Эльза Триоле - Розы в кредит
Уже начинали забываться годы оккупации, и все настолько привыкли к освобождению, что счастье, став обыденным, перестало ощущаться. Появился бензин, исчезли карточки… Что же касается всего остального, то понять что-либо было еще труднее, чем во время «странной войны»; и впрямь, возник какой-то странный мир, можно было подумать, что это немцы выиграли войну – те, кто с ними сотрудничал, на глазах у всех смелели, наглели; на каждом шагу подстерегала какая-либо неожиданность; вернувшиеся из плена возмущались, обнаруживая, как, например, каретник, что его клиентура перехвачена другим из города Р., хотя тот и был коллаборационистом; или же аптекарь, который никак не мог выгнать из аптеки своего заместителя. Многим было обидно… Мадам Донзер и обе девочки поступали как все, бранились и ворчали, но всеобщее разочарование было для них, что дождь для человека, укрытого непромокаемым плащом.
У Сесили был молоденький воздыхатель, который также работал в Р. Они либо ездили туда каждый день вместе на автобусе, либо шли пешком. Мадам Донзер находила, что для женитьбы они слишком молоды, с чем трудно было не согласиться. Восемнадцатилетний воздыхатель, хотя и работал подмастерьем у каменщика, был все же сыном состоятельных родителей: отец его подрядчик. Мальчик тоже должен был стать подрядчиком, но сперва ему предстояло изучить ремесло: чтобы на тебя хорошо работали, надо самому дело знать. Сесили разрешалось встречаться с Полем.
За Мартиной никто не ухаживал, она думала о Даниеле и жила надеждой на встречу с ним, оглядываясь по сторонам – не идет ли он – всякий раз, когда выходила на улицу. Ждать купального сезона не пришлось. Даниель стал регулярно приезжать в деревню к доктору Фуонелю: если восемнадцатилетнего парня приговорят к смертной казни, это не может не отразиться на здоровье. Даниель приезжал к доктору на уколы два раза в неделю и неизменно встречал при въезде в деревню Мартину-пропадавшую-в-лесах, она сидела на каменной тумбе и ждала… Нетрудно было догадаться, кого она ждет. И все же Даниель проезжал на своем велосипеде мимо Мартины, улыбаясь, но никогда не здороваясь с ней. А отъезд его Мартина иногда пропускала: то доктор оставлял его обедать, а то он ехал дальше – в Париж. Глядя на него, как-то не верилось, что он нуждается в уколах! Перемениться-то он, конечно, переменился – стал настоящим мужчиной, но все такой же крепыш, каким был в детстве, круглоголовый, с волосами бобриком. Черты лица у него заострились, но по-прежнему казалось, будто он сдерживает смех, отчего ноздри у него вздрагивают, а щеки, потерявшие округлость, теперь уже не надувались, как прежде. Весь он был аккуратный, сияющий, надежный, как его новенький мотоцикл, – у него ведь появился мотоцикл. Летом он ездил в одних шортах, а зимой в кожаном костюме и сапогах. Мартина издали слышала его приближение, испытывая одновременно восторг и страх.
Летом нареченный Сесили был очень занят то на одной стройке, то на другой, поэтому подруги ходили купаться вдвоем, без мальчиков. На озере они их, конечно, встречали, но все знали, что это девушки серьезные, и относились к ним с уважением, ну, пошумят, посмеются вместе так ведь тут ничего плохого нет.
Озеро, где купались, находилось на полпути между Р. и деревней. Это озеро, довольно большое, вытянутое в длину, было расположено в лесу, но один берег выходил на зеленые луга. Муниципалитет Р. построил там купальни, причем мостки были разной высоты, так что купаться могли и дети; что же касается взрослых, то они плавали чуть ли не по всему озеру. С той стороны, где купаться было опасно, а потому запрещено, покачивались лодки, неподвижно сидели с удочками рыболовы. Во время каникул, особенно по воскресеньям, и озеро, и вся округа кишмя кишели людьми… Автомобили, палатки, закусывающие на траве люди, резвящиеся на приволье собаки… В Р. был дансинг на открытом воздухе, где устраивались танцульки, но мадам Донзер не позволяла, чтобы девушки ходили туда одни, их обязательно сопровождала либо она сама, либо аптекарша, вполне добропорядочная женщина. Публика там бывала смешанная. Раз в год, в день местного праздника – святой Клариссы, – происходили большие торжества. Инициативный синдикат[3] Р. возобновил забытую во время оккупации традицию: на площади устанавливались палатки, устраивали бал и факельное шествие. Были введены и новшества: освещали прожекторами расположенный в глубине обширного двора исторический замок. К этому замку так пригляделись, что вовсе его не замечали, но, озаренный яркими лучами прожекторов, празднично преображенный на одну лишь ночь, он стоял за массивной решеткой, торжественный, пышный и неприступный. Все плиты его двора четко вырисовывались, глубокие тени округляли башни, а там, в глубине двора, был виден ярко освещенный кирпичный фасад, отделанный камнем, с двойным рядом колонн и фронтоном посредине. Местные жители, отдыхающие парижане и туристы, прижавшись к решетке, не сводили глаз с этого озаренного светом видения. Потом тир, бал, лотерея отвлекали их внимание. Другим нововведением Инициативного синдиката с лета 1946 года было избрание во время бала Королевы каникул; в жюри, составленное на месте из лиц, присутствующих на балу, вошли владелица замка (не того исторического, о котором шла речь выше, а другого, не менее исторического), кинозвезда, купившая ферму в окрестностях Р., член муниципального совета Р., один из депутатов от этого департамента, который заботился о поддержании своей популярности, и так далее. Но на этот раз кандидаток не оказалось! Девушки из Р. и окрестностей стеснялись подняться на эстраду, где играл оркестр, так что членам синдиката пришлось выуживать их из публики. Девушки упрямились, не хотели выходить. Мартину вытащили силой, и она очутилась вместе с другими перед улыбающимися членами жюри и хохочущей публикой, аплодировавшей и свиставшей каждой новой кандидатке, появлявшейся на сцене. Их набралось там с десяток, они стояли, сбившись в кучу, маленьким испуганным стадом, не зная, куда девать руки и ноги. Большой барабан и цимбалы оглушали девушек шумом и звоном, а каждая поневоле должна была выйти и сделать несколько шагов по эстраде, сопровождаемая комментариями диктора, стоявшего у микрофона, чья речь ни на минуту не умолкала, будто уронили клубок и он без конца разматывается. Публика, довольная новизной затеи, неистово веселилась, а парни в глубине зала поднимали невероятный галдеж, перекрывая даже барабаны и цимбалы, при появлении на эстраде знакомых им с детства девушек, казавшихся в свете рампы столь же необычными, как озаренный прожекторами замок.
Мартина всех превзошла. На ней было белое платье с плиссированной юбкой, которая кружилась вокруг ее длинных ног – такая уж у нее была манера на ходу вскидывать ноги, при этом верхняя часть туловища оставалась столь неподвижной, как если бы она несла на голове кувшин, наполненный водой. Без всяких ухищрений косметики черты ее лица были ясно видны издалека: горизонтальные линии бровей и рта, вертикальные – прямого носа и лба… Волосы гладко лежали на маленькой головке, волнами спускаясь на шею: Мартина остриглась, невзирая на протесты мадам Донзер… Мадам Донзер и Сесиль, потрясенные, растроганные, с замиранием сердца смотрели из зала на Мартину. Сесиль не была ни завистливой ни ревнивой, и все же Мартина испытала некоторое облегчение, когда та со своим Полем из пятнадцати соревновавшихся пар взяла первую премию за танец слоу. Но гвоздем этого незабываемого вечера была встреча…
Это произошло перед самым уходом, очень поздно. Мартина одиноко стояла у решетки, глядя на сверкающий замок и ожидая аптекаря, который должен был отвезти их домой в деревню; аптекарь никак не мог отыскать свою машину, а его жена и мадам Донзер уселись где-то на скамейке, утомленные наблюдением за танцевавшими дочерьми в большей степени, чем если бы они сами танцевали. Сесиль же уединилась со своим возлюбленным. Произошло это именно в тот самый момент, когда прожектора погасли; Даниель внезапно возник из темноты и приблизился к Мартине. Он, как всегда, вел в поводу свой мотоцикл и, как всегда, улыбался. В глубокой бархатной ночи небо было усеяно звездами.
– Мартина, – совсем тихо сказал он, – как мне хотелось бы пропасть с тобой вдвоем в лесах…
– Мартина! – раздались голоса. – Мартина! Где ты? Тебя ждут!
Даниель оседлал свой мотоцикл, прощально поднял руку. Мотоцикл рванулся вперед, громыхая, как зевсова колесница.
V. Коррида молодежи
Деревенские домики, заново отделанные парижанами, туристский лагерь. Мадам Донзер, парижанка, находила, что летом их деревня приобретает «стиль Сен-Жермен-де-Пре»[4], но это ее утверждение ничего не говорило ни Мартине, ни Сесили. Зато они и без объяснений знали лучше, чем мама Донзер, что молодые парижане плохо воспитаны: задаются, сквернословят, горланят и не способны отличить ячмень от овса. Да уж если таковы парижане, то по сравнению с ними деревенские парни – совсем ручные домашние животные! А городские девицы! Полуголые, растрепанные, разутые, неряхи, хотя у них на загорелых телах и всего-то лифчики да плавки! Но ведь достаточно мятого платочка на шее, чтобы создалось впечатление неряшливости! «По совести говоря, нынешнее поколение – несчастье для родителей», – говорила мадам Донзер своей приятельнице-аптекарше (аптекарше по мужу, ибо не она обучалась фармации, а он), и та отвечала, что это поколение доставляет не больше хлопот своим родителям, чем любое другое из предшествовавших, и что сейчас дети тоже бывают разные. А то, что молодежь бегает теперь в чем мать родила, так это результат прогресса медицины посмотрите-ка на них, какие они здоровые, рослые, складные… фруктовые соки, витамины…
