Иван Панаев - АКТЕОН
- А как ее кличка?
Управляющий, сопровождавший Петра Александрыча, заикнулся.
Вдруг исполин Антон очутился перед Петром Александрычем и пробасил:
- Тритон-с, любимая была дядюшкина собака; верхочуй.
Петр Александрыч занялся с Тритоном. Антон подошел к управляющему и прошептал, почесывая затылок:
- А что, батюшка Назар Яковлич, поговорите-ка барину-то о прибавке мне месячины… Ей-богу, иной раз ребятишкам есть нечего. Уж когда этак, знаете, что случится, так я готов с моей стороны всякое уважение вам сделать.
Антон искоса и значительно посмотрел на управляющего.
- Хорошо, Наумыч, хорошо, - отвечал управляющий тихим голосом. - Ты знаешь, когда я что сказал, то свято; я, дружок, и без барина могу тебе это сделать, изволь… Барин
- человек молодой, он и не станет входить во все эти мелочи.
- Да, именно что так. Ей-богу, Назар Яковлич! Вы всегда обо всем справедливое рассуждение имеете. - Антон понюхал табаку. - Спасибо вам за суконце; только уж не прибавит ли ваша милость еще два аршинчика…
- Изволь, изволь…
Из псарни Петр Александрыч отправился на конский двор; как лошадиный знаток, у каждого стойла он рассекал воздух хлыстиком и, окритиковав дядюшкиных кобыл и жеребцов, захотел взглянуть на водяную мельницу. Управляющий, показывая ему устройство мельницы, объяснил, сколько на ней ежегодно вымалывается хлеба и какие помещики имеют в ней участие по своим купчим. Эти объяснения и рассказы совсем не интересовали Петра Александрыча. За мельницей находилась довольно большая роща, и он пошел к этой роще, насвистывая и напевая какой-то водевильный куплет. Окрестности села Долговки впервые огласились петербургскими звуками, и куплет Александрийского театра смешался с пением и чириканьем божьих птиц… Помещик прошелся по роще и, обратись к управляющему, сказал:
- Знаете, какая у меня блеснула мысль? Из этой рощи недурно бы сделать парк, как в Царском Селе или Петергофе. Право! Тогда бы славно кататься в нем.
- Конечно, это было бы бесподобно, да дорогонько станет, - заметил управляющий почтительно.
- Отчего ж дорогонько? А крестьяне-то на что ж? Нанимать людей, кажется, незачем.
- А кто же барщину-то будет исправлять, Петр Александрыч?
- Барщину? Да, правда. Петр Александрыч засвистал…
Возвращаясь к обеду, на дворе у самого дома он ветретил Агашку. Агашка была одета несравненно чище других дворовых девок и даже обута, тогда как все другие ходили обыкновенно на босую ногу.
Поравнявшись с молодым барином, Агашка кокетливо опустила глаза и поклонилась ему. Петр Александрыч отвечал на этот поклон с большою приветливостию и даже обернулся назад, с минуту провожая ее взорами. Антон не мог не заметить барского взгляда. Он был одарен большою сметкою и, оставив барина, тотчас отправился за горничной и догнал ее у прачечной.
- Агафья Васильевна, наше почтение! - Агашка не обертывалась. - Агафья
Васильевна, что больно заспесивилась? - Он ущипнул ее.
- Ах ты, проклятый черт! как испугал меня, - вскрикнула Агашка. - Фу! так вот сердце и бьется.
- Ну вот, слава те господи! чего пужаться? Антон потрепал ее по шее своею грязной лапой. Агашка вывернулась из-под этой лапы.
- Нельзя ли подальше? - сказала она. - Смерть не люблю этих шуток.
- Вот уж и осерчала. Ах ты, барский кусочек! Недотрога королевна!.. А заметила ли ты, как наш-то на тебя поглядывает… Может, скоро и опять будет масленица, Агафья
Васильевна…
- Масленица? Пьяница проклятый! у тебя, видно, спьяну-то все в глазах масленица…
Первые дни для новоприезжих проходили довольно однообразно, особенно для
Ольги Михайловны. Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей не давали ей ни одной минуты покоя: первая преследовала ее неистощимыми ласками и беспрестанно изъяснялась ей в своих нежных, материнских чувствах; вторая - для того чтоб блеснуть своею светскостию, говорила ей все комплименты. Они вместе продолжали занимать ее наперерыв различными очень забавными деревенскими приключениями.
На седьмой или на восьмой день пребывания Петра Александрыча в своей резиденции, в ту минуту, когда он выходил из псарни, слух его был поражен сначала бренчаньем экипажа, потом криками. Петр Александрыч вышел на главную деревенскую улицу и увидел в конце ее, при самом въезде, остановившуюся коляску.
- Кто это? - спросил Петр Александрии у своего управляющего. - Чья это коляска?
- Это, должно быть, Петр Александрыч, кто-нибудь из соседей, - сказал управляющий.
Петр Александрыч прищурился, обдернул свой пальто, вставил лорнет в глаз и, насвистывая, отправился навстречу к приезжему.
Взорам его представилось зрелище великолепное. В коляске, которая, впрочем, походила не на коляску, а на челнок, высоко колыхавшийся на безобразно торчавших рессорах, стоял барин роста среднего, толстый, с резкими чертами лица, в картузе, в синей венгерке с кистями и с кнутом в руке. Черные большие глаза этого барина гневно вращались из стороны в сторону… Он размахивал кнутом и кричал:
- Эй, вы!.. но… но… фю… фю… ну… ну… Оло-ло-ло!..
Эти увещательные междометия явно относились к лошадям; но лошади так же явно не хотели повиноваться и не двигались с места. Все это произошло оттого, что левая пристяжная (коляска запряжена была четвернею в ряд) задела постромкой за столб в воротах и, испугавшись, заупрямилась и поднялась на дыбы. Барин выходил из себя и обратился от лошадей к кучеру:
- Я те выучу ездить, олух! Затянул лошадей… Соколик-то весь в мыле…
Кучер сидел на превысочайших козлах ни жив ни мертв.
- Антипка! - барин обратился к своему лакею, который имел поразительное сходство с Антоном. - Антипка! тебе говорят, вислоухий осел… вишь, пасть-то разинул… возьми ее за узду да проведи… Ну же… что стоишь… чего боишься…
Лакей, несмотря на свои атлетические формы, точно, боялся подступиться к заупрямившейся лошади.
- Брыкается, сударь, - отвечал он.
- Брыкается! а вот как я начну брыкаться, тогда ты что заговоришь? Отвори дверцы!
Лакей бросился к дверцам; барин вылез из коляски и погрозил лакею и кучеру кнутом.
В это мгновение Петр Александрыч, окруженный своею свитою, должен был остановиться, потому что он подошел уже очень близко к месту описанного мною приключения. Приезжий барин приказал распречь лошадей и, увидев Петра
Адександрыча, пошел прямо к нему.
- А не вы ли, милостивый государь, - закричал барин, еще не дойдя шагов на десять до Петра Александрыча, - не вы ли, позвольте спросить, здешний помещик?
- Я, к вашим услугам.
Петр Алекоандрыч расшаркался.
- Очень рад. - Барин приподнял картуз. Петр Александрыч протянул было к нему руку, но барин обнял Петра Александрыча, поцеловал его три раза и закричал:
- Я, батюшка, придерживаюсь старинки, извините. Может, у вас так это по- столичному и не следует, да мне до этого дела нет. Нам уж куда до этих этикетов! Я деревенский дурак, деликатностей ваших не знаю. Позвольте еще раз вас обнять. Вот так… Ну, теперь имею честь рекомендоваться… Я Андрей Петрович Боровиков - может, слыхали про меня? Мое сельцо Покровка, Новоселовка то ж, в двух верстах от вас.
Милости прошу ко мне. Я, сударь, вдовец, имею двух детей. Мы хоть и деревенские, а живем-таки себе изряднехонько и не левой полой нос сморкаем.
- Очень рад познакомиться…
- Да уж рады или не рады, милостивый государь, там вы как себе хотите, а мы ваши гости. Назар Яковлич! здравствуй, милый… - Андрей Петрович обратился к управляющему, который отвесил ему низкий поклон.
- Что такое случилось с вашими лошадьми? - спросил Петр Александрыч у помещика, играя лорнетом.
- Что случилось? Это все анафемская рожа Антипка - мой кучер, ездить не умеет, сноровки никакой не знает… Пристяжная постромкой задела за столб, лошадь горячая, а он еще затянул ее.
Андрей Петрович обратился к управляющему.
- Распорядись-ка, Назар Яковлич, сделай одолжение, чтоб лошадкам-то моим овсеца дали… Да, сударь, Петр Александрыч… ведь вас Петром Александрычем зовут, если не ошибаюсь?
Петр Александрыч утвердительно кивнул головой.
- Да… так я вам начал говорить, что мы хоть и простые люди, хоть по-французски и не болтаем, - бон-жур и бон-тон, - а кое-что смыслим, - прошу извинить… Ну, пойдемте- ка.
Толстый помещик схватил за руку Петра Александрыча и повлек его к дому.
- А как надолго сюда приехали?
- Право, не знаю… смотря как поживется…
- Что тут "как поживется"? живите себе, да и баста… Здесь житье, слава богу, хорошее, люди есть всякие, и умные и глупые, ну да ведь и в Петербурге-то, я полагаю, то же самое: без дураков, милостивый государь, нигде не обходится; зато здесь по крайней мере скопишь себе и детям что-нибудь, а у вас там, в модном-то вашем свете… - Андрей
Петрович: вытянул губы и засвистал, - весь, с позволения сказать, просвищешься.
- А я, - сказал Петр Александрыч, посматривая беспечно на стороны, - я не проживал и того, что получал, хотя жил на самую роскошную ногу.
