Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие
— Ну, что вы!
— Что ж, решено, — сказал уходящий гость. — До скорого.
9Элизабет зашла к брату, села на постель и оглядела его взглядом, который прожег дырки в его обремененной совести. За это утро она заходила к нему второй раз. Час назад, принеся завтрак, он не сказана ни слова. Молчание потрясло его сильнее, чем то, что случилось в городе. Он вообще не любил есть утром, но сейчас глазунья вызвала в нем живейшее отвращение. Взглянув на нее, он вспомнил песенку в одной оперетте: «Что может быть противнее яиц?», прикрыл тарелку платком и попытался пить чай. Потом он печально закурил, готовясь к бедам.
Нет, почему она молчит? Вечером он старался не оставаться с ней наедине, но полагал, что она возьмет свое ночью. Однако она легла, а теперь — не разговаривает. Объяснялось это ее свойствами, в которых он плохо разбирался. Она очень сердилась, но доброта мешала ей трогать его, пока он не отдохнет и не поест. Да, его убить мало, но он ведь совсем измучен.
Теперь, судя по всему, необходимый срок окончился. Она посмотрела, закрыта ли дверь, и произнесла:
— Ну, вот…
— Что «ну, вот»? — закипятился он. — Нет, что еще за «ну, вот»? Чего ты хочешь? С какой стати…
Голос у него сорвался. Натти был не очень умен, но как-то почувствовал, что праведный гнев не имеет шансов на успех, и решил прибегнуть к жалости.
— О-о-ох, голова!
— Надеюсь, что она лопнет.
— Что ты говоришь!
— Прости…
— А-а…
— Ничего похуже не выдумала.
Натги ощутил, что и жалость — не к месту. Оставалось молчание. Он обиженно засопел. Речь повела Элизабет.
— Вот что, — сказала она, — много лет я не признавала, что ты — полный идиот. Теперь я сдаюсь. Ты за свои действия не отвечаешь. Не думай, ругать я тебя не буду, даже за то, что не прислал телеграммы. Это я понять могу. Обиделся, сбежал, вернулся Бог знает в каком виде — я тебя встретила, как блудного сына. Но зачем ты привез совершенно незнакомого человека? На вид он вполне приличен. Странно, что он — твой приятель.
Из-под одеяла донеслось недовольное урчание.
— В общем, против него я ничего не имею. Может быть, в полиции он известен как Жестокий Джек, но держится он хорошо. Меня возмущает другое — почему я должна всех обслуживать? Я стыжусь нашей честной бедности. Словом, мой бедный олух, изволь удалить отсюда своего Чалмерса. Иначе я просто свалюсь.
Хоть как-то утешенная монологом, Элизабет засмеялась. Она часто жалела о том, что не может долго сердиться. Что-нибудь смешило ее, и гнев исчезал. Сейчас ее развеселило то, что Натти залез под одеяло. На звук ее смеха он выглянул, словно червяк после дождя.
— Да-да, — сказала она. — Мы не можем кормить гостей. Твой Чалмерс меня возненавидит, я его изведу.
— Как это? — встревожился Натти.
— Для начала попрошу помочь с пчелами.
— Ну, что ты!
— Потом мы с ним добудем меду. Потом… вряд ли он останется жив. А если останется, поставлю мыть посуду. Пусть приносит пользу.
Натти вскрикнул, но она уже удалилась и пошла вниз.
Внизу сидел лорд Долиш и курил сигару. День стоял прекрасный, блаженный. Все шло лучше некуда. Он — под той же крышей, что и обездоленная девушка. Остается назвать себя и уговорить ее. Вчера она буквально мелькнула перед ним, но впечатление произвела хорошее. Что-то есть в этих американках, — простота, ясность какая-то. Дом ему тоже понравился. Он бы с удовольствием здесь пожил.
И впрямь, ферма больше радовала взгляд, чем ее соседки, — черно-белой ли раскраской, причудливой ли крышей. Не подкачала и растительность в саду.
Увидев, что по этому самому саду к нему направляется хозяйка, Билл отбросил сигару и встал. При дневном свете она была еще привлекательней. Миниатюрность и аккуратность выгодно отличали ее от Душки. Сейчас, после ресторанных треволнений, лорду казалось, что несходство это и составляет главную прелесть женщины. Ко всему прочему, у мисс Бойд был нежный негромкий голос.
— Сижу, любуюсь вашим садом, — сказал пэр.
— Остальное — много хуже, — откликнулась она. — Места у нас обманчивые. Бухта — красивая, но купаться нельзя, там медузы. Хорош и лес, но там клещи. Они сосут кровь, — беспечно прибавила она. — Вечера — просто прелесть, если бы не комары.
Она подождала, но он не вскочил и не кинулся к станции.
— И, конечно, вечно жалят пчелы. Надеюсь, вы их не боитесь?
— Да нет. Скорее, люблю. Глаза у нее засверкали.
— Вот как! Тогда не поможете ли мне открыть улей?
— С удовольствием.
— Пойду, все приготовлю.
Она побежала к Натти, спугнув его тревожный сон.
— Ему конец!
Натти резко поднялся.
— Что там еще?
— Ты не понимаешь. Я его попросила помочь мне с пчелами. Если выживет, сразу уедет, только протрет раны.
— Подумай, он же гость…
— Ничего, скоро это кончится.
— Когда ты попросила меня, я неделю вытаскивал эти жала.
— Они не любят курильщиков.
— Он тоже курит.
— Только что курил сигару.
— О, Господи!
— Пока, дорогой. Он ждет.
Посмотрев с интересом на то, что она принесла, а именно — скамеечку, дымарь, обтирку, отвертку и клетку для царицы, он взял это все у нее, любезно прибавив:
— Если у вас нет подводы, разрешите, я понесу.
Такое легкомыслие ей не понравилось. Тут надо бы дрожать всем телом.
— А сетка вам не нужна? — спросил он.
Обычно она сетку надевала. Да, пчелы дружили с ней, но до сих пор она все-таки береглась. Кто ее знает, среди своих может найтись и кто-нибудь вредный или слабоумный. Но нельзя же брать сетку только для себя, а защищать гостя она не хотела.
— Нет-нет, — отвечала она, — я их не боюсь. А вы?
— Я тоже.
— Вы знаете, что делать, если какая-нибудь на вас полетит?
— Как не полететь? Ничего, сама разберется.
Элизабет поджалась — что за бравада! — и молчала до самой пасеки.
Пчел было много, жужжали они грозно. Воздух был полон ими. Они носились туда-сюда. И почти сразу в гостя врезался грозный трутень. Она с удовольствием заметила, что гость подпрыгнул.
— Не бойтесь, — радостно сказала она, — это трутень. У них нет жала.
— А головы есть. Вот он, опять.
— Он учуял ваш табак. У трутней — тридцать семь тысяч восемь ноздрей.
— Ему же лучше. Не учует восемью, останется тридцать семь тысяч.
Пчелы вели себя плохо. Они ни за что не хотели кусать гостя. Одни пролетали мимо, другие в него врезались, третьи садились на рукав, четвертые глядели на него, словно спрашивая: «Что тут у нас такое?», но не кусался никто. На брата они кидались, где бы он ни был. Видимо, дело в том, что он мечется, словно Психея в исполнении Полли, а этот гость совершенно спокоен. Но какой упрямый, однако!
Не отвечая на последнюю фразу, она развела искусственный пожар. Результаты не замедлили — две-три пчелы, дежурившие у входа, поспешно юркнули в улей. Элизабет подбавила дыму, потом — еще, потом — еще. Наконец она взглянула на гостя. Он улыбался с явным интересом. Ну, что это!
— Скамеечку, — сказала она, — и отвертку, если не трудно. Усевшись у самого улья, она отвинтила стенку, вынула и протянула помощнику с таким видом, словно покрыла его карту тузом.
— Не подержите ли, мистер Чалмерс?
Натти этих зрелищ не выносил. Стенка выглядела так, словно на ней пузырится вязкая черная жидкость. Только пристальный взгляд мог заметить, что всё это — пчелы. Они кишели, как люди в метро после конца работы.
Увидев их, Натти завизжал бы и понесся к дому. Билл не шелохнулся. На пчел он смотрел с интересом.
— Вот, помогите мне, мистер Чалмерс, — сказала Элизабет, — у вас руки сильнее. Держите ее крепко.
— Держу.
— И резко встряхните раза два. Они осыпятся.
— Я бы тоже осыпался на их месте, — добродушно сказал гость.
Элизабет ощутила, что туз своего дела не сделал. Гость встряхивал стенку быстрее, лучше, чем она сама, — да, сильнее руки. Пчелы посыпались дождем, несколько удивляясь, и устремились к знакомому летку.
Гость проводил их приветливым взглядом.
— Вечно думаю, — сказал он, — почему они на нас не кинутся. Видимо, не связывают причин и следствий. А вообще-то работа хитрая, если не привык. В первый раз я зажмурился и стал гадать, кремируют ли меня.
— В первый раз? — вскричала Элизабет. — Значит, вы это делали?
Голос у нее задрожал.
— Делал? Ну, конечно. Тысячу раз. Я провел целый год на пасеке.
Слова эти подействовали на Элизабет так, словно в ней что-то взорвалось. Неприязнь разлетелась, как снаряд. И она еще не хотела, чтобы этот дивный человек жил на ферме! Стыдилась стирки, стряпни… Да как же это! Пусть живет здесь сколько ему угодно.
— Вы разводили пчел?
— Нет, денег не хватило. Понимаете…
— Еще бы! Деньги, они такие.
