Эрвин Штриттматтер - Чудодей
— Ты должна обратить на себя внимание, чтобы тебя перевели в дом. В горничные кого попало не возьмут, — советовала Лена.
Эльзбет молча кивала. Когда через несколько месяцев она явилась в гости на хутор, то с собой у нее были кроме нового платья для танцев, сигары для папы Густава, миткалевого фартука для мамы Лены еще и сахарные шарики для братьев. Ее любимец Станислаус получил косулю из раскрашенного картона. Увидев, как братья лакомятся сахарными шариками, Станислаус откусил голову у своей косули и съел.
— Вот, начинается, — многозначительно произнес папа Густав.
После войны из многих деревенских домов так и посыпались новорожденные детишки.
— Я читал, что после войн, как это говорится, родится больше мальчиков, чем девочек, — сказал своей жене учитель Клюглер.
Жена провела рукой по своей плоской груди:
— Я ничего такого не заметила.
Ей бы не следовало это говорить, но она рассчитывала немного подковырнуть мужа. Ее муж был не такой уж дикарь, который не задумываясь производит на свет детей. Да и война не способствовала жизнелюбию учителя Клюглера. Он с охотой откликнулся на призыв кайзера. Пойти на войну для него было все равно что оказаться на полпути к колониям. С этого мог начаться подъем. При его-то уме! Первый укорот этим своим мечтаниям он получил через три дня рекрутчины. Фельдфебель его роты искал образованного человека. Учитель Клюглер сразу сделал шаг вперед. И едва не сбил с ног ефрейтора. Учитель Клюглер оказался не единственным образованным человеком в роте, чуть не двадцать солдат сделали шаг вперед. Клюглер, однако, выступил дальше всех. Он сделал самый большой шаг и стал мальчиком на побегушках у фельдфебеля. А вскоре уже снискал себе славу его правой руки. «Что вы читали о земном притяжении, Клюглер?» — мог спросить фельдфебель. Клюглер щелкал каблуками. Он делал это так усердно, что его левая нога теряла устойчивость. При этом он заводил менторским тоном: «Я читал, что сила притяжения Земли основывается на скорости вращения Земли, как это говорится, — гравитация…» — «Отлично, Клюглер, — перебивал его фельдфебель. — Доказательство — мои сапоги. Они притягивают грязь. Почистить, быстро, шагом марш!»
Учитель Клюглер четыре года доблестно прошагал, прохромал и, наконец, продрожал за спиной своего фельдфебеля. Но когда война кончилась, вот что он получил за свою верность отечеству: в деревню прислали второго учителя, который стал директором школы и его начальником.
— Вечно с тобой так!
Фрау Клюглер штопала гардины.
— Покупаешь и читаешь всякие невозможные книги, а другие продвигаются по службе.
— Значит, не судьба мне внешне продвигаться вперед, но зато мой внутренний мир, как это говорится, полнится, и даже через край.
Фрау Клюглер глянула на него и заткнула руками уши. Видно, испугалась, как бы он не лопнул с треском от этого переполненного внутреннего мира.
Новый учитель был старше Клюглера. И весь гладко выбритый, от подбородка до затылка. Затылок тоже был брит — из практических соображений. Бритьем занималась его жена. У учителя Гербера все мысли были направлены на выгоду, а душа давно закостенела.
Две мебельные фуры привезли его скарб, а крестьянская телега доставила дрова и мелкую живность. Итак, новый учитель прибыл.
— Вы понимаете, что с таким количеством вещей мне трудно будет разместиться, если вы, как второй учитель, коим являетесь, не решите перебраться на верхний этаж, — елейным голосом сказал учитель Гербер учителю Клюглеру. — Кроме того, я не могу требовать, чтобы вы жили подо мной. Вы же видели мои инструменты, я и столярничаю, и кузнечу, сам себе меняю подметки, клепаю, паяю и еще собираюсь здесь сам колоть свиней. Всякому своя воля!
Нет-нет, только не это. Учитель Клюглер не желал, чтобы во время занятий его отвлекали грубые звуки. И он перебрался на верхний этаж школы. Женщины при встрече зыркали друг на друга глазами, словно две соседские кошки, перед тем как сцепиться. Мужчины вполне ладили между собой. Каждый считал другого пустым местом.
Учитель Гербер перебрался в деревню незадолго до Пасхи. Станислаус учился у него. До сих пор неясно было, что заложено в Станислаусе, но преподавательская метода учителя Гербера помогла это выявить.
7
Станислаус поправляет историю о юноше из Наина, а учитель Гербер чует евангелического святого.
Учитель Гербер строил крольчатник. Вечные занятия мешали ему делать столь важную работу. Из предметов наибольшее внимание он уделял Закону Божию. Он даже надумал проводить уроки в церкви, стоя на месте кантора. Играл на скрипке, на фисгармонии, этими инструментами он владел не хуже, чем паяльником и рубанком, а паяльником и рубанком — не лучше, чем скрипкой и фисгармонией.
Учитель Гербер вызвал к доске первого ученика в классе и первую ученицу. Им предстояло следить, как другие будут отвечать историю о юноше из Наина.
— Кто будет безобразничать, валять дурака, тот будет записан на доске, не более и не менее. Не уроните честь класса!
Дети пересказывали историю юноши из Наина. То и дело чье-нибудь имя приходилось писать каракулями на доске. Некий Ротбак взобрался на скамейку и осквернил портрет рейхспрезидента Эберта. Он ткнул мизинцем в нос этого важного господина. Ширршопф плюнул в выращенный учителем Гербером цветок на окошке. А одна девочка испортила воздух. Так утверждали мальчики. Не одних же мальчишек на доску записывать.
Подошла очередь Станислауса рассказывать о юноше из Наина. Дети навострили уши.
— …И когда он подошел к городским воротам, глядь — как раз несут покойника. Совсем юношу. У юноши была мать, а он у ней единственный сын. Мать ушла на работу. А он спустился в погреб, нашел там варенье — и давай его лопать.
Класс грохнул.
— Станислаус! — закричал первый ученик. — Сейчас на доску попадешь!
— Он лопал, лопал, пока все не слопал. Тут у него заболел живот, и его взяло раскаяние. «Господи, что мама скажет, когда придет с работы!» А живот все шибче болит, тогда он лег на диван. Когда мать пришла домой, он притворился мертвым.
Ребята хихикали. Первый ученик зажал рот губкой, которой стирал с доски, и записал на доске имя Станислауса. Щеки Станислауса запылали. Но он оставался серьезным, пока другие орали и шумели.
— Мать причитала: «Боженька, Боженька, мой любимый сын умер!» А в погребе сразу было видно, отчего он помер.
Класс уже стонал от хохота. Первый ученик то и дело подбегал к доске и трижды подчеркнул фамилию Станислауса. Но Станислаус не терял нити своего рассказа:
— Когда Господь увидел покойника, он сразу почуял недоброе. Он увидел вымазанный черникой рот юноши и пощекотал его. А матери Господь сказал: «Смотри, женщина, у твоего сына просто живот побаливает. Сдается мне, он обожрался вареньем».
Шум стоял невообразимый. Он достиг ушей учителя Гербера, тот явился со двора в класс с горбылиной в руках:
— Почему фамилия Станислауса трижды подчеркнута?
— Он согрешил.
— Как?
— Оказывается, юноша просто обожрался вареньем.
Гербер поглядел на Станислауса. Станислаус тоже глянул на учителя глазами испуганного зайца. Что-нибудь не так? Станислаус считал, что не говорил ничего плохого о юноше из Наина. Учитель Гербер впал в педагогические колебания. Он осторожно, как к одному из своих крольчат, приблизился к Станислаусу. Станислаус не шелохнулся. Глаза его блестели. На курносом веснушчатом носу выступили капельки пота.
— Расскажите еще раз! — Учитель Гербер произнес это тихо, словно обращаясь к больному.
Станислаус рассказал. На сей раз история имела еще одно отклонение. Перед приходом матери юноша вымазал себе лицо мелом. Он хотел выглядеть настоящим покойником. Учитель Гербер, несмотря на шум в классе, старался держаться помягче:
— Так написано в твоей Библии?
— Я рассказал то, о чем он забыл.
— Кто забыл?
— Этот господин Пророк, автор Библии.
Дети с трудом перевели дыхание. Это уже был допрос преступника, преступника против Святого Духа. И никто уже не обратил внимания, что обвиненная давеча девочка снова испортила воздух. И на доску ее не записали. Учитель Гербер колебался: и он когда-то тоже считал, что юноша из Наина только притворялся мертвым. В бытность свою семинаристом так считал. Тогда он еще воображал себе разные варианты этой истории. Но потом решил, что это ни к чему не приведет. Истории эти старые, даже немного заплесневелые, но зато испытанные и надежные в деле воспитания детей. Они для жизни значат то же, что теплый июньский ветер для хлебов. Человечество нуждается в них, чтобы существовать дальше. Второе соображение учителя Гербера было таким: однажды ему довелось слышать о женщине, которая рассказывала библейские истории куда точнее, чем они изложены в Библии. Эта святая женщина рисовала на листке бумаги старый Иерусалим, гору Голгофу и тернистый путь Господень, и ей удавалось каждую пятницу плакать кровавыми слезами. Католические ученые диву давались, а папа римский намеревался даже канонизировать эту чудо-женщину. Почему же такое чудо — только на евангелический лад — не могло появиться в школе учителя Гербера? И учитель Гербер библейским тоном приказал:
