Джо Дассен - Подарок для Дороти (сборник)
— Мама, ты знаешь, я никогда не навязывал религию кому бы то ни было, хотя предполагаю, что в семье только ты да я ходим в церковь чаще, чем на Рождество и Пасху. В любом случае я не собираюсь утверждать, будто дело в этом. Но думаю, что… то есть я подумал, что все-таки можно было бы напомнить: что бы ни произошло между папой и тобой, он отец твоих детей и твой муж в глазах Господа, живешь ты с ним или нет, даже если бы он был презреннейшим созданием на земле. Так вот, я полагаю, что если уж он так хочет, чтобы ты вернулась к нему, то когда будешь думать над этим, может, стоит принять это во внимание.
Эдди облизал губы и огляделся, ища взглядом поддержки, но все братья старались хранить сдержанность, за исключением Питера, которому, казалось, было крайне не по себе.
Мами слушала внимательно, с серьезным видом кивая всему, что он говорил. А когда он закончил, она с гордостью просияла, словно он прочитал наизусть заданное стихотворение, и воскликнула:
— Верно! Очень, очень верно.
Потом бросила суровый взгляд на остальных сыновей, словно они спорили с Эдди. А он, похоже, испытал облегчение, опять оказавшись под ее защитой.
— Ну так в чем проблема? — спросила она вдруг с ободряющей улыбкой. — Хотите, чтобы я повидалась с вашим отцом? Ну так я с ним повидаюсь.
— Никто не требует, чтобы ты с ним встречалась, — запротестовал Ник, но как-то неубедительно.
— Скажем так: если он захочет со мной увидеться, я противиться не буду. Мы ведь в свободной стране. Почему у вас такой обеспокоенный вид? Договорились, что Бонани приедет к обеду в ближайшее воскресенье, и как только решение было принято, у всех словно гора с плеч свалилась. На какое-то время опять всплыли на поверхность старые семейные анекдоты, но то, что Мами участвует в затее своих сыновей охотно и с легким сердцем, вызывало у них скорее смущение, нежели успокоило их, благодушную атмосферу вечера поддерживала исключительно она. А вскоре все отправились спать — с ощущением, что несколько объелись.
Бонани должен был приехать к полудню, и утром в то воскресенье все безнадежно пытались вести себя, как обычно, словно в предстоящем событии не было ничего необычайного. Дядюшки старались, как могли, показать Мами, что их весьма мало заботит результат неизбежной встречи, и поминутно спрашивали ее мнение по поводу всевозможных вещей, не имевших ничего общего с Бонани. Да и она сама, хоть поначалу и произвела на нас впечатление своей беспечностью, не могла скрыть некоторых опасений. Все это время она провела на кухне, контролируя и комментируя действия моей матери, по-прежнему отрицая свое участие в приготовлении обеда. Ее волосы были стянуты в такой тугой узел, что глаза казались раскосыми.
За полчаса до предполагавшегося прибытия Бонани она исчезла на втором этаже и через десять минут вернулась, втиснутая в броню из китового уса и резинок, проступавшую из-под ее блузки. Она держалась прямо, как столб, объемистая грудь дерзко выпирала вперед. Хотя ей было немного трудно дышать, она вела себя так, словно в ее наряде нет ничего необычного. Губы она не накрасила, но со вкусом нанесла немного румян, расцветивших ее щеки, и побрызгалась туалетной водой с приятным ароматом.
Бонани прибыл за секунду до назначенного срока. Едва прозвенел звонок, как Эдди уже открыл дверь. Бонани был тщательно одет: антрацитовый костюм, галстук в красную крапинку. От него тоже приятно пахло туалетной водой. Сыновья встретили его со сдержанным радушием. После некоторой заминки в прихожей, где вновь прибывшего избавили от пальто, провели в гостиную, чтобы он встретился со своей женой.
Они справились с этим стильно, без малейшей нервозности. Бонани пошел прямиком к креслу Мами, какое-то мгновение оба внимательно всматривались друг в друга, оценивая и отмечая следы времени, но пауза была почти незаметной, потом Бонани сказал:
— Здравствуй, Мами. Рад тебя видеть.
— Похоже, ты в форме, Сэм. Совсем не изменился.
Она протянула руку, и Бонани пожал ее с большой теплотой, искренне довольный комплиментом.
— Столько времени прошло, — сказал он.
— Восемнадцать лет, — ответила она, и ее голос чуть дрогнул — единственный признак волнения за весь день.
Затем они осведомились о здоровье друг друга и порадовались хорошему виду своего потомства, несколько формально, но все же спокойно. На этом их беседу прервали, чтобы отвести в столовую и усадить за стол — на противоположные концы.
В отличие от обычных воскресных застолий, тут воцарилось что-то вроде атмосферы делового обеда, разговоры ограничивались строгой необходимостью, типа «передай соль». Слегка напряженный Бонани хранил молчание, а Мами было не очень-то по себе в корсете, вынуждавшем ее высоко поднимать каждый кусок, чтобы преодолеть выступающую грудь. Дядюшки, стараясь это скрыть, главным образом следили за тем, что скажут родители во время первой встречи. Только Питер, самый непокладистый из всех, сделал несколько неловких попыток обменяться новостями, которые не были таковыми ни для кого, да в какой-то момент Эдди заметил, словно пытаясь убедить самого себя: «Напоминает времена, когда мы были детьми, верно?»
Моя мать, строго соблюдая приличия, степенно подавала блюда, как и подобает во время воскресной трапезы, но, к ее досаде, все было закончено в рекордные сроки. А когда мой отец пригласил всех в гостиную, чтобы выпить кофе, последовавший за этим массовый исход принял размах повального бегства.
В гостиной все без явной причины почувствовали себя свободнее, и раздался гул голосов от общей болтовни. А после того как Мами ушла вслед за моей матерью, чтобы убрать со стола, обстановка стала настолько непринужденной, что Карно заметил отцу, что он «в прекрасном настроении, если принять во внимание обстоятельства», из-за чего Эдди с Тони, сидевшие достаточно близко, чтобы услышать, прыснули со смеху, а потом фыркнул и попытавшийся было сдержаться Бонани. Когда дамы, закончив свою хозяйственную деятельность, вернулись, мужчины, словно напроказившие сорванцы, с трудом подавили разбиравший их смех. Эти усилия вызвали у Эдди сильнейший приступ икоты, в то время как мой отец и Бонани, оба красные как раки, принимали сокрушенный вид.
Наконец восстановилась тишина, прерываемая лишь иканием Эдди, который в конце концов извинился и пошел на кухню выпить воды. Этим он словно подал условленный сигнал: дядюшки заторопились к выходу. Мать тоже схватила меня за руку и незаметно толкнула: «Тебе надо пойти переодеться». Дверь в гостиную закрылась тихо, но недвусмысленно: настал момент оставить Бонани наедине с женой.
Их разговор длился меньше часа. Никто из дядьев не был бестактен настолько, чтобы подслушивать под дверью, но они вышли из положения, прохаживаясь поблизости и давая себе шанс уловить обрывки того, что говорилось внутри. Такое поведение показалось мне совершенно естественным; поскольку в гостиную меня не допускали с нежнейшего возраста, эта практика была мне хорошо знакома, хотя я редко брал на себя труд быть столь же скромным, как они.
Перед тем как мои дедушка с бабушкой наконец вышли, было немало суеты — братья торопливо принимали безразличный вид. Бонани, слегка покраснев, попросил прощения за то, что должен уйти так скоро, и бросился прямо к своему пальто. Его проводили до машины, где он пожал всем руки по кругу и уехал. Моя мать всегда была очень близка с Мами. Мои родители познакомились, когда ей было всего тринадцать, а потому она вошла в семью гораздо раньше, чем вышла замуж. Это Мами учила ее стряпать и шить и до, и после ухода Бонани, и обе всегда испытывали друг к другу дружеские чувства и уважение. Так что не было ничего необычного в том, что они решили вместе прогуляться по парку. Мами с насмешкой отвергла предложение о послеобеденном отдыхе, казалось, испытания этого дня не слишком ее взволновали. Мои же ошеломленные дядюшки были благодарны случаю, позволившему им остаться в мужском кругу, чтобы поделиться впечатлениями. Когда мы ушли, они принялись дымить вовсю.
«Парк», примыкавший к церкви Святого Антония, был ничуть не больше сквера между двумя улицами: заасфальтированные дорожки, бетонные скамейки, клочки зелени там и сям. Его единственной достопримечательностью был двухметровый неоновый крест, венчавший ворота, который мой отец всей душой ненавидел, — когда матери не было поблизости, он приводил его в пример деградации религии в ХХ веке. Но это было приятным местом для прогулок, где мы часто бывали с матерью. Туда-то мы прямиком и направились. Мами было трудновато идти из-за корсета, и она опиралась на руку невестки.
— Мне хотелось немного побыть наедине с тобой, — сказала моя мать, — чтобы остальные не слушали.
Мами улыбнулась ей как сообщница и ответила, что у них есть много чего рассказать друг другу. Эта улыбка не сходила с ее губ — верный залог хорошего настроения и знак того, что между ними нет никакого недоверия или непонимания.
