Лори Ли - Сидр и Рози
Деревенская школа
Деревня, куда мы переехали, была россыпью из 20–30 домов на юго-восточном склоне долины. Узкая, глубокая, почти полностью замкнутая долина являлась также туннелем для ветров, каналом для наводнений и наступления леса, наполненного птицами и лезущими всюду насекомыми. Долина становилась также ловушкой для солнца, если оно хоть чуть-чуть показывалось. Не такая высокая и распахнутая, как долина Виндраш, она имела свои собственные секреты, будучи вырезанной в теле холма тающими ледниками за некоторое время до нашего прибытия туда. На склонах все еще просматривались террасы от старых наводнений, вдоль них разгуливали коровы. Подобно острову, долина сохранила в катаклизмах любопытные экземпляры растений и животных, например, редкую орхидею и римскую улитку; находили особые химические вещества в известняках, которые награждали женщин предрафазлевским зобом. Склоны долины были богатыми пастбищами, а гребень гряды густо зарос березой.
Жизнь на дне была подобна жизни в стручке гороха — не видно ничего, кроме ложа, на которое втиснут. Линия горизонта, обрезанная лесом, ограничивала наш мир. Неделями верхушки деревьев качались на ветру с сухим шумом, который казался нам естественным проявлением ландшафта. Зимой леса окружали нас мерзлыми пиками, а летом они перехлестывали через кромку холмов как волны густой зеленой лавы. По утрам их заливал туман или солнечный свет, и почти каждый вечер над нами плыли облака-корабли, отражая закат солнца, который мы не могли наблюдать, упрятанные слишком глубоко на дне долины.
Самым живым элементом в долине была вода, прибывавшая из Уэльса во время дождей. Вода капала целыми днями из облаков и с деревьев, с крыш, с желобов и из носа. Мужчины и лошади проплывали мимо, закутанные в мешковину, птицы стряхивали капли дождя с промокших насквозь веток, из каждой дыры в земле извергался поток и пропадал в соседней дыре с шумом подземного поезда.
Я помню также свет на склонах, длинные тени от пучков травы и в ложбинках, тени от скота, сверкающего, как китайские лаковые безделушки, при каждом движении. Пчелы, похожие на крошки хлеба, тяжело пыхтели в золотом воздухе, белые бабочки порхали, как засахаренные вафельки, и, когда не шел дождь, бриллиантовая пыль летала вокруг и покрывала все предметы, зрительно увеличивая их.
Большинство коттеджей было построено из котсволдского известняка с черепичной крышей из слоистого камня. На черепицах вырос золотистый мох, который сверкал, как засахареный мед. Сзади, за коттеджами тянулись длинные, ползущие круто вверх, огороды с капустой, ягодными кустами, розами, кроличьими клетками, выгребными ямами, велосипедами и голубятнями. В центре самой страшной лужи долины стоял квадрат тюрьмы — когда-то прекрасное, хотя и скромное здание шестнадцатого века, к которому пристроили фасад в стиле эпохи короля Георга.
У деревенских было три способа выживания: работа в тюрьме или на ферме, или на швейной фабрике в Страуде. Кроме жилья и довольно большого огорода при каждом коттедже — огород страховал в тяжелые времена — все остальные нужды разрешались через церковь, тюремную часовню, дом священника, дом пастора, деревянный барак — паб и деревенскую школу.
Деревенская школа в то время преподавала все, что, согласно инструкции, могло нам пригодиться в жизни. Она располагалась в маленькой каменной конюшне, разделенной деревянной перегородкой на две комнатки — для малышей и для больших ребят. Работала там всего одна учительница младших классов и, кажется, еще одна девушка-ассистентка. Все дети деревни толпой ходили сюда до четырнадцати лет, а затем отправлялись работать на ферму или на фабрику, не имея в голове ничего более обременительного, чем несколько мнемоник, беспорядочная куча дат о войнах и туманное представление о географии мира. Во всяком случае, этого казалось вполне достаточным для жизни; и так оно и было для наших бедных дедушек и бабушек.
Школа, когда я поступил туда, была на взлете. Универсальность образования и обилие детей набило ее учениками по самую крышу. Пугливые мальчики и девочки, жившие отсюда за многие мили, — дети окружающих ферм и полуразрушившихся лачуг со всех концов долины — приходили в школу каждый день, резко увеличивая число учеников, принося с собою странные ругательства и запахи, причудливую одежду и необычные пироги. Они выстроили мое первое видение мира снаружи, вне женского тепла моей семьи; я не надеялся хотя бы выжить в нем достаточно долго, так как был противопоставлен этому миру в возрасте четырех лет.
Однажды, без предупреждения, пришло то утро, когда сестры окружили меня, завернули в шарфы, завязали мне шнурки, нахлобучили на голову шапку и сунули мне в карман печеную картофелину.
— Зачем? — спросил я.
— Сегодня ты начинаешь ходить в школу.
— Ни за что. Я останусь дома.
— Ну-ка, пошли, Лолл. Ты уже большой мальчик.
— И вовсе нет.
— Да.
— Ууу — ааа.
Они подхватили мое сопротивляющееся тело, пиная и ругаясь, и потащили к дороге.
— Мальчиков, которые не ходят в школу, сажают в клетку, они превращаются в кроликов и из них готовят воскресный обед.
Я чувствовал, что они перебарщивают, но вопить перестал. Так я попал в школу впервые — ростом три фута, толстый от намотанных на меня шарфов. Школьный двор ревел, как стадион во время родео, картофелина жгла бедро. Вокруг меня то неслись, то застывали старые ботинки, драные носки, порванные брюки и юбки. Потом толпа сомкнулась; я оказался в кольце; мне в лицо, как шрапнель, полетел песок. Высокие девчонки с завитыми волосами, огромные мальчишки с острыми локтями принялись толкать меня, проявляя пугающий меня интерес к моей особе. Они дергали за шарфы, крутили меня волчком, давили нос и ухитрились стащить мою картофелину.
Наконец, меня спасла добрая фея — шестнадцатилетняя учительница младших классов — она надрала несколько ушей, вытерла мне лицо и увела к малышам. Тот первый день я провел, вырезая кружочки из бумаги, и вернулся домой в отвратительном настроении.
— В чем дело, Лолл? Тебе не понравилось в школе?
— Но они не дали мне никакого подарка!
— Подарка? Какого подарка?
— Они обещали, что дадут подарок.
— Да ладно уж. Я уверена, они такого не говорили.
— Говорили! Они сказали: «Ты Лори Ли, да? Посиди-ка тут, школа приготовила тебе подарок». Я сидел там целый день, но ничего не получил. И не собираюсь больше идти туда снова!
Но через неделю я ощущал себя уже ветераном, я стал таким же безжалостным, как и остальные. Кто-то украл мою печеную картофелину, поэтому я стащил чье-то яблоко. Комната малышей была набита игрушками, никогда прежде не видел я таких — раскрашенные, всевозможных форм, и глиняные шары, птицы и куклы для раскраски. Кроме того, счеты с костяшками, которыми наша молоденькая учительница играла, как на арфе, наклоняясь грудью к нашим лицам и водя нашими неуверенными пальчиками…
Симпатичная помощница вскоре оставила нас, и ее заменила пышная вдова. Была она высокая и пахла, как воз лаванды; волосы убирала в узел, который я считал париком. Я помню, что как-то подошел поближе, чтобы лучше разглядеть — узел выглядел слишком квадратным, чтобы быть скрученным из своих волос.
— На что это ты уставился? — строго спросила вдова.
Я был слишком мягкосердечным, чтобы ответить честно.
— Ну-ну. Скажи, не стесняйся.
— Вы носите парик, — выпалил я.
— Уверяю тебя, нет! — Она сильно покраснела.
— Да. Я видел. — Настаивал я.
Новая учительница разволновалась и почему-то сильно рассердилась. Она посадила меня себе на колени.
— Ну а теперь посмотри совсем близко. Разве это парик?
Я вгляделся получше, заметил сеточку и подтвердил: «Да».
— Да неужели! — ахнула она, а все мальчишки вокруг глазели на нас. — Уверяю тебя, это НЕ парик! И если бы ты только мог видеть меня по утрам, когда я встаю, ты бы знал это.
Она стряхнула меня с колен, как промокшего котенка. Но она разворошила мое воображение. Воображать, что я мог бы наблюдать, как она собирается по утрам, оказалось для меня и отвратительным, и прекрасным одновременно.
Та крохотная, побеленная комнатка малышей была кратким, но уютным периодом полной анархии. Очень короткое отпущенное нам время мы играли и плакали, ломали игрушки, засыпали, грубили учительнице, выясняли, что позволено в общении друг с другом, и просто спускали пары в свои последние невинные денечки.
Моими соседками по парте оказались две светловолосые девочки, уже хорошенькие, как куколки, чьи имена и фигурки смущали и преследовали меня в течение последующих пятнадцати лет моей жизни. Поппи и Джо были неразлучными подружками; весь день они сидели, взявшись за руки; их розовые, липкие от сластей мордашки светились женским самомнением, что провоцировало меня сердито покрикивать на них.
