Ивлин Во - Испытание Гилберта Пинфолда
Мистер Пинфолд почувствовал неудобство. Такое не полагается слышать посторонним.
– Билли, ты должен сказать мне сам. Я тебя ни в чем не обвиняю. Не навязываю тебе никаких слов. Молчание в ответ, не считая рыданий.
– Билли, ты знаешь, о чем мы говорили последний раз. Ты снова это делал? Ты осквернился, Билли?
– Да, сэр. Я не могу удержаться, сэр.
– Господь не искушает нас сверх наших сил. Билли. Я говорил тебе, помнишь? Думаешь, я сам не знаю этих искушений. Билли? Еще как знаю! Но я не поддаюсь им. Ты знаешь, что не поддаюсь – да, Билли?
Мистера Пинфолда объял ужас. Его сделали невольным участником совершенно непотребной сцены. Под рукой лежали трости. Он взял терновую и сильно постучал в пол.
– Чу! Ты слышал. Билли? Стук. Это Господь стучится в дверь твоей души. Он не сможет войти и помочь тебе, если ты не будешь чист, как я.
Более мистер Пинфолд не мог выносить. Он мучительно поднялся на ноги, надел пальто, причесался. Голоса снизу продолжали свое.
– Я не могу удержаться, сэр. Я хочу быть правильным. Я стараюсь. Я не могу.
– Над твоей койкой приколоты картинки с девицами – так?
– Да, сэр.
– Поганые картинки.
– Да, сэр.
– Как же ты хочешь быть правильным, умышленно держа перед глазами искушение? Я приду и порву эти картинки.
– Не надо, сэр, пожалуйста. Мне нужно.
Мистер Пинфолд, хромая, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу. Море было спокойнее. В холле и баре прибавилось народу. Половина седьмого. Группа лиц играла в кости на выпивку. Мистер Пинфолд сел в одиночестве и заказал себе коктейль. Когда стюард принес его, он спросил: – На пароходе есть судовой священник?
– Нет, сэр. По воскресеньям сам капитан читает молитвы.
– Тогда, значит, среди пассажиров есть священник?
– Я не видел, сэр. Вот список пассажиров.
Мистер Пинфолд приник к списку. Ни перед одним именем не было выставлено духовное звание. Странный корабль, думал мистер Пинфолд: как можно допускать, чтобы миряне наставляли в христианской вере языческий, по всей видимости, экипаж? Видимо, кто-то из начальствующих – религиозный маньяк.
Просыпаясь и засыпая, он потерял счет времени. Создавалось впечатление, что он уже много дней плывет на этом странном корабле. Когда в бар вошел Главер, мистер Пинфолд приветливо сказал: – Давненько не видел вас.
Главер отчасти озадачился.
– Я был у себя в каюте, – сказал он.
– Я был вынужден уйти. Мне стало не по себе от их молитвенного собрания. А вам?
– Молитвенное собрание? – сказал Главер. – Где?
– Прямо под нами. Неужели не слышали?
– Ничего не слышал, – сказал Главер. Он сделал движение уйти.
– Возьмите себе что-нибудь, – сказал мистер Пинфолд.
– Спасибо, нет. Не пью. В таком месте, как Цейлон, надо беречься.
– Как ваша собака?
– Собака?
– Ваша потайная собака. Безбилетница. Не подумайте, что я в претензии. Я не возражаю против вашей собаки. И если на то пошло, против вашего граммофона тоже.
– Но у меня нет никакой собаки. У меня нет граммофона.
– Ну да, – обиженно сказал мистер Пинфолд. – Наверное, я ошибся.
Если Главер не желает доверять ему, то навязываться молодому человеку он тоже не будет.
– Увидимся за обедом, – сказал Главер, ретируясь.
На нем смокинг, отметил мистер Пинфолд, и на других тоже. Пора переодеваться. Мистер Пинфолд вернулся к себе в каюту. Снизу ничего не было слышно; лже-священник и неприличный матрос ушли. Зато джаз-банд разыгрался вовсю. Получается, что это не граммофон Главера. Переодеваясь, мистер Пинфолд обдумал положение дел. В войну он плавал на транспортах, перевозивших войска, и там на всех палубах были громкоговорители. Из этих аппаратов неслись сигналы тревоги и нечленораздельные команды и в определенные часы популярная музыка. Вот так, видимо, был оборудован и «Калибан». Страшное неудобство, когда он сядет работать. Надо будет справиться, нельзя ли это как-то отключить.
Одевался он долго. Пальцы были на редкость нерасторопны с запонками и галстуком, а отразившееся в зеркале пылающее лицо было по-прежнему в пятнах. Он завершал свой гардероб, когда гонг позвал к обеду. Вечерние туфли он даже не стал пытаться надеть. Вместо них он сунул ноги в мягкие, на меховой подкладке ботинки, в которых взошел на корабль. Крепко обжимая рукой поручень, с тростью в другой, он с трудом сходил в кают-компанию. Спускаясь, он отметил бронзовую мемориальную доску, извещавшую о том, что во время войны корабль был приписан к военно-морскому флоту и обеспечивал высадку в Северной Африке и Нормандии.
За столом он был первым и вообще в числе немногих в кают-компании. Он обратил внимание на то, что какой-то мелкий смуглый мужчина в будничном костюме сидит за отдельным столиком. Стали сходиться люди. Он разглядывал своих спутников как бы в некотором изумлении. Как это водится на судах подобного рода, самая веселая компания подобралась за стоком судового кассира: несколько – девиц и молоденьких женщин и наиболее общительные мужчины из бара. Перед мистером Пинфолдом поставили тарелку супа. У сервировального столика кучно стояли несколько цветных стюардов, негромко переговариваясь. Неожиданно мистер Пинфолд услышал, поражаясь, три неприличных выражения на чистом английском языке. Он сурово глянул в ту сторону. Тут же один из стюардов вырос у него сбоку.
– Слушаю, сэр, желаете что-нибудь выпить, сэр? Ни признака издевки на мягком лице, ни призвука услышанной грубятины в мягком южно-индийском говоре. Недоумевая, мистер Пинфолд сказал: – Вина.
– Вина, сэр?
– Какое-нибудь шампанское у вас имеется?
– О да, сэр. Трех названий. Я принесу карту.
– Не тревожьтесь о названиях. Просто принесите пол-бутылки.
Пришел Главер и сел напротив.
– Должен принести свои извинения, – сказал мистер Пинфолд. – Это не был ваш граммофон. С войны осталась кое-какая аппаратура.
– А-а, – сказал Главер. – В этом, значит, дело.
– Другого объяснения, пожалуй, не найти.
– Пожалуй, да.
– Весьма странный язык у прислуги.
– Они из Траванкора [9].
– Я не об этом. Я имею в виду крепкие выражения. Причем, в нашем присутствии. Полагаю, это не умышленная дерзость, а просто разболтанность.
– Я не замечал, – сказал Главер. Он скованно держался с мистером Пинфолдом. Затем стол заполнился. Капитан Стирфорт приветствовал всех и занял место во главе стола. Ничем не примечательный человек, с первого взгляда. Хорошенькая, довольно еще молодая женщина, миссис Скарфилд, как ее представители, села рядом с мистером Пинфолдом. Он объяснил ей, что он временно инвалид и поэтому не встал. – Врач прописал мне страшно сильные пилюли. У меня после них весьма странное самочувствие. Не обессудьте, если я буду скучным соседом.
– Боюсь, мы тут все очень скучные люди, – сказала она. – А вы писатель, да? Боюсь, я никогда не нахожу времени для чтения.
У мистера Пинфолда был навык вести подобные разговоры, но сегодня он не чувствовал себя в форме. Он сказал: – Завидую вам, – и тупо уткнулся в бокал. «Наверное, думает, что я пьян», – подумал он и сделал попытку объясниться: – Большие такие, серые пилюли. Не знаю, что в них там. Не уверен, что мой врач это знает. Что-то новое.
– Тем более интересно, правда? – сказала миссис Скарфилд.
Мистер Пинфолд впал в отчаяние и остаток обеда, едва притронувшись к еде, промолчал.
Капитан поднялся, за ним все застолье. Медлительный мистер Пинфолд, замешкавшись с тростью, еще сидел, когда все прошли за его спиной. Потом он встал. Он бы с дорогой душой отправился к себе в каюту, но его удержали, смешно сказать, страх, что его заподозрят в морской болезни, и, еще смешнее, вдруг осознанное чувство долга перед капитаном. Ему представилось, что он, в некотором смысле, его подчиненный и было бы грубейшим нарушением уйти, прежде чем тебя отпустят. И поэтому он с трудом проследовал за ними в гостиную и опустился в кресло между супругами Скарфилд. Те пили кофе. Он всем предложил бренди. Все отказались, и тогда себе он попросил смешать бренди и créme de menthe. Когда он отдавал это распоряжение, Скарфилды обменялись взглядом (а он его перехватил), которым словно подтверждали друг другу крепнувшую уверенность: – Дорогой, мой сосед, писатель, лыка не вязал. – Да ты что! – Вдрызг пьяный.
Миссис Скарфилд в самом деле удивительно хороша, думал мистер Пинфолд. В Бирме она недолго сохранит свою кожу.
Мистер Скарфилд торговал древесиной, тиком. Его перспективы зависели не столько от собственного трудолюбия и сообразительности, сколько от действий политиков. К этому предмету он привлек внимание своей малой аудитории.
– В демократическом обществе, – сказал мистер Пинфолд со значением, которого не заслуживала свежесть этой мысли, – не добиваются власти, дабы иметь возможность проводить политику: проводят политику, дабы иметь возможность добиться власти.
