Анри Шарьер - Папийон
— А кто оттащил их в клозет?
— Не знаю. Думаю, эти, из его кодлы. Чтобы там, воспользовавшись моментом, вытащить у них из задниц патроны с бабками.
— Должно быть, там было целое море крови?
— Не то слово. Я так располосовал им глотки, что из них вытекло все до последней капли, вся их пакостная кровь. А эта идея насчет фонарика пришла мне в голову, когда я мастерил пику. Там, в мастерской, сидел охранник и как раз менял батарейки в своем. Это и натолкнуло меня на мысль, я тут же пошел к Дега и попросил одолжить мне фонарик. А теперь пусть делают полный шмон, коли им охота. Фонарик я передал Дега через своего охранника-араба, нож тоже. И никаких улик. И никаких угрызений совести. Они убили нашего друга, когда глаза у него были залеплены мылом, я помог им отправиться на тот свет с глазами, ослепленными электрическим светом. Мы квиты. Ну, что скажешь, Папи?
— Сработано отлично, не знаю даже, как и благодарить тебя, Гранде. За то, что ты так быстро отомстил за нашего друга и не стал впутывать меня во всю эту историю.
— Да ладно, чего там... Я просто исполнил свой долг; тебе и без того пришлось нелегко — все эти твои попытки к побегу, карцеры, наказания. Я знаю, как ты стремишься вырваться на свободу... И если б не я, ты бы сам обязательно пришил их, а это тебе сейчас совсем ни к чему. Вот я и взял все на себя...
— Спасибо тебе, Гранде. Ты прав. Именно сейчас, как никогда прежде, мне хочется бежать. И надо, чтоб ты помог поставить на этом деле точку. Честно сказать, мне как-то не верится, чтоб армяшка говорил своим ребятам, что собирается прикончить Матье. Паоло никогда не пошел бы на такое трусливое и подлое убийство. Он знает, к чему приводят такие вещи.
— Я тоже так думаю. Только Гальгани считает, что все они виноваты.
— Ладно, подождем до шести. Я на работу не выйду. Притворюсь больным и останусь в бараке.
Пять утра. К нам подошел барачный староста.
— А не кажется вам, ребята, что я должен вызвать сейчас охрану? Только что нашел двух жмуриков в клозете.
Этот тип, старый семидесятилетний каторжник, пытался убедить нас (пас!) в том, что он со вчерашнего вечера ничего не видел и не слышал. Точнее — с половины седьмого, когда их прикончили. Весь барак, должно быть, был залит кровью, ведь заключенные шастали в темноте туда-сюда и неминуемо должны были ступать в лужу, что находилась прямо в проходе
Гранде, беря пример со старикашки, тоже стал придуриваться:
— Что, серьезно? Два жмурика в сортире? И сколько уже они там валяются?
— Не знаю, хоть убей, — ответил старикашка. — Я как вырубился в шесть, так все. И только вот встал пописать и тут же вляпался ногой во что-то липкое. Зажег фонарик, вижу — кровь. Ну а потом и нашел этих деятелей в клозете.
— Ладно, зови охрану, посмотрим, что они скажут.
— Стража! Стража!
— Чего разблеялся, старый козел? Пожар, что ли?
— Нет, шеф. Там два трупа плавают в дерьме.
— Ну и чего ты от меня хочешь? Чтоб я оживил их, что ли? Теперь только четверть шестого, вот в шесть пойдем и посмотрим. В сортир никого не пускать.
— Это невозможно. Сейчас все начнут вставать и попрут туда, кто по малой, кто по большой нужде.
— Да, это верно. Ладно, погоди минутку, пойду доложу начальнику.
И вот появились трое охранников, надзиратель и еще двое. Мы думали, что сейчас они войдут, однако они остались снаружи, у зарешеченной двери.
— Ты говорил, что в сортире два трупа?
— Да, шеф.
— С каких пор они там?
— Не знаю. Только сейчас нашел, когда ходил писать
— Кто они?
— Понятия не имею.
— Ладно придуриваться, старый лунатик! Я тебе сам скажу, кто. Один из них — армянин. Поди и сам погляди хорошенько.
— Вы совершенно правы, там армянин и Сан-Суси.
— Ну и хорошо. Подождем до переклички. И они удалились
Шесть утра, первый звонок. Дверь распахнулась. В проходе появились два разносчика кофе, за ними шел третий — раздатчик хлеба.
В половине седьмого второй звонок. Светало, и я увидел, что весь проход испещрен следами людей, ночью нечаянно ступавших в кровавую лужу.
Прибыли два коменданта. Было уже совсем светло С ними — восемь охранников и еще врач.
— Всем раздеться! Стоять смирно у своих гамаков. Да здесь настоящая бойня, везде кровь!
Новый комендант, недавно прибывший на смену старому, вошел в сортир первым. Он вышел оттуда с лицом, белым как простыня.
— Им так располосовали глотки, что головы едва держатся. И, конечно, никто ничего не видел и не слышал?
Полное молчание.
— Эй, старик, ты вроде бы здесь староста? Там два покойника. Доктор, как давно их убили, по-вашему?
— Часов восемь-десять назад, — сказал врач.
— И ты нашел их только в пять? И ничего не видел и не слышал?
— Нет. Я вообще глуховат, а со зрением так и вовсе скверно. Что вы хотите, уже семьдесят стукнуло, из них — сорок лет на каторге. И поэтому я все сплю, сплю... Заснул где-то в шесть, а встал только потому, что захотелось по малой. Это, можно сказать, еще повезло, обычно я дрыхну до первого звонка.
— Да уж точно, что повезло, — с сарказмом заметил комендант. — Можно сказать, всем повезло, потому как все мы мирно и тихо проспали себе всю ночь в своих кроватках, и стража, и заключенные... Носильщики, забрать трупы и в операционную! Доктор, я жду от вас результатов вскрытия. А вы, ребятки, давайте по одному во двор, без одежды.
Каждый из нас проходил между комендантом и врачом. И они тщательно осматривали нас с головы до пят. Однако ни царапин, ни ран ни у кого не обнаружилось. Лишь пятна крови на нескольких. Они объяснили это тем, что поскользнулись по дороге в сортир.
Гранде, Гальгани и меня осматривали особенно пристально.
— Папийон, где твое место? Они перерыли все мои вещи.
— Где твой нож?
— Да у меня его еще вчера вечером у ворот отобрали.
— Это правда, — подтвердил охранник. — Он еще там базарил, говорил, что мы посылаем его на верную смерть.
— Гранде, это твой нож?
— А чей же еще? Раз лежит у меня, значит, мой. Они тщательно осмотрели нож. Он был чист, как стеклышко. Нигде ни пятнышка.
Из сортира вышел врач и сказал:
— Этим двоим перерезали глотки заточенным с двух сторон кинжалом. Убиты в стоячем положении. Вообще все это совершенно непонятно. Чтоб заключенный стоял как кролик и ждал, когда ему перережут глотку, даже не пытаясь обороняться! Здесь наверняка должны быть раненые.
— Сами же только что убедились, доктор, ни на одном из них — ни царапинки.
— Л те двое, которых убили, были опасны?
— Да, очень, доктор. Мы почти уверены, что именно армянин убил вчера в девять утра Карбоньери в душе.
— Дело закрыто, — сказал комендант. — Нож Гранде мы на время конфискуем. Всем на работу, за исключением больных. Папийон, ты, кажется, докладывал, что болен?
— Да, господин комендант.
— Оперативно ты рассчитался за своего дружка, ничего не скажешь! Меня не проведешь! К сожалению, у меня нет никаких доказательств, и я точно знаю, что их никогда и не будет. Последний раз спрашиваю: есть у кого что сказать?! И даю слово, если найдется человек, который прольет свет на это двойное убийство, ему смягчат статью и отправят на материк.
Гробовое молчание.
Вся армянская шобла сказалась больной. Видя это, Гранде, Гальгани, Жан Кастелли и Луи Гравон в последнюю секунду тоже внесли себя в список больных. Сто двадцать человек вышли из барака, и он опустел. Остались пятеро наших, четверо из армянской шоблы, а также часовщик, староста, непрерывно ворчащий, что ему придется теперь делать уборку, и еще двое-трое заключенных, в том числе эльзасец по прозвищу Громила Сильвен.
Этот человек держался от всех отдельно, совершенно независимо и пользовался всеобщим уважением. Парень он был, что называется, рисковый. Ему дали двадцать лет каторги за весьма оригинальное преступление. Один, безоружный, он напал на почтовый вагон экспресса «Париж — Брюссель», оглушил кулаками двух охранников и выбросил на полотно почтовые мешки. Там их подобрали его сообщники, поимевшие на этом деле кругленькую сумму.
Сильвен заметил, как перешептываются две наши кодлы, каждая в своем углу, и, не зная, что заключено временное перемирие, решил все же сказать свое слово:
— Надеюсь, вы не собираетесь наброситься друг на друга, как в «Трех мушкетерах»?
— Не сегодня, — сказал Гальгани. — Попозже.
— Как это попозже? Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, — сказал Паоло. — Впрочем, лично я не считаю, что у нас есть повод убивать друг друга. А ты что скажешь, Папийон?
— Один простой вопрос: вы знали, что задумал армяшка?
— Слово мужчины, Папи, ничего не знали. И вот еще что — не будь армянин теперь покойником, я вовсе не уверен, что скушал бы все это.
— Ладно, раз так, то почему бы не окончить все дело миром? — предложил Гранде.
— Мы тоже так считаем. Давайте пожмем друг другу руки и забудем об этом неприятном недоразумении.
