Шолом Алейхем - Мариенбад
От меня, твоей верной жены Перл Ямайкер
9. Шлойма Курлендвр с Налевок в Варшаве – своей жене Бейльце Курлендер в Мариенбад
Моей дорогой супруге госпоже Бейльце, да здравствует она!
Твое письмо о том, что ты благополучно приехала в Мариенбад, я получил. Слава богу, что ты вырвалась из этого проклятого Берлина с Вертгеймерами, с прощелыгами, со старыми холостяками и прочими шутами гороховыми, счастливо перебралась через границу и благополучно добралась до Мариенбада. Чудеса да и только! Все ездят в Мариенбад, но ни с кем не случаются такие истории, как с тобой. Во-первых, для чего тебе понадобилось ехать в третьем классе? Ты говоришь, что виноват во всем я. Не понимаю, как ты можешь так говорить, когда я тебе чуть не тысячу раз наказывал, чтобы ты не жалела денег для себя. Если я иной раз и жалуюсь на то, что уходят лишние деньги, то только в том случае, когда их тратят на ветер, черт знает на что, на тряпки. Но когда речь идет о здоровье, деньги для меня никакой роли не играют! Доказательство: ведь я же перед отъездом, на вокзале в Варшаве, чуть ли не силой навязал тебе лишнюю сотню рублей, еле уговорил тебя взять ее. Как же ты можешь жаловаться, будто я жалею для тебя лишний грош или чересчур присматриваюсь к счетам? Ты отлично знаешь, дорогая Бейльця, как дорого мне твое здоровье, ты знаешь, что я не смотрю ни на что – платят квартиранты или нет, строюсь я или не строюсь, – то, что тебе требуется, всегда есть и, даст Бог, будет. И еще должен тебе сказать, дорогая Бейльця, что ни в чем я тебя не подозреваю, я целиком доверяю тебе с первого часа, когда я тебя впервые увидел. Я знаю, что все эти ухажеры, прощелыги, шарлатаны, которые увиваются вокруг тебя и здесь, в Варшаве (помнишь, в прошлом году в Фаленице?), и в Берлине, и в дороге, и в Мариенбаде, все, что сохнут и дохнут по тебе, должны меня волновать как прошлогодний снег. Я знаю, что и тебе в высокой степени наплевать на них, потому что ты безупречно чистая душа и верна своему мужу, которому ты предана, и знаешь также, что он тебе предан душой и телом. Поэтому не подозревай, что я могу о тебе дурно подумать. Поверь мне, я отлично понимаю, что шарлатан, который имел наглость поцеловать руку чужой жене, этим нисколько не унизил тебя, как не повредил тебе тот болван в Фаленице, который мне признался, что подыхает по тебе… Конечно, был бы я с тобой, я бы с этим лодзинским вояжером от трех фабрик поступил иначе: я бы ему переломал все кости, так что черт бы его побрал. Я бы научил его, как надо себя вести с замужними женщинами. Я, право, удивляюсь тебе, почему ты не позвала кондуктора и не приказала вытурить этого нахала ко всем чертям! Как ты могла допустить, чтобы такой наглец еще помогал тебе выгрузить багаж из вагона, когда ты приехала на место? Или, к примеру, как ты могла позволить, чтобы такой тип, как этот старый холостяк в Берлине, после того что он так откровенно тебе наговорил на Фридрихштрассе, еще подносил тебе цветы на вокзале? У меня такой наглец получил бы цветами по поганой роже! Кто он тебе, чтобы подносить подарки, букеты? Есть у нас поговорка: «Как человек себя соблюдает, так и Бог ему помогает». Я не хочу тебя этим, упаси бог, обидеть. Я хочу только сказать, что человек должен держать себя в строгости, оберегая свою честь, не допускать таких скандалов: не посмел бы шарлатан, как тот, что из Лодзи, набраться нахальства и целовать тебе руку, да еще в вагоне, у всех на глазах! Слава богу, что не было при этом никого из варшавян с Налевок, и хорошо ты сделала, что не сказала им своего имени, – пусть эти собаки не знают, кто ты такая. Однако все это вещи, которым я не придаю значения. Но прошу тебя, пусть это останется между нами – ни одна душа не должна знать, о чем я тебе пишу. Это святая тайна. Я поклялся, что тебе ни слова не напишу об этом. А дело вот в чем.
Ты пишешь, что на вокзале в Мариенбаде встретила нашу Ямайчиху с Налевок. Лучше бы ты с нею не встречалась, я бы теперь был спокойнее и не испытывал стыда перед людьми. Муж Ямайчихи встретил меня сегодня на Генсей-улице и говорит: «Могу передать вам, реб Шлойма, привет от вашей жены из Мариенбада». Спасибо за привет, отвечаю. Как вы попали в Мариенбад? А он говорит: «Не я, а жена моя сейчас в Мариенбаде, она там лечится и чувствует себя неплохо». – «Слава богу! – отвечаю. – Что же вам пишет ваша жена из Мариенбада?» Тогда он достает длинное письмо, берет с меня слово и клятву, загибает верхнюю часть листа и показывает несколько нижних строк. У меня в глазах потемнело! Вот что пишет ему Ямайчиха, передаю ее слова: «И еще пишу я тебе, Велвл, что встретила здесь, в Мариенбаде, на вокзале сегодня утром вторую жену нашего Шлоймы Курлендера, Бейльцю, расфуфыренную, как невеста под венцом. А на вокзале ее ожидал сынок нашего Марьямчика, Меер-шарлатан. И я сама видела, – пишет она, – своими глазами, как они оба, Меер и Бейльця, сели в пролетку, дай Бог мне так видеть детей моих под венцом…» Ну как это тебе нравится? Я, конечно, сказал ему, что это вранье. Показалось, говорю, вашей жене, вот и приняла она ворону за корову. Это, наверное, был не Меерка Марьямчик, а мой друг Хаим Сорокер, потому что я писал ему, что моя Бейльця на днях едет в Мариенбад. Так я сказал мужу Ямайчихи, и так именно я и решил про себя. Но когда я пришел домой и прочел твое письмо, в котором ты пишешь, что ты в самом деле встретила на вокзале в Мариенбаде Ямаичиху и что твоя родственница, Хавеле Чапник, не пришла встречать тебя, потому что сидела и играла с Хаимом Сорокером в «шестьдесят шесть», то ведь совершенно ясно, что это был не Хаим. А если не Хаим, то кто же это был?
Я даже представить себе не могу, дорогая Бейльця, чтобы это был Меерка Марьямчик, потому что ты с ним, кажется, вовсе не так близко знакома. А тем более ты сама пишешь, что он шарлатан и что его Ханця с ним несчастна. Разве что ты с ним ближе познакомилась в последнее время, как раз у жены Хаима Сорокера, у Эстер? Но ты бы, кажется, могла и мне рассказать, что познакомилась с этим сокровищем! А если ты не рассказала, значит, ты с ним не познакомилась. А если ты с ним не познакомилась, то возникает тот же вопрос: кто же был молодой человек, который ожидал тебя в Мариенбаде на вокзале, и откуда он знал, что ты приезжаешь? Думаю, однако, что вся эта история – вранье, потому что исходит она от Ямайчихи. Поэтому прошу тебя, дорогая моя Бейльця, не обижайся, что я пишу тебе о таких вещах, которых на свете не было. Еще и еще раз прошу тебя повидаться с моим добрым другом Хаимом Сорокером и чтобы ты брала у него деньги, сколько тебе нужно, и не экономь на своем здоровье, и доставляй себе все возможные удовольствия и развлечения, и приезжай домой здоровая и крепкая, как желает тебе твой супруг
Шлойма Курлендер
10. Хаим Сорокер из Мариенбада – своему другу Шлойме Курлендеру на улицу Налевки в Варшаву
Дорогой друг Шлойма!
Теперь я могу тебе написать о твоей Бейльце. Она уже, слова богу, в Мариенбаде, и я уже с ней повидался, но поговорить с ней я удостоился не больше двух минут по причине, от меня не зависевшей. Однако я лучше расскажу по порядку все как было. Ты ведь знаешь, я люблю так: уж если рассказывать, то со всеми подробностями.
Как я писал тебе в прежнем письме, здесь, в Мариенбаде, почти весь день проводишь на улице, на прогулке. Делать, слава богу, нечего, никто палец о палец не ударяет, все только и делают, что шагают взад-вперед по улицам. Встретишь одного, другого, поздороваешься и шагаешь дальше – просто так, без всякой цели, с одним намерением – «сбавить».
Между тем, гуляя таким образом сегодня после обеда и сбавляя, я вижу – шурьяк моей жены, Меер Марьямчик, идет с какой-то красивой женщиной в широкополой шляпе, и совсем по-приятельски, как кавалер, под руку. Ну о том, что шурин моей жены может гулять по улице с женщинами, рассказывать тебе незачем, его знают на Налевках как облупленного. Кто не знает Меера-шарлатана? Мой тесть, бедняга, немало денег потратил, покуда отыскал эту находку для своей младшей дочери. Я тогда же сказал моей Эстер: «Знаешь, Эстер, этот парень мне что-то не нравится. Чересчур франтоват и чересчур большой хлыщ для твоей Ханци». Но ведь она – женщина, вот она и отвечает: «А ты, когда был холостым, не был таким же? Ты бы и сейчас был таким, только…» «Только что?» – спрашиваю. «Ничего! – отвечает. – Не о чем толковать». Ну и так далее, все полусловами, как водится у жен.
Словом, вижу – мой шурьяк шагает с какой-то красавицей, и оба прижались друг к дружке, и думаю: «Господи! Кто бы это мог быть? Что-то она мне знакома! Только никак не вспомню, кто она?» И вдруг мелькнула у меня мысль: «Погоди-ка, а может быть, это Бейльця? Ведь вчера как раз она должна была приехать из Берлина. Но, во-первых, какое отношение имеет к ней Меер Марьямчик? А во-вторых, с какой радости под ручку? Когда это они успели так подружиться, чтобы ходить под ручку?» Между тем, пока я так стою и размышляю, припожаловала Ямайчиха со всеми тремя своими мамзелями. «Здравствуйте!» – «Добрый день!» – «Как вам нравится эта парочка?» – «Какая парочка?» – «Ваш Меер Марьямчик с женой Шлоймы Курлендера. Полюбуйтесь, водой не разольешь!..» – «А какое Меер имеет отношение к Бейльце?» А она отвечает: «Ого! Я их вчера видела вместе на вокзале. Видно, сговорились. А то как бы ваш шурин мог знать, когда жена Шлоймы Курлендера должна приехать в Мариенбад?…» Так говорит Ямайчиха и сыплет и сыплет, по своему обыкновению. Но я полагаю, что мой шурин узнал об этом от мадам Чапник. Она растрезвонила по всему Мариенбаду, что приезжает твоя Бейльця, и всем показывала письма, которые Бейльця писала ей из Берлина. Я хотел было поехать на вокзал, чтобы встретить ее, но не знал, с каким поездом она приезжает. А кроме того, эта Чапниха так заморочила мне голову своими картами, что мне всю ночь мерещилось, будто я объявляю «сорок» и «двадцать» и крою, и крою… Тем временем я пропустил приезд твоей Бейльци, а мой дорогой шурин, видать, этого как раз не пропустил, потому что он как будто в самом деле привез ее с вокзала. Так оно, очевидно, и есть. Но давай по порядку. На чем же мы остановились? На Ямайчихе.
