Эрвин Штриттматтер - Чудодей
— Имя Станислауса стереть с доски и остальные тоже зачеркнуть!
Он задумчиво вернулся к своему крольчатнику. Детей же объял священный страх.
8
Станислаус пророчит ребенка своей сестре Эльзбет, а родителей от этого мороз по коже дерет.
Ветер продувал деревню насквозь. Дорожная пыль неслась вдоль улиц. История юноши из Наина, рассказанная Станислаусом, облетела все дома в деревне. Густав услыхал ее в Шлейфмюле на стекольном заводе.
— Он вас еще заставит призадуматься, когда начнет пивные кружки жрать, — сказал он, напуская на себя невесть какую таинственность.
Станислаус и впрямь не замедлил удивить всех. Как-то вечером, перед сном, он пробормотал себе под нос:
— Если у Эльзбет будет ребенок, она уж точно ничего мне не привезет — ни картонной косули, ни пирожных.
— Что будет у Эльзбет?
— У всех женщин бывают дети.
— Заткнись! Спать, живо!
В следующую субботу заявилась Эльзбет. Мама Лена придирчиво оглядела ее. И что? Разумеется, ничего. Чего только не болтают дети! Братья получили свои сласти, и Станислаус, пророк, не остался внакладе. Но вид у Эльзбет был утомленный. Работа у нее нелегкая. Эти тяжеленные ящики с бутылками! Иной раз приходится возиться с ними до глубокой ночи.
Через месяц Эльзбет опять наведалась домой, впрочем, без всяких новостей. Ах, устами младенца!.. Девушка долго проторчала в хлеву, лаская маленьких козляток. В воскресенье она надела свое новое платье. Эльзбет собиралась на танцы, и тут уж ничто ей помешать не могло. Душистой водой из флакончика она побрызгала себе на волосы. Лена отняла у нее флакончик и шмякнула его об стену:
— Совсем девка спятила!
В спальне запахло как в лавке торговца мылом.
— Сволочь! — крикнула Эльзбет.
И получила от Лены две оплеухи. Девушка взяла свою сумку, отправилась на танцы, а с танцев ночью в соседнюю деревню, к поезду.
Еще через месяц Бюднеры получили письмо. В нем Эльзбет извинялась за свою вспыльчивость, теперь уже все позади, но домой она больше не вернется. И пусть дома не удивляются, что она не станет больше посылать им деньги. Она теперь должна позаботиться о собственной семье. У нее будет ребенок. «Преданная вам Эльзбет».
Вот и все.
Ребенок, которого ждала Эльзбет, был внуком фабриканта шипучки. Она, вняв советам Лены, обратила на себя внимание. Правда, зашла чуточку дальше и наткнулась на сына фабриканта, который стал частенько слоняться по двору без дела, разглядывая, как на параде, ноги мойщиц бутылок.
Лена взялась за Станислауса:
— Выходит, Эльзбет тебе говорила, что у нее будет ребенок?
— Нет, Эльзбет мне ничего не рассказывала.
— А откуда ж ты, милок, это знаешь?
— Просто я всегда так себе представлял.
— Почему ж ты всегда так себе это представлял?
— Потому что я всегда все обдумываю.
Станислаус улизнул от матери. У него не было времен! Он был занят — учил козленка разговаривать. И считал, что козленок кое-чему уже научился.
— Чего ты хочешь, Микки, цветов или клевера?
Станислаус в одной руке держал цветы, а в другой клевер.
— Ме-е-е, — промекал козленок, а Станислаус решил, что он просит клевер.
Лена в ту ночь не могла уснуть. И разбудила Густава:
— Слушай, похоже, наш Станислаус ясновидящий. — Она вытащила из-под подушки письмо Эльзбет: — Вот, читай! Девка-то наша с пузом!
Густав вскочил. На письмо и внимания не обратил, а вот таланты Станислауса вдохновили его.
— А ты не заметила, не начал ли он уже помаленьку жрать стекло?
9
Станислаус помогает расследовать убийство и с тех пор слывет ясновидящим.
Вскоре Станислаус явил миру очередное чудо. Был убит лесничий; браконьер зарезал его ножом. Деревня кипела слухами, как суп в кастрюле. Она шипела, булькала, пузыри подозрений вскипали на поверхности и тут же лопались. Жандарм Хорнкнопф ходил из дома в дом. В бумагах лесничего нашли один список. В списке указаны были все жители деревни, которых покойный лесничий хоть раз застал в лесу за недостойным делом. Была там и фамилия Густава. Один раз там было записано: Густав Бюднер — кража дров. И потом, после многих и многих, воровавших дрова и собиравших грибы, стояло: «Густав Бюднер угрожал мне. Настроен враждебно!» Маленькая ненависть Густава ко всем, кто, в отличие от него, не воевал, сыграла с ним дурную шутку.
Как-то на стекольном заводе речь зашла о лесничем. Густав до того увлекся, что сказал: «Чтоб его черти съели. Всю войну дома просидел, допекал тут бедных баб, под юбки им заглядывал, и это еще что!»
Жандарм Хорнкнопф заявился на двор к Бюднерам. Густав чистил козлятник. И не заметил пришельца. Козий навоз с вил полетел прямо на начищенные голенища жандарма.
— Тут стоит представитель власти, а ты наносишь этой власти оскорбление. — Жандарм указал на козье дерьмо.
Густав со страху выронил вилы. И побледнел.
— Ты свое ружье зарыл, что ли? А, Бюднер?
— Ружье? Нет у меня ружья.
— Что ж ты с войны, даже пушку не привез?
— Нет, только вшей, а оружия — никак нет, господин Хорнкнопф, — нашелся Густав.
— Проведи меня по дому и позволь мне поискать твое ружье, Бюднер!
— У меня в доме только одно ружье — это ваше, господин жандарм!
— Брось свои шуточки!
— Косулю ведь не застрелили, а задушили, господин жандарм!
— А ты почем знаешь?
— Говорят.
Из-за стены козлятника показался курносый нос Станислауса.
— Лесничего зарезали, господин Хорнкнопф!
Жандарм, прищурив один глаз, сверху вниз взглянул на Станислауса. Так Господь Бог по воскресеньям одним глазом смотрит на копошащихся внизу земных карликов.
— Так-так, зарезали, значит, и все-то ты знаешь!
— Я еще больше знаю.
— А теперь помолчи, малыш, — сказал Густав.
— Нет, пусть он говорит, Бюднер, или у тебя рыло в пуху?
Станислаус затараторил:
— Этот человек, ну этот, вспарывает брюхо косули, а тут тихонько подходит лесничий и вспугивает его. Он оборачивается и втыкает нож прямо в живот лесничему. Лесничий орет: «О, как больно, мой живот!» — «А, ты еще можешь кричать?» — говорит тот и еще раз ударяет его ножом в живот. Лесничий падает и умирает, и тогда тот кричит: «О горе мне! Что я наделал!» Дома он решает почистить картошку. Достает из кармана нож. И что же он видит? На картошке кровь. У него сразу пропал аппетит. Тогда он пошел в лес — нарезать березовых прутьев. Хотел связать себе метлу. А как стал резать, видит — прутья все в крови. Тут он пугается и бежит бегом. И кричит: «Ах, убейте меня! Я ничего не вижу на свете, кроме крови!»
Жандарм присвистнул:
— Для своих лет он здорово врет.
Густав смутился.
— Мальчишка немного, как бы сказать, с двойным дном, господин жандарм!
Жандарм приступил к обыску. Он вытащил из кармана кусок проволоки и стал сравнивать с каждой проволокой, попадавшейся ему на дворе. В доме он проверил все гвозди в половицах — не живые ли. Один гвоздь с чистой шляпкой он велел выдернуть. Густаву пришлось приподнять половицу. Несколько уховерток и мокриц в древесной трухе под полом, но никаких орудий браконьерства. Ничего. В самом деле ничего? Кое-что все-таки было: Станислаус навел жандарма на нужную мысль.
— Дай-ка мне свой перочинный нож, Бюднер!
Жандарм еще раз обошел всю деревню и у всех подозреваемых отобрал перочинные ножи. Он отвез их в город, в криминальную полицию.
На другой день один мальчишка порезал себе ногу ножом. Он переходил вброд деревенский пруд, а нож лежал в тине. Нож был не перочинный, многие в деревне знали, чей это нож. Нож еще не попал к жандарму, а настоящий браконьер и убийца уже объявился. Им оказался торговец шкурами из соседней деревни, из Шлейфмюле, человек, ничем раньше не запятнанный, если не считать того, что он по дешевке скупал шкуры у крестьян и рабочих, чтобы перепродать их впятеро дороже. Ножом, этим всем и каждому знакомым ножом, он в присутствии продающего соскребал со шкуры остатки жира и ошметки мяса, чтобы показать, что она плохо выделана, и сбить цену. Он не значился в штрафном списке покойного лесничего; ведь он мог купить себе дрова на зиму.
Со временем Бюднеры окончательно убедились, что Станислаус не чужд ясновидения, и это их несколько напугало.
Мнения жителей деревни по поводу его провидений разошлись.
Учитель Гербер в школе обходился с ним как с больным. Станислаус толковал и даже дополнял стихи по своему разумению. «Трех цыган» Ленау он читал так:
Однажды цыган я встретил троих,
они на лугу отдыхали.
Дымился на углях куренок у них —
за пустошью, верно, поймали.
Скрипку один в руке держал,
сам для себя играя,
вшей в одежде другой искал,
к тому же песнь распевая…
— Ох, ох, Станислаус, мальчик мой, в этих стихах ни слова нет о курице! — Учитель Гербер концом линейки постучал по хрестоматии.
