потом сказал:
– Видно… видно, поступать дурно и думать, мол, потом исправлю, все равно нельзя.
Отец одной рукой обнял мальчика за плечи, прижал к себе и тотчас встал. Одно неприметное движение – а у Герби будто выросли крылья.
– Идем к Голдену, – только и промолвил отец.
Согласитесь, для одиннадцатилетнего мальчика Герби неплохо сформулировал полученный урок. «Цель не оправдывает средств». Если учесть, что человечество с начала своей истории пытается усвоить этот урок и ныне стоит в углу в постыдном дурацком колпаке за нерадивость в учении, вероятно, мы имеем право сказать, что наш мальчик, осознав ошибку, заслужил некоторого смягчения своей участи.
Итак, Букбайндеры отправились к Голдену на свидание с женской половиной своего семейства. Фелисия ослепительная в новом алом платье, шелковых чулках туфлях-лодочках, подрумяненная, не принимала участия в оживленном разговоре за ужином. А все потому, что днем получила письмо, которое сочинил в поезде Йиши Гейблсон, и теперь витала в любовных облаках. Это послание, разумеется, было надежно укрыто от глаз родных, однако девочка милостиво шепнула Герби, что в письме есть собственные стихи автора. Читатель, скорее всего, удовлетворится первым двустишием и не станет требовать продолжения:
Прекрасная Фелисия,
Вот здорово, что встретились с тобой…
Что же до Герби, из своих приключений он извлек не один урок. Вместо вареной трески наш гурман заказал бифштекс. И из осторожности съел всего четыре пирожных.
28. Награда
Виток за витком по винтовой лестнице, ступенька за ступенькой в неземном зеленоватом сумраке поднимались мальчик, девочка и еще один мальчик, одетые по-воскресному во все самое лучшее. Сверху и снизу витая лестница гудела от топота сотен ног. В карабкающейся процессии все три лица знакомы нам – это Клифф Люсиль и Герби взбирались на вершину статуи Свободы по лестнице, устроенной внутри памятника. Клифф легко скакал вверх по ступенькам, то и дело останавливаясь, чтобы подождать спутников. Люсиль планомерно одолевала подъем, а Герби пыхтел и потел позади, с угрюмой решимостью стараясь сохранить чувство собственного достоинства и не отстать от девочки. И вот когда ноги, сердце и легкие уже посылали Герберту настойчивые сигналы о намерении немедленно бросить это глупейшее занятие, над головой верхолазов слабо забрезжил дневной свет, и обрадованные дети последним рывком достигли последней, высшей площадки в голове статуи Свободы.
Ребята сразу бросились к окнам. Великолепный вид вознаградил их за трудное восхождение. Высокие башни центрального Нью-Йорка, необозримые пространства жилых многоэтажек, изрезанные вдоль и поперек улицами, зеленые парки, искристые, вьющиеся реки с паутинками мостов и линиями причалов – все это раскинулось перед изумленными взорами Люсиль, Герберта и Клиффа. У детей захватило дух. Им никогда еще не доводилось охватить взглядом больше одного-двух городских кварталов. Нью-Йорк – это пещера мамонта без крыши, и мало кто из обитателей, снующих по ее лабиринтам, представляет себе, как она выглядит на самом деле.
– Ух ты, улицу Гомера видно как на ладони! – воскликнул Герби.
– Где? – спросил Клифф.
– Вон там! Видишь, возле реки. Родненькая наша улица Гомера!
– Это Бруклин.
– Откуда ты знаешь? – задиристо спросил Герби.
– Из этой вот карты у окна. Там написано, где какой район.
Четверть часа дети увлеченно отыскивали с помощью карты городские достопримечательности.
– Эх, – сказал наконец Герби, устремив взгляд за улицы и дома, на голубоватые холмы вдалеке, – был бы у нас телескоп, наверно, даже лагерь «Маниту» разглядели бы.
– Кому это надо? – хмыкнул Клифф.
– Только не мне, – хихикнула Люсиль. – Хоть бы в глаза его больше не видеть. Тюрьма какая-то.
– А мне там вообще-то понравилось, – признался Герби.
– Меня ни в какой лагерь больше не заманишь, – проговорил Клифф. – Уже ученый.
– Спорим, на будущий год опять все поедем туда, – сказал Герби.
Дети умолкли, каждый предался своим любимым воспоминаниям. Немного погодя Клифф чуть ли не воочию увидел призрачные очертания Умного Сэма, как положено, сивого и костлявого, пощипывающего невидимую траву в синеве над нью-йоркской гаванью. Клиффу непривычно сдавило грудь. Поскольку чрезмерная чувствительность была ему чужда, он просто прогнал это настроение, и спустя миг грусть исчезла, а заодно с ней и видение. Клифф взглянул на Герби и Люсиль. Те держались за руки.
– Чего-то я притомился, – спокойно заметил он. – Пойду, что ли, посижу.
Он ушел на соседнюю скамейку. Ни брат, ни девочка не задерживали его. Люсиль смущенно смотрела в окно. Герби смущенно смотрел на Люсиль.
Наконец Герби промолвил:
– Хочешь, одну глупость расскажу?
– Какую? – Девочка по-прежнему разглядывала пейзаж.
– Моя мама говорит, что ты для меня слишком взрослая.
Люсиль обратила на Герберта круглые, как блюдца, глаза:
– Так я же младше тебя.
– Ara, a она говорит, что, когда тебе исполнится шестнадцать, ты сможешь выйти замуж, а я буду еще… хм!.. подростком. – (Слово «ребенок» застряло у него в горле.)
– И вправду глупость. Я не собираюсь в шестнадцать лет выходить замуж.
– А как думаешь, когда ты выйдешь замуж?
– А ты когда женишься?
– У-у, не знаю когда, не скоро.
– Я тоже, – сказала Люсиль.
– Значит, мама неправильно говорит, да?
