Герман Казак - Город за рекой
Он бережно сложил листки. Если даже это была только незначительная часть Протоколов, то и в этом случае он уже был благодарен Перкингу, ведь он получил возможность ознакомиться с материалами, приоткрывавшими завесу над тайной, которая остается скрытой от всякого смертного до момента переживания им собственной смерти.
Когда солнце начало клониться к горизонту, он отправился в Префектуру, взяв с собой пустой том хроники. Небо сияло еще ослепительной синевой, прохожих на улицах было больше, чем обычно. Он видел, что это были вновь прибывшие. Они скользили мимо мертвых фасадов домов, исчезали в подвалах, иногда сидели на каменных выступах стен. Они сторонились хрониста, словно их отпугивал живой дух. Когда он в одном месте проходил мимо кучки обитателей, они тотчас умолкли — так прерывают свою таинственную игру дети, завидя приближающегося взрослого. "Старый хронист, — чудился ему за спиной их шепот, — читатель мыслей из Архива". Это звучало как проклятие, как насмешка над всей духовной работой, когда они показывали пальцами на книгу, которую он держал под мышкой. Но его не смущали их возгласы, ведь он знал об их страданиях, о неосуществившихся надеждах и желаниях, о пустом, призрачном существовании. Где-то вдалеке послышался сигнал, извещающий о начале упражнений.
Он вошел в здание Префектуры. Мраморные помещения теперь уже не казались чужими, и перед приемной Высокого Комиссара он не испытывал, как в день приезда, нетерпеливого и напряженного чувства ожидания. Когда его пригласили войти через узкую боковую дверь в удлиненное служебное помещение, он снова увидел голову и плечи чиновника, как на некой вставленной в рамку средневековой картине; косые лучи заходящего солнца проникали через проем открытой двери, казалось, что они исходят из горного замка Префекта, который лежал, невидимый, где-то у самого горизонта, окутанный дымкой. Настолько близки были эти образы к той картине, которую он наблюдал во время первого своего посещения Комиссара, что казалось, будто между той встречей ранним утром и нынешним вечером прошел всего только день.
— Господин Префект, — заговорил Высокий Комиссар своим звучным голосом, — просит выразить через меня свою благодарность вам, господин архивариус, за ту серьезность, с какой вы отнеслись к исполнению вашей задачи. Нас приятно поразили чуткость и понимание, которые вы проявили в первые же часы вашей деятельности здесь и знакомства с условиями нашего края, не злоупотребляя при этом тайной города мертвых, в чем вы, естественно, отдавали себе отчет.
В ответ на признательные слова Комиссара, в которых он почувствовал лишь вежливую учтивость, Роберт заметил, что ему, однако, потребовалось гораздо больше времени, чем он хотел бы, для того чтобы сориентироваться в новых условиях и понять наконец, где он в действительности находится.
— Это делает честь вам, — продолжал Комиссар невозмутимым тоном, — что вы без ложного всезнайства и с должным уважением отнеслись к кажущимся странными особенностям нашего города и его порядкам. Вы, если я могу говорить в стиле Архива, вникали в глубинный мир скорее в духе Парцифаля, нежели Дон Кихота, скорее наивно, нежели иронично.
Архивариус обдумал слова Комиссара, но почувствовал лишь смехотворность той роли, какую он, в сущности, играл здесь все это время.
— Что меня вырвало наконец из тяжкого сна, — сказал он, — так это любовное переживание. Оно, естественно, казалось мне столь же неповторимым, единственным в своем роде, как каждый его себе воображает. Это была обычная сентиментальная история.
— Вы осознавали недолговечное, бренное, что присуще всякому чувству двух любящих людей, мужчины и женщины. — Далее Комиссар отметил, что именно сопутствующие обстоятельства сообщают переживаемым событиям оттенок тривиальности. — Заслуживает внимания, — продолжал высокий чиновник, — как вы вашей личной судьбой подтверждаете то, что присуще нашему миру. Нам вообще бросилось в глаза, что вы во всех ваших наблюдениях ощущали двойной смысл жизненных событий. Я имею в виду соотнесенность, метафизическое соответствие между двумя уровнями жизни по эту и по ту сторону реки.
— Как можно было бы тогда, — сказал Роберт, — в случайностях увидеть закономерное, в существующем — истинное? И все же я обнаружил полную свою несостоятельность. Я попал в самую сердцевину тайны, где властвуют духи и дух, но я и теперь стою перед вами с пустыми руками. Вы распорядились переслать мне жалобу, содержание которой меня поначалу удивило. Потом я осознал, что упрек по сути своей справедлив. Мне выпала неслыханная участь — живому находиться в царстве мертвых, и я не смог воспользоваться этим в полной мере.
С этими словами он протянул Высокому Комиссару том хроники, в котором, он знал, не было никаких других записей, кроме той, которую он внес в первый день: "С нынешнего дня д-р Роберт Линдхоф вступает в свою новую должность".
Высокий чиновник, даже и мельком не удосужившись взглянуть на том, заявил, что архивариус ложно истолковал знак, который дал ему высший секретариат, послав копию давно устаревшей жалобы. Ибо сам упрек представляется властям необоснованным, хотя он дал хронисту повод обратиться с разговором к Великому Дону. Хотели всего лишь сообщить архивариусу, что есть кто-то, кто чувствует себя обойденным вниманием и не понятым им. Роберт, который уже тогда перебрал мысленно многих лиц, теперь узнал, что виновником всего этого дела был его юный помощник.
— Леонхард! — воскликнул архивариус и тотчас же нашел объяснение робкому и нервозному поведению, которое тот обнаруживал время от времени. Он понял также, в чем юноша хотел ему признаться, когда уносил чан с водой. Не требовалось никаких слов, чтобы убедить Роберта в том, что юноша поступил так из самых чистых побуждений, каким бы нелепым ни представлялся сам поступок. Он, должно быть, почувствовал тогда в Анне соперницу, вытеснившую его из сердца Роберта, которому он нес нерастраченное юношеское чувство душевной симпатии и привязанности. Возможно, к этому присоединился страх, что Роберт, ровесник, переживший его, лишится пребывания в Архиве из-за неведения.
— Он хотел напомнить о себе, — сказал архивариус. — Если бы я только мог это предположить.
— Вы напрасно затрудняли себя догадками по поводу этой бумаги, — сказал чиновник. — Вам стоило только позвонить, и все бы разъяснилось.
Роберт усмехнулся его доброй шутке.
— Как будто это так просто, — возразил он.
— Зачем непременно делать из всего проблему, — сказал Высокий Комиссар.
Он взял в руки том и стал внимательно листать страницу за страницей. Роберт смущенно наблюдал, как чиновник задерживал порой внимание на той или иной странице и задумчиво кивал; он даже как будто вчитывался в отдельные места. Можно было подумать, что чистые листы перед глазами Комиссара заполнялись текстом.
— Вы, — заговорил наконец Комиссар своим бесцветным голосом, не поднимая глаз от книги, — запечатлели множество эпизодов и сцен, и любопытно видеть, что именно бросается в глаза живому в нашем царстве, что он считает достойным внимания и сохранения, весьма интересно также и то, насколько он в состоянии угадать и почувствовать во всем этом дух порядка, проявление закономерного в ходе вещей, отделяя случайное от существенного. Приятно удивляет, к примеру, — продолжал он, — как вы описываете характер практических занятий: вот трапеза, вот формальная игра служащих, пантомима, разыгрываемая женщинами с воображаемым бельем, далее участие населения в шествии детей, церемония обеда в гостинице, наконец, паноптикум святых в культовом сооружении; при этом вы не пишете, какой цели подчинены все эти действия умерших, тогда как они служат поддержанию путем механической тренировки памяти об определенных жестах прежней жизни, которые на протяжении столетий и тысячелетий оставались одними и теми же, с другой стороны, они служат выхолащиванию значения, какое каждый придавал им при жизни.
Архивариус не мигая смотрел на телепата, читающего чужие мысли.
— Примечательны, — продолжал чиновник, — и ваши описания торга-обмена и функционирования двух гигантских фабрик. Мне нравится, что вы не скрываете своих чувств, которые овладели вами, когда вы осознали, что все производимое человеческими руками с таким трудом и тщанием имеет своей целью не что иное, как быть с таким же трудом и тщанием уничтоженным. Мы в нашей системе созидания и разрушения нашли оптимальный вариант и считаем, что тем самым — независимо от автоматического регулирования проблемы безработных — создали образцовый шаблон, который соответствует и всеобщему закону природы, а именно: к субстанции материи ничего нельзя прибавить, но от нее и нельзя ничего отнять. И мне нравится, что вы не скрываете своего замешательства от этой картины и попали — или скорее вынуждены были попасть — в лабиринт кривого зеркала. Стоило бы, конечно, прокомментировать подробнее как эту сцену, так и эпизод с каменным всемирным оком над порталом культового сооружения, которое вас сильно взволновало, тогда как умершие, как правило, проходят мимо него совершенно равнодушно. Кое-что хотелось бы прочесть в более подробном изложении или узнать ваше суждение по тому или иному вопросу — к примеру, почему музыка для умерших представляется ненужной, можно сказать, даже вредной, хотя звуки есть космический элемент, также небезынтересно было бы прочесть более развернутые оценки высказываний служащих по поводу вашего выступления.
