Уильям Теккерей - История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти
— А впрочем, сударыни, раз достопочтенный джентльмен так настаивает, я отложу свидание и с искренним удовольствием отобедаю с ним. К какому часу прикажете пожаловать, сэр?
Он не удостоил меня ответом, но мне было все равно, потому что, надобно вам сказать, я вовсе и не собирался обедать у этого господина, а лишь хотел преподать ему урок вежливости. Потому что хоть я и простого звания и слыхал, как люди возмущаются, если кто так дурно воспитан, что ест горошек с ножа, или просит третью порцию сыру, или иными подобными способами нарушает правила хорошего тона, но еще более дурно воспитанным почитаю я того, кто оскорбляет малых сих. Я ненавижу всякого, кто себе это позволяет; равно как презираю того, кто рожден плебеем, а строит из себя светского господина; по всему по этому я и решился его проучить.
Когда карета подъехала к его дому, я со всей вежливостью помог дамам выйти и прошел в сени; у дверей, — взявши мистера Престона за пуговицу, я сказал — при дамах и при двух дюжих лакеях — да, да, так и сказал:
— Сэр, эта любезная старая дама пригласила меня к себе в карету, и я согласился в угоду ей, а не ради собственного удовольствия. Когда вы, подъехавши, спросили, кого это принесла нелегкая, я подумал, что вы могли бы выразиться и повежливей, но вы обратились не ко мне и не мое дело было вам отвечать. Когда вы, желая надо мной подшутить, пригласили меня на обед, я решил ответить на шутку шуткой — и вот я у вас в доме. Но не пугайтесь, я не намерен с вами обедать; однако же если вам придет охота сыграть ту же шутку с кем другим — ну, хоть бы с любым из наших конторщиков, — мой вам совет, поостерегитесь, не то вас поймают на слове.
— Вы кончили, сэр? — вне себя от ярости спросил мистер Престон. — Если это все, не соизволите ли вы покинуть мой дом, или вы предпочтете, чтобы вас выставили за дверь мои слуги? Выставьте этого малого! Слышите! — Тут он оттолкнул меня и в бешенстве удалился.
— Экий сквернавец твой муженек, экий изверг! — сказала леди Бум, ухватив старшую внучку за локоть. — Терпеть его не могу. Идемте скорее, не то обед простынет.
И, не прибавив более ни слова, она потащила леди Джейн прочь. Но эта добрая душа сделала шаг в мою сторону и, бледная, вся дрожа, сказала:
— Не гневайтесь, прошу вас, мистер Титмарш, и прошу вас, забудьте все, что здесь произошло, ибо, поверьте, мне очень-очень…
Что "очень-очень" — я так никогда и не узнал, ибо тут глаза бедняжки наполнились слезами, и леди Бум, закричавши: "Вот еще! Чтоб я этого не видела", — потащила ее за рукав вверх по лестнице. Но леди Фанни храбро подошла ко мне, своей маленькой ручкой изо всех сил стиснула мою руку и так мило сказала: "До свидания, дорогой мистер Титмарш", — что, вот не сойти мне с этого места, я покраснел до ушей и весь затрепетал.
Едва она ушла, я живо нахлобучил шляпу и вышел из дверей, чувствуя себя гордым, как павлин, и храбрым, как лев, и одного мне хотелось, чтобы который-нибудь из этих спесивых, ухмыляющихся лакеев позволил бы себе малейшую неучтивость, тогда бы я с наслаждением влепил ему оплеуху да велел бы нижайше кланяться хозяину. Но ни один из них не доставил мне этого удовольствия; и я ушел и мирно пообедал тушеной бараниной с репой у себя дома в обществе Гаса Хоскинса.
Я не счел приличным рассказывать Гасу (который, между нами говоря, весьма любопытен и большой охотник посплетничать) подробности семейной размолвки, коей я был причиной и свидетелем, и лишь сказал, что старая леди ("Они пэры Бум, — ввернул Гас. — Я сразу пошел и поглядел в книге пэров"), что старая леди оказалась мне родней и пригласила меня прокатиться по Парку. На завтра мы, как обыкновенно, отправились в должность, и уж, можете быть уверены, Хоскинс рассказал там все, что произошло накануне, да еще порядком присочинил; и странное дело, хотя случай этот как будто ничуть не заставил меня возгордиться, скажу по совести, мне все же льстило, что наши джентльмены кое-что прослышали об этом моем приключении.
Но вообразите, как я был изумлен, воротившись ввечеру домой, когда, едва увидев меня, моя квартирная хозяйка миссис Стоукс, ее дочь мисс Селина и ее сын Боб (юный бездельник, который дни напролет играл в камешки на ступенях церкви св. Бригитты на Солсбери-сквер), все они торопливо кинулись вперед меня по лестнице на третий этаж и прямиком в наши комнаты, где посреди етола, между наших флейт, с одной стороны, и моего альбома, Гасова "Дон-Жуана" и Книги пэров с другой, я увидел вот что:
1. Корзину с огромными персиками, румяными, как щечки моей милой Мэри Смит.
2. Таковую же с большущими, отборными, ароматными, тяжелыми на вид гроздьями винограда.
3. Гигантский кусок сырой баранины, как мне показалось; но миссис Стоукс сказала, что это олений окорок, да преотличный, такого она и не видывала.
И три визитные карточки:
Вдовствующая графиня Бум
Леди Фанни Рейкс
Мистер Престон
Леди Джейн Престон
Граф Типтоф.
— А карета-то какая! — воскликнула миссис Стоукс, — Карета какая… вся как есть в коронах! А ливреи-то… и два эдаких франта на запятках, бачки у них рыжие, а штаны в обтяжку из желтого плюша; а в карете старая-престарая леди в белом капоре, а с ней молоденькая в большущей шляпке из итальянской соломки и с голубенькими лентами, а еще эдакий рослый, статный джентльмен, сам бледный и бородка клинышком. "Не откажите в любезности, сударыня, сказать, здесь ли живет мистер Титмарш?" — спрашивает молоденькая эдаким звонким голоском. "Как же, как же, миледи, — говорю я, — да только сейчас он в должности. Западно-Дидлсекское страховое общество, на Корихилле. "Чарльз, — эдак важно говорит джентльмен, — выносите провизию". — "Слушаю, милорд", говорит Чарльз и выносит мне эту самую оленью ногу, обернутую в газету, на фарфоровом блюде, вон как она и сейчас лежит, и две корзины с фруктами в придачу. "Будьте добры, сударыня, — говорит милорд, — отнесите все это в комнату мистера Титмарша и скажите ему, что мы… что леди Джейн передает ему поклон и просит его принять это". И протянул мне эти самые карточки, и БОТ это письмо, запечатанное, и на печати корона его светлости.
И тут миссис Стоукс протянула мне письмо, которое, к слову сказать, моя жена хранит по сей день:
"Леди Джейн Престон поручила графу Типтофу выразить ее искреннее сожаление и огорчение оттого, что вчера она лишена была удовольствия отобедать в обществе мистера Титмарша. Леди Джейн в самом скором времени покидает Лондон и уже не сможет в этом сезоне принять своих друзей у себя на Уайтхолле. Но лорд Типтоф льстит себя надеждой, что мистер Титмарш соблаговолит принять скромные плоды сада и угодий ее сиятельства и, быть может, угостит ими своих друзей, чье достоинство он умеет столь красноречиво защищать".
К письму была приложена записочка следующего содержания: "Леди Бум принимает в пятницу вечером, 17 июня". И все это свалилось на меня оттого, что тетушка Хоггарти подарила мне бриллиантовую булавку!
Я не отослал назад оленину, да и с чего бы я стал ее отсылать? Гас предлагал тут же преподнести ее Браффу, нашему директору, а виноград и груши послать моей тетушке в Сомерсетшир.
— Нет, нет, — сказал я. — Мы пригласим Боба Свинни и еще с полдюжины наших джентльменов и в субботу вечером повеселимся на славу.
И субботним вечером мы и в самом деле повеселились на славу; и хотя у нас в буфете не нашлось вина, зато было вдоволь эля, а после и пунша из джина. И Гас сидел в самом конце стола, а я во главе; и мы распевали песни и шуточные и чувствительные — и провозглашали тосты; и я говорил речь, но воспроизвести ее здесь нет никакой возможности, потому что, сказать по совести, наутро я совершенно позабыл все, что происходило накануне вечером после известного часа.
ГЛАВА IV
О том, как счастливый обладатель бриллиантовой булавки обедает в
Пентонвилле
В понедельник я пришел в контору с опозданием на полчаса. Ежели говорить всю правду, я нарочно дал Хоскинсу меня опередить и рассказать нашей братии про то, что со мной приключилось, — ведь у каждого из нас есть свои слабости, и мне очень хотелось, чтобы мои товарищи были обо мне высокого мнения.
Когда я вошел в контору, по тому, как все на меня посмотрели, особенно Абеднего, который первым делом предложил мне понюшку табаку из своей золотой табакерки, я тотчас понял, что дело сделано. А Раундхэнд, подойдя просмотреть мою конторскую книгу, с чувством потряс мне руку, объявил, что почерк у меня превосходнейший (скажу, не хвастаясь, так оно и есть), и пригласил меня отобедать у него на Мидлтон-сквер в следующее воскресенье.
— У нас, конечно, нет того шику, что у ваших друзей в Вест-Энде. Последние слова он произнес с особенным выражением. — Но мы с Амелией всегда рады принять друга и попотчевать его от души — херес, старый портвейн, скромно, зато вволю! Так как же?
