Фредерик Сулье - Мемуары Дьявола
Луицци ошибся, решив, что понял причину ее грусти.
— Вы сожалеете, конечно, как и я, — заговорил он, — что наше свидание происходит по столь печальному поводу и что смерть моего отца…
— Не в этом дело, Арман, — прервала его маркиза. — Я едва знала вашего отца, да и вы сами были далеки от него в течение последних десяти лет, так что навряд ли при известии о его смерти вы горевали, как при потере горячо любимого и близкого человека.
Луицци промолчал, и маркиза после некоторой заминки повторила:
— Нет, не в этом дело; просто ваш визит состоялся в… весьма своеобразную пору.
Грустная улыбка показалась на губах Люси, и, словно оживившись от этой улыбки, она продолжала:
— По правде говоря, Арман, жизнь — весьма странный роман. Вы надолго в Тулузе?
— На неделю.
— Возвращаетесь в Париж?
— Да.
— Вы увидите там моего мужа.
— Как? Его избрали депутатом всего неделю назад, и он уже в дороге? Сессия начнется не раньше чем через месяц{42}. Я думал, вы поедете вместе.
— О нет, я остаюсь. Мне слишком нравится Тулуза.
— Но вы совсем не знаете Парижа.
— Я знаю достаточно, чтобы не желать туда ехать.
— За что же вы его так не любите?
— О! У меня есть свои причины. Я не настолько молода, чтобы блистать в салонах, и не настолько стара, чтобы заниматься политическими интригами.
— Вы достаточно умны и прекрасны, чтобы преуспеть где бы то ни было.
Маркиза вяло покачала головой:
— Вы не верите ни одному своему слову, барон. Я очень стара, мой бедный Арман, главное, стара душой.
Арман осторожно наклонился к кузине и промолвил, понизив голос:
— Вы несчастны, Люси?
Взглянув украдкой на дверь своей комнаты, она вместо ответа быстро и очень тихо предложила:
— Приходите часов в восемь на ужин, мы поболтаем. — Коротким кивком маркиза попросила его удалиться; он взял ее за руку, и она сильным судорожным движением сжала его запястье. — До вечера, до вечера, — опять совсем тихо прошептала Люси и живо направилась к своей комнате.
Но дверь открылась не сразу. Без всякого сомнения, там кто-то подслушивал и не успел отступить достаточно быстро. Луицци остался один и, пораженный своей догадкой, медлил с уходом; вскоре он смутно услышал гневный мужской голос. Открытие смутило барона, и, сильно обеспокоенный, он вышел. Мужчина скрывается в комнате женщины и разговаривает с ней в таком тоне! Мужчина, если он не муж, не брат, не отец, то любовник. Любовник! У маркизы дю Валь? Луицци не смел поверить. Подобное не укладывалось у него в голове. Многие его воспоминания защищали Люси; и он решил, что угадал, какое новое горе настигло его бедную кузину, ибо знал когда-то несчастную, девятнадцатилетнюю Люси, которая сохла от неистовой любви, но воспротивилась ей всеми силами христианской добродетели.
Погруженный в прошлое, Луицци направился к дому своего нотариуса, господина Барне, с которым также хотел познакомиться. Вскоре он нашел нужный дом, но поистине то был день отсутствующих мужей. Его приняла госпожа Барне, сухопарая, худющая шатенка небольшого росточка с тусклыми голубыми глазками и тонкими губками. Когда служанка отворила дверь спальни, доложив о посетителе, госпожа Барне отозвалась визгливым голосом:
— Кто этот господин?
— Я не знаю его имени.
— Хорошо, просите.
Луицци вошел, и госпожа Барне поднялась ему навстречу с надетым на левую руку простым белым чулком, который она штопала.
— Что вам угодно? — спросила она, щурясь; возможно, плохое зрение помешало ей разглядеть изысканную осанку Луицци, иначе она несколько смягчила бы свой не очень-то учтивый тон.
— Сударыня, — представился Арман, — я барон де Луицци; как клиент господина Барне, я был бы чрезвычайно рад встретиться с ним.
— Ах, господин барон! — воскликнула госпожа Барне, срывая с левой руки дырявый чулок и бесстрашно втыкая иголку себе в грудь, тем самым давая Луицци понять, что щит, который ее прикрывал, состоял никак не меньше, чем из трех слоев муслина{43} и ваты. — Присаживайтесь. Нет, нет, не на стул, прошу вас, в кресло. Как, здесь нет кресла? В комнате женщины нет кресла — весьма провинциально, не правда ли, господин барон? Но у нас есть кресла, сколько угодно кресел, поверьте! Марианна! Марианна, принесите кресло в гостиную! И снимите с него чехол!
Луицци попробовал было прервать эту хлопотливую возню, возразив, что стула более чем достаточно, так как он вскоре уйдет. Но жена нотариуса не хотела ничего слушать и все суетилась, убирая за шторы какое-то старое тряпье и грязные носовые платки, разбросанные по всей комнате. Вскоре появилась Марианна с креслом из крашеного дерева, покрытым плешивым утрехтским бархатом{44} весьма почтенного возраста; она водрузила его у камина, где не хватало только огня. Госпожа Барне опять распорядилась:
— Марианна, поленья!
— Бог мой, сударыня, вы напрасно беспокоитесь, ведь я ненадолго; я пришел к господину Барне буквально на два слова и…
— Господин Барне ни за что не простит, если я отпущу вас без ужина, так как, смею надеяться, господин барон соблаговолит отведать овощного супчику.
— Помилуйте, сударыня, мне очень жаль, но я уже принял другое приглашение; я еще вернусь как-нибудь к господину Барне за нужными мне сведениями.
— Сведениями? Господин барон, вам не нужно ждать моего мужа! Ах, кто больше меня может рассказать о Тулузе! Я знаю этот город как свои пять пальцев, от подвалов до чердаков! Мои предки служили на важных постах (отец госпожи Барне был судебным исполнителем); я знаю о людях больше, чем они думают, и, конечно, больше, чем им хотелось бы; так что присаживайтесь, господин барон; я с радостью дам вам любые необходимые справки.
Луицци поначалу не намеревался воспользоваться поспешной услужливостью госпожи Барне; но все-таки он присел, надеясь откланяться после нескольких малозначащих фраз. Дело, по которому он решил побеспокоить нотариуса, несколько смущало его, но собеседница не оставила ему ни секунды, и он не успел высказать ничего лишнего.
— Господин барон, может быть, желает приобрести недвижимость? Если вы намереваетесь вложить средства в производство, то мой муж мог бы заняться для вас плавильней господ Жаков; в конце ноября ее хозяева получили тридцать одну тысячу франков, в конце декабря — еще тридцать три тысячи семьсот двадцать два франка от трех фирм (из них две в Байонне{45}), с которыми господа Жаки проворачивали неплохие дела; но затем эти фирмы одновременно пропустили срок выплаты и не смогут сделать их и в феврале; поскольку это честные люди, я уверена, что если у кого-нибудь найдутся наличные деньги, то они уступят завод по сходной цене; если только не ввяжется жена господина Жака-младшего: все знают, что ей принадлежат пять прекрасных ферм, которые она сдает в аренду всем желающим; она получила их от матери, от той самой Манетты, ради которой разорился граф де Фер; это имущество и Манетте-то обошлось недорого, а уж тем более ее дочери; но факт остается фактом: оно у нее в руках. Но у госпожи Жак характер матери — она экономит на яйцах, готовя омлет, и не позволит заложить ни на одно су свое хозяйство.
Когда госпожа Барне начала свой сумбурный монолог, Луицци даже не старался вникнуть в его смысл; но вдруг у него возникла идея расспросить ее по-настоящему. Это случилось в тот момент, когда она перешла от рассказа о господине Жаке к его жене; барон предположил, что супруга нотариуса поведает ему о том, что он ни у кого больше не осмелился бы спросить; а госпожа Барне, похоже, только дай ей взять след, с превеликим удовольствием выболтает все, что ему так хочется узнать. Поэтому, как только жена нотариуса умолкла, барон поторопился сказать:
— Я вовсе не желаю что-либо приобретать, по крайней мере сейчас; но у меня деловые отношения со многими людьми в Тулузе, и, между прочими, с господином Дилуа.
Госпожа Барне скривилась.
— Что, он замечен в каких-то нехороших делах?
— Признаться, господин барон, по меньшей мере — в одном, которое продолжается до сих пор.
— В каком же?
— В женитьбе на своей жене.
— Она его разоряет?
— Я не заглядывала в кассу господина Дилуа; не могу сказать ничего плохого о его заведении; но бедняга знает о своих делах не больше, чем я; кроме того, его жена и первый приказчик, господин Шарль, ведут его счета, и если этому простаку есть на что пойти выпить чашечку кофе и сыграть партию в домино к Эрбола{46}, то он и не стоит большего.
— Значит, госпожа Дилуа разбирается в торговле?
— Она отлично разбирается во всем, что ей нужно, — хитрая бестия; гризетка, делавшая детей со всеми подряд и выскочившая за первого торговца шерстью в Тулузе! О! Она проведет и сотню таких, как ее муж.
